«Евгений Онегин» — хулиганская версия (джен)

I

Раз дядя самых честных правил,

Не в шутку как-то занемог,

И всю семью при том ославил:

Он бабник был, помилуй бог!

Его пример другим наука;

Болезнь Венеры — злая штука!

Сидел с ним лекарь день и ночь,

Ничем не смог ему помочь.

Болезни низкое коварство —

В бреду эротику являть, —

Стал к эскулапу приставать,

Когда тот подносил лекарство,

И тот подумал про себя:

«Вот черт же дергает тебя!»

II

Его племяш, младой повеса,

Права наследовать скакал,

Взалкав в наследстве интереса,

Родню давно уж доставал.

Герой он нашего романа

(Пацан, с душою шарлатана).

Без предисловий, сей же час,

Спешу с ним познакомить вас:

Онегин Женя, наш приятель,

Кокетлив с пят до головы,

Любил курнуть порой травы

Или ширнуться, мой читатель;

Напрасно лишь, скажу вам я,

Его ругала вся семья!

III

Его ремнем и принародно,

Не раз наказывал отец,

Но это было все бесплодно,

И батя сдался наконец.

А мать Евгения журила,

Его одуматься просила,

Потом Monsieur ее сменил.

(Француз учить его ходил.)

Мосье учитель был не строгий,

По попке шлепал лишь шутя

И гладил кое-где дитя…

(Где, не скажу, спасите боги!)

Слегка за шалости бранил

И был с ребенком очень мил.

IV

Когда же юности мятежной

Пришла Евгению пора,

За то, что стал с ним слишком нежным,

Monsieur прогнали со двора.

Тот по французской пошлой моде,

Учил его любви свободе.

Дворовой челяди навет,

Что Женя ловко им раздет,

Что неприлично совершенно

Сей дядя юношу ласкал…

— Развратник, прочь! Каков нахал! —

Отец гнал палкой оскорбленно.

Замять скандал скорей решил,

Француза выгнать поспешил.

V

Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь,

Но вот в разврате, слава богу,

Нам вряд ли так дано блеснуть.

Онегин был, по мненью многих

(Всех моралистов местных строгих),

Прям в извращениях талант!

(А все французский эмигрант!)

Умел он ловко в разговоре

Коснуться выреза слегка,

С ученым видом знатока

Попец облапить сразу вскоре

И возбуждать строптивых дам,

Чтоб не ломались, мол, не дам!

VI

Ах, зря латынь не в моде ныне!

Так, если правду вам сказать,

Он знал довольно по-латыне,

Чтоб кокс по-тихому достать;

Имел в латинском арсенале

Пять слов «приличных», чтобы дали.

Ищи такого жениха!

Хоть парень пусть не без греха.

Работать не имел охоты,

Родные Женю берегли,

Да и заставить не могли, —

Его тошнило от работы.

Лишь анекдоты подурней

Читал в неделю все семь дней.

VII

Всех светских львиц подряд имея,

Прям не хотел себя щадить.

Вдруг, у которой гонорея?

На вид нельзя же отличить.

А неожиданность визита —

В том хуже был агента Смита!

И был глубокий эконом

(Им не дарил колец при том).

Всю ночь над ними он потеет,

Иные траты ни к чему.

Да деньги что? Ведь поутру,

Он кофе свой в постель имеет.

Отец понять, конечно, мог:

«Эх, Казанова мой сынок!»

VIII

А сколько дев с ним умудрилось

Свою невинность потерять.

Про то не раз уж говорилось,

Мол, грех не взять, хотят коль дать.

Невинных лет предубежденья

Ему разрушить в наслажденье.

Да кто вообще сказал, друзья,

Шалить до свадьбы что нельзя?

Крутил романы бесконечно

Среди кокеток записных

И всех соперников своих

Он доводил до ручки вечно,

И на права мужей плевал,

Рога лишь ловко наставлял.

IX

Чем отличился сей Евгений,

Пересказать мне недосуг;

И в чем он истинный был гений,

И скольких потоптал подруг,

Что было для него измлада

И труд, и мука, и отрада,

И в том же духе дребедень,

Чем занимался он весь день.

Да, человек был ненадежный,

Страдал мурою вечно он,

Остаться мог без панталон

По пьяни франт сей невозможный.

Отец кричит ему: «Не пей!»

Тот лишь махнет рукой своей…

X

Как рано мог он лицемерить,

Что, мол, не будет выпивать,

Родню заставил, гадкий, верить,

Что с наркотой смог завязать,

Казался паинькой послушным…

Так предкам врал он простодушным.

И Женька был красноречив,

Их слабоволье изучив.

С людьми Евгений был небрежен,

Одним дыша, одно любя…

(Да-да, любимого себя!)

Как фатум был он неизбежен,

Весь из себя такой порой,

Не раздолбай, а прям герой!

XI

Вот полдень, он еще в постели,

И не одет, и не обут,

Евгений мучится похмельем,

А вновь на пьянку уж зовут.

Не жизнь, а просто вечный праздник.

Вот, водки тяпнув, наш проказник

(Ему где выпить, все равно)

Готов уж, что немудрено.

На всякий случай наше горе,

Приняв для головы отвар,

Резвиться едет на бульвар,

Башку проветрить на просторе,

Сожрет французский там багет,

А там, глядишь, уже обед.

XII

Он в санки пьяненький садится.

«Эй, шеф, гони!» — раздастся крик;

Он едет к другу веселиться,

Уж заложив за воротник.

Несется Женька, он уверен,

Что кореш ждет его Каверин

Там, где уютный уголок.

С ним век плевал бы в потолок!

Союз их был столь совершенный,

Озоровал с ним с малых лет,

На стулья жир лил от котлет,

Смеялся, словно оглашенный,

Ему метал, неутомим,

В нос ананасом золотым!

XIII

С порога Женька запыленный,

Поднявши тост, штрафную пьет.

Ему roast-beef окровавленный,

Уже покоя не дает.

Желудок заурчал, предатель,

И трюфелей наш обожатель

(Еще молоденьких актрис)

С ножом уже над ним повис.

Еще успеет до театру

Он, от обжорства чуть дыша,

Сейчас жует он не спеша,

Потом посмотрит «Клеопатру».

Французской кухни лучший цвет

Любил наш Женька с юных лет!

XIV

Ах, вкусов рай! Забыв невзгоды,

Между Лафитом и Клико,

Бывало, оппонентам в морды

Метал паштет он далеко.

Но что касается закуски,

В салате мордой спал по-русски.

(В прохладе славной огурцов

Приятно спать, в конце концов!)

Одной ногой касаясь пола,

В обнимку с сыром захрапит,

И вдруг в башку ему летит,

Летит, как пух от уст Эола,

Лишь ускоренье разовьет, —

Бутылка Женьку по лбу бьет.

XV

Спросонья он готов подраться.

Евгений злой проснувшись был!

Потом уж будет разбираться,

Кого за что и как лупил.

Задирой был Онегин редким,

Притом язвительным и едким.

В лицо уж знал его любой

И дворник, и городовой.

Да если б только Женя дрался!

Еще коробило родню,

Как перед зеркалом на дню

Раз сто собой тот любовался.

И даже вслух себя хвалил,

Как он умен и очень мил!

XVI

Он вечно по балам шатался,

Здоровье чуть не подорвал,

Стихи писать еще пытался —

Две строчки еле срифмовал.

Гонять балду он притомился,

С пирушек самоустранился,

И даже Жене стало лень

Проковырять в носу весь день.

Ах, рано чувства в нем остыли,

И парень быстро захандрил,

Угрюмый вечно весь ходил,

Все от него уже завыли.

И даже стразбургский пирог

Развеселить его не мог!

XVII

Условий света свергнув бремя,

От жизни Женя подустал;

Не знал о том, что в это время

Любимый дядя дуба дал.

С письмом посыльный припозднился,

Так Женя с дядей не простился,

Застал его тот на столе,

Как дань, готовую земле.

А батя помер прежде дяди

И не оставил ни шиша;

Скопил бы медных два гроша

Хотя б приличия он ради!

А дядя — тоже крокодил,

Со всеми бабами мутил!

XVIII

И через это непотребство

И наступил ему конец.

На баб тех ветреных наследство

Спустил все Женькино, подлец!

На дом есть, правда, документы,

Но деньги шли на алименты

Да тратились, пока кутил.

Ох, и шалун наш дядя был!

Одни долги и закладные

Печально парень созерцал

И дядьку про себя ругал.

Ну что у Женьки за родные!

Один лишь кукиш племяшу

Оставил дядя, вам скажу.

XIX

Хотя, нет, вру: завод остался

И дачный домик над рекой,

Туда Онегин перебрался,

Прям важный барин стал такой.

Дня два ему казались новы

Долины, козы да коровы,

Уединенные поля,

Журчанье тихого ручья…

Мог с непривычки городского

И свежий воздух доконать.

Не зная, как хандру прогнать,

Раскис Евгений быстро снова

И безнадежно заскучал,

Подраться даже с кем, не знал.