Маскарад (гет)

Если бы кто-нибудь смог проникнуть в мысли Альбуса Дамблдора, то и такой безусловно талантливый маг и легилимент был бы вынужден признать, что Дамблдор находится в затруднительном положении. Со дня на день в Хогвартс должны были прибыть немалые делегации двух других школ для участия в Тремудром турнире и, хотя участник от каждой школы должен был быть всего один, обе немалые делегации намеревались в Хогвартсе задержаться. Несмотря на выдающееся гостеприимство директора Дамблдора, который заявил гостям, что на чем они приедут, там они и жить они будут, по крайней мере в учебные часы запертые в стенах школы мальчишки Хогвартса должны были подвергнуться воздействию полувейл и четверть-вейл, а мысли их однокурсниц несомненно будут смущены появлением странноватых, но ладных парубков, что не могут расстаться с ушанками и тулупами даже в сентябре.

Помимо этого, Дамблдор мог бы подумать о том, что сотрудница Министерства Берта Джоркинс куда-то пропала и, как назло, пропала вскоре после побега Петтигрю, отправившегося, если верить пророчеству Трелони, возрождать Темного лорда. Ну или хотя бы Дамблдор мог бы подумать о том, что идея нанять в преподаватели СилЗла бывшего оперативника, слегка выжившего из ума, не столь и хороша, тем более что вести он будет не только у четырнадцатилетних однокурсников Гарри, но и у одиннадцатилетних первокурсников — а, судя по его странному поведению после прибытия в Хогвартс, Аластор Хмури выжил из ума посильнее, чем думал Дамблдор до этого.

Но Альбус Дамблдор, сидя в своем заговоренном от посетителей кабинете, думал вовсе не об этих вещах, которые любому другому могли бы задать хлопот на месяцы вперед. Дамблдор даже пока не собирался ничего по всем этим поводам предпринимать, потому что он был уверен, что один человек мир не спасет и ход истории не изменит — да к тому же куда интереснее следить со стороны, как ход истории меняют другие. И поэтому Дамблдор предоставлял всему идти своим чередом, а сам думал о том, что Рождественский бал, который положено проводить в середине Тремудрого турнира, — в общем и целом отвратительная идея. Минерва начнет пытаться учить школьников танцевать и вряд ли достигнет хоть какого-то успеха. Кому-то придется поручить пригласить музыкантов, которые вечно задирают нос и заламывают цену, пользуясь тем, что оркестров в магическом мире немного — хотя сам Дамблдор с удовольствием просто заговорил бы пару музыкальных инструментов, чтобы играли то, что ему нравится, рискуя вогнать школьников в тоску и сон, словно трехголовую собаку. А школьники с этим Рождественским безобразием того и гляди начнут выбирать себе пару для бала, совершенно непредсказуемым способом. Взять, например, Гарри, чья судьба и приключения немало Дамблдора развлекали: Гарри слишком молод, возмутительно молод, чтобы сделать в этом случае интересный выбор. Он даже не задумается о том, какие его выбор будет иметь последствия, а просто выберет смазливую мордашку или, еще хуже, застесняется и останется без пары или со случайной спутницей.

Беспорядок в своем хозяйстве Дамблдор не любил, и не любил куда больше, чем можно было бы подумать про человека, в последние три года последовательно нанявшего преподавать СилЗла оборотня, жулика и лорда Вольдеморта, и потому Рождественскому балу в его традиционной форме состояться в этом году было не суждено.

— Северус, наконец-то! — обрадовался посетителю Дамблдор, и, хотя мало кто радовался Снейпу, Снейп от такого приветствия только слегка поморщился: он-то знал, что, когда Дамблдор радуется, многие плачут. «Девяносто девять плачут, один смеется» — раньше Снейп и не думал, что будет работать в таком месте, к которому подойдет эта поговорка.

— Вы с ума сошли, — как-то сразу отчаявшись, пробормотал Снейп, выслушав идею Дамблдора устроить вместо Рождественского бала бал-маскарад и постановку французской оперетты.

— Вы же говорили, что вы умеете играть на скрипке, — немного обиженно сказал Дамблдор, словно малыш, у которого отобрали леденец.

— Я говорил, что не пробовал, но, наверное, умею, — напомнил Снейп. — Это было как раз после того, как вам вздумалось притащить в школу Темного Лорда под тюрбаном Квиррела и уговаривать меня незаметно — незаметно! — его легилиментить.

— И у вас прекрасно получилось, — заметил Дамблдор, хитрый льстец и трикстер. — К тому же, вы очень неплохо поете…

— Пою? — возмутился Снейп, и чем-то он в этот момент напомнил Дамблдору студента Слизерина Северуса Снейпа, который тоже всегда все отрицал — и по которому все же было видно, когда предположения о его проделках оказывались правильными.

— Ну а скажите, что вы делали на прошлой неделе на Астрономической башне?

— Занимался астрономией, — фыркнул Снейп, ему очень хотелось ответить «планировал, как бы оттуда вас сбросить».

— О да, астрономией, — возвышенным, мечтательным тоном произнес Дамблдор, за что заслужил от Снейпа мысленное «мерзавец». — Я понимаю, мадемуазель Аврора очаровательная женщина…

Неизвестно, что сделал бы закипающий Снейп, если бы в этот момент Дамблдор не ошеломил его до потери речи — седобородый старик, директор Хогвартса и председатель Визенгамота, запел, легко покачивая головой в такт легкомысленной мелодии.

Он, несмотря на все старанья,

Был глух ко всем ее признаньям,

Стоял в покоях у нее

По стойке смирно, сжав ружье.

— Вот это мы и будем ставить, — подытожил довольный Дамблдор, любуясь потрясенным Снейпом.

Прибытие студентов Дурмштранга на летучем корабле произвело на студентов Хогвартса большое впечатление; присутствие в их рядах знаменитого Виктора Крама произвело впечатление не меньшее; а уж появление обаятельных француженок, в чьих взорах были чары вейл, некоторых юношей и вовсе выбило из колеи. Но еще большим сюрпризом стало то, что в расписании появился небывалый предмет хореография, который вел таинственный маэстро Саладор. Маэстро даже не соизволил появиться на торжественном ужине в начале года — ходили слухи (умело распущенные Дамблдором), что маэстро Саладор слишком увлечен чарами музыки, чтобы снисходить до простых смертных, что его музыка околдовывает и сводит с ума и что обучаться его предмету будут только те, кого он сочтет достойным, а избранных среди избранных он будет обучать пению и игре на волшебных музыкальных инструментах.

Рон, разумеется, надеялся, что его никуда не выберут и он сможет вместо дополнительных уроков бить баклуши, околачивать груши и пользоваться прочими способами достойно провести школьные годы. Гарри, которого Кубок огня недавно выбрал для участия в Турнире и которого половина школы теперь подозревала в мошенничестве и бойкотировала, а вторая половина приглашала сыграть в карты на лапу, думал, что только хореографии и пения ему не хватало: единственным достижением Гарри в вокале было пение хоровое, во время которого он вполне в такт напевал в ухо кузену: «Дадли жирдяй, а-я-яяй!» Гермиона, разумеется, была полна энтузиазма по поводу нового предмета, и Гарри даже хотел ее поддразнить, напомнив о ее энтузиазме по отношению к Локхарту, когда Гарри почему-то пришла мысль, что ему не понравится, если новый учитель из них троих выберет только Гермиону, будет учить ее петь и танцевать, а она будет смотреть на него восторженным взглядом. Если бы Гарри был при этом рядом и всегда мог Гермиону чем-нибудь от нового преподавателя отвлечь, это было бы еще ничего, но вот так, отпускать ее одну... Пока что Гарри скорее описал это чувство как дружескую заботу, а задуматься о нем подольше ему не пришлось, потому что Рон наконец не выдержал рассказов Гермионы о пользе музицирования.

— Все, слезьте у меня с ушей! — потребовал Рон. — И так лапшу уже вешать некуда. Сначала этот вот гонит, как на Нимбусе, что имя свое в Кубок не бросал...

— Я не бросал, — в семнадцатый раз за неделю повторил Гарри: будь он девчонкой, не привыкшей к грубому мужскому общению и обращающей внимание больше на слова, чем на дела, он бы мог обидеться и заявить Рону: «ты еще ни разу не обвинял меня во лжи!», но, будучи пацаном, он только мотал на ус выражения, подхваченные Роном у старших братьев. «Гонишь, как на Нимбусе», «мистер Вральский, человек и финт ушами», «свистишь как министр магии», «у тебя небось в колоде девять козырных тузов» — ну и конечно, совсем недавнее, которое при Гермионе-то не стоило бы Рону произносить, оно почти как про министра магии, но про Троцкого. Гермиона, разумеется, обиделась на глагол, а Гарри почему-то заинтересовался тем, кто такой Троцкий, и в первый раз заглянул в зеркальце, подаренное ему крестным.

— Ну наконец-то, — сказал веселый и патлатый Сириус, появляясь в зеркале. — А то уж я боялся, что ты у меня такой нелюбопытный, что даже немного тупой.

— Спасибо, — проворчал Гарри, на которого порой находила подростковая мрачность. — Что я тупой, мне уже Снейп сегодня говорил.

— Ну? — задиристо отозвался Сириус. — А ты ему скажи, что он со всех сторон острый, только хрен в точилку сунуть надо.

Гарри от неожиданности фыркнул, потом оценил пакостный намек насчет толщины соваемого в точилку и расхохотался.

— Чего спросить-то хотел? — подтолкнул Гарри Сириус, дав крестнику проржаться, но не дав ему подумать про то, на сколько отработок он попадет с такими шутками — сам-то Сириус, будь он школьником, довел бы Снейпа до того, что отработок тот бы ему ввек больше не назначал, но Гарри нужно было еще набраться уверенности в себе.

— Сириус, а ты знаешь, кто такой Троцкий?

— Тот, кто брешет, — тут же ответил Сириус. — Гермионы рядом нет?

— Не могу же я при ней сказать, что Троцкий на самом деле делает, — продолжил Сириус, когда Гарри помотал головой.

— Что он делает, мне уже сказали, мне любопытно, кто он такой, — пояснил Гарри и подумал, что даже если вся школа начнет обвинять его в мошенничестве и вранье, Сириус все равно будет на его стороне и что-нибудь ему подскажет. И Гермиона, конечно — да и Рон, хотя и достал он своими шуточками.

— Я не знаю, но в библиотеке посмотрю, — пообещал Сириус. — У нас тут знаешь какая библиотека, в ней что хочешь найти можно. Например, вчера я вычитал, что яйца голубого кита весят центнер. Информация совершенно ненужная, но прикольная.

Северусу Снейпу по-прежнему не нравилась идея замаскировать его под таинственного маэстро Саладора и навесить ему лишнюю учебную нагрузку, но вид прекрасных юных француженок, да к тому же уже совершеннолетних, его немного разубедил. В истинном своем обличье Снейп мог рассчитывать разве что на умеренную благосклонность женщин-коллег, которым в затерянном в предгорьях Шотландии замке выбирать не приходилось. Мешало Снейпу то, что он был не таков, как гиганты-дикари, о которых подвыпив регулярно горланил Хагрид: те были на лицо ужасные, но добрые внутри, а Снейп на лицо был более-менее, но добрым был разве что очень, очень глубоко внутри. Характер у Снейпа был вредный, нервный и желчный, язык грубый и острый, и он так плохо умел сдерживать свой дурной нрав, что был со стороны похож на неудачника, который и после тридцати показывает свою крутизну на подростках.

Снейп и вправду воспринимал школьников слишком всерьез, поскольку проводил с ними намного больше времени, чем со взрослыми людьми, и теперь ему очень нравилась мысль о том, что на свой новый курс он будет отбирать слушателей сам: даже в случае с зельеварением на старших курсах ему приходилось терпеть на своем предмете тех, кто успешно сдал экзамен, не ему, а комиссии из Министерства, и потом почему-то решил выбрать его курс, не спросив желания профессора, хочет ли он видеть эту морду в классе еще два года или нет.

Хореография была совсем другим делом: к идущему по коридорам таинственному маэстро бросались юные девушки, умоляя принять их на его курс, и решение теперь принадлежало только ему — даже создания с ангельскими голосами и прекрасной грацией с волнением ожидали его вердикта. Замаскированный под маэстро Саладора Снейп теперь мог похвастаться пушистыми непослушными кудрями, более мясистым носом, не похожим уже на птичий клюв, короткой бородой и усами, обрамляющими капризные губы, прямо хоть иди и играй без грима шерифа Ноттингемского в голливудском блокбастере. Талантливые сладкоголосые чаровницы млели, бросая украдкой взгляды на романтического маэстро, появляющегося только с наступлением ночи, и в первый раз в своей жизни Снейп почувствовал, что внушать юным девушкам трепет не грубостью и придирками, а несколько другими способами — чертовски приятное занятие. Нет, определенно старый хитрец Дамблдор отлично разрекламировал его постановку и то, что участвующие в ней войдут в историю Тремудрого турнира практически наравне с чемпионами — особенно те, кому маэстро Саладор раздаст вокальные партии: ставить оперетту Дамблдор отказался, скептически глянув на преображенного маэстро Саладора и проворчав «без Константина Алексеева как без рук», и распорядился оставить только хореографию и арии, чтобы перемежать ими бал-маскарад.

Гермиону Грейнджер привлекла на просмотры маэстро Саладора не его мужественная внешность и даже не свойственное Гермионе желание узнавать новое и приобретать новые умения. Гермиона была самолюбива, и ее стремление к знаниям было небескорыстным — ей хотелось первенствовать и получать заслуженное восхищение, но со свойственной ей наблюдательностью она в последнее время заметила, что восхищение у ее однокурсников, и даже у Гарри и Рона, вызывают немного другие девушки. У Рона так и вовсе отвисла челюсть от танца французских полувейл, и Гермиона даже на него обиделась, очень сдержанный интерес Гарри ей понравился куда больше, хотя бы потому, что Гермиона была еще очень молоденькой и не задумывалась о том, что темперамент не изменишь, и малый интерес к противоположному полу с точки зрения практики семейной жизни почти так же плох, как интерес неумеренный. Поэтому пробным камнем был выбран Гарри, уж про него-то мама не скажет: «Он у нас на одних пирожных Маэстро в кармане» — и теперь оставалось только научиться к балу-маскараду всему нужному. Вот тогда-то все ахнут, даже непроницаемый Гарри, которого несмотря на взрывной характер не околдовывает волшебство изящных искусств.

И только попав на просмотр к маэстро Саладору, Гермиона поняла, что пение и танцы чем-то похожи на прорицания и полеты на метле: к этому должен быть талант, который трудно заменить прилежной учебой. У многих из тех, кто выступал перед ней, талант был — а у Гермионы было только выученное наизусть либретто, а насчет своей способности его пропеть она уже начала сомневаться, прячась за спинами других соискательниц. А уж о том, как это протанцевать, в книжках и вовсе не было написано.

Наверно, в первый раз за всю свою жизнь Гермиона готова была шептать «халява, приди!» — возможно, она это и прошептала, когда подошла ее очередь, и халява от удивления взяла и пришла — перед Гермионой выступала чемпионка Шармбатона Флер Делакур, которой захотелось первенствовать и здесь, и смотревший во все глаза на ее номер маэстро Саладор получил в глаза хороший заряд вейломагии.

— А, Гермиона Грейнджер, — пробормотал вскоре после начала арии Гермионы потерянный маэстро, он же замаскированный профессор Снейп, который временно любил весь мир, чего не бывало с ним с трехмесячного возраста. — Гордость нашего пансиона. Ну разумеется, разумеется, вы приняты.

Столь легкий и, по ощущениям, несправедливо доставшийся ей успех немного обеспокоил Гермиону: бороться за справедливость в виде справедливого изгнания самой себя с хореографии ей не захотелось, но сомнения в том, сможет ли она научиться тому, к чему у нее нет способностей, и перенесет ли она положение худшей ученицы в группе, у нее зародились и так ее захватили, что, выйдя от маэстро сразу после своей попытки петь, она даже не заметила, что в коридоре темно — пока не прошла по нему добрые сто футов и не увидела, как из темного угла вырастают две тени. Гермиона вскрикнула, схватилась за палочку и чуть не угостила первым попавшимся заклинанием своих верных друзей.

— Идем, а то Филч, небось, вокруг рыскает, — сказал Рон, подхватывая Гермиону под локоть, и она не успела первой сказать им обоим, что им не стоит находиться вне гриффиндорской гостиной после отбоя.

— Привидения всякие, Кровавый Барон, и Пивз тоже. Лучше мы проводим, — подтвердил Гарри и сунул Гермионе в руку что-то небольшое и холодное, что Гермиона сначала приняла за монетку.

— Да и директор у нас тот еще затейник, — добавил Рон. — Не удивлюсь, если он имя Гарри в Кубок и кинул — вон теперь какая движуха: наши за Гарри, остальные против, что ни день, то драка. Если выживем — точно потом оторвем Тому-Кого-Нельзя-Называть То-Что-Вслух-Не-Называется.

Тема затейника-директора началась еще на втором курсе, когда Рон поделился мыслью, что весьма странно защищать философский камень такими препятствиями, которые могут одолеть даже первокурсники, а Гарри согласился, сказав, что у него было чувство, что препятствия словно специально сделаны для них, как игра или проверка их способностей.

Обычно Гермиона возмущалась таким циничным подозрениям в адрес Дамблдора, так что ее можно было этими подозрениями даже немного поддразнить, но сейчас ее мысли были заняты совсем другим. Гермиона была единственным ребенком в семье, встречал ее вечером, когда она возвращалась от подруг, ее отец, и в последние два года Гермиона даже не задумалась о том, почему Фред, Джордж и Джинни так часто вечером возвращаются в гостиную вместе. И потому ей теперь показалось, что Гарри и Рон как-то сразу выросли: Гарри нес на кончике своей палочки огонек и тихо рассказывал ей, почему в свете палочки не видно стен коридора в десятке футов от них: оказывается, Сириус научил Гарри модификации Люмоса, от которой огонек светил только им, вокруг них, а никому другому, идущему по коридору, огонек не был бы виден. Рон шел рядом, тоже держа палочку в руке, и его палочка уже выглядела как оружие, а Гермиона, еще не оправившаяся от наполнившего ее сомнениями просмотра у маэстро Саладора, чувствовала себя рядом с друзьями девочкой, которую защищают.

Впрочем, конечно, Гарри и Рон еще не были взрослыми: то, что Гарри сунул Гермионе в руку, оказалось серебряным листом остролиста, на котором лежали какие-то сильные чары, — и, конечно, подарив девушке кулон, Гарри забыл о цепочке. Гермиона разжала кулачок только в своей спальне, улыбнулась милому промаху Гарри и почему-то подумала, что, может быть, ей не так уж и нужно учиться петь. Но ничего поделать было уже нельзя, место на курсе хореографии уже было получено, а отступать и бросать начатое было не в ее правилах.