В центре внимания (интерлюдия) (джен)

— Вы бы хоть дверь запирали, что ли, — возмутился Ваня, отшатываясь и прикрывая глаза ладонью. — Тьфу, бесстыжие!

— Стучать надо, когда входишь, — сказал Сёма. — И вообще, не ревнуй. Лучше присоединяйся.

И распахнул объятия, чтобы принять в них и Ваню тоже.

— А по какому поводу такой разврат? — спросил Ваня подозрительно.

— Саша женится.

— Да ладно?! — Ваня просиял, отпихнул Сёму и в свою очередь полез к Саше обниматься, но на полпути замер и опасливо оглянулся. — А на ком женится? Не на тебе, я надеюсь?

— Я семейный человек, — сказал Саша. — Уже почти. Я требую уважать мой новый статус и прекратить пошлые шуточки.

— Даже не надейся, — отмахнулся Ваня. — Я тоже семейный, и кого это останавливает? А когда свадьба?

— Так там же есть дата. Ой, совсем забыл, приглашения-то! — спохватился Саша. — Полина полночи подписывала. Каллиграфическим почерком… Вот.

Ваня заглянул сначала в приглашение, а потом в телефон, сверяясь с календарем и что-то бормоча о том, что он все равно приедет и так просто они от него не отделаются.

— Вы бы хоть дверь закрывали, — проворчала Вера, появляясь на пороге. — Сквозняк же. Что это у вас? Новогодние открытки? — Она близоруко прищурилась на приглашение в Ваниной руке. — Какая прелесть. Это твой сам делал? Н-да, и правда, как курица лапой. Ну ничего, у моих в этом возрасте такой же почерк был. В школе научат. Чего ты на меня глаза таращишь? Заниматься просто надо с ребенком, и все получится.

Саша деликатно кашлянул, привлекая к себе внимание, и вручил Вере ее приглашение. Осознав свою ошибку, она ничуть не смутилась, а только удовлетворенно кивнула:

— А, вон оно что! Я так и думала. Все к тому шло. Ну, поздравляю. И кого ждете? Мальчика или девочку?

— Э… что?

— Или там на УЗИ еще не видно? — Вера с удовольствием оглядела их ошарашенные лица и милостиво пояснила: — Ну, Полина худенькая, по ней сразу все заметно. Так мальчик или девочка?

— Ты очень наблюдательная, — сказал Саша. — Ничего-то от тебя не скроешь. Но ты немного опережаешь события. Полина просто нашла удачный рецепт блинчиков и экспериментирует с разными начинками. Вот оно и… заметно. Но она к свадьбе собирается похудеть. А там уж, когда дойдет до мальчиков с девочками, ты узнаешь первой. Я обещаю. Лично тебе позвоню.

Теперь настал черед Веры глупо хлопать глазами. Саша подумал, что впервые видит ее растерянной, и это было ей неожиданно очень к лицу.

— Ладно, — сказала Вера, — значит, на свадьбу вам подарю абонемент в фитнес.

— А я тогда — блинную сковородку, — встрепенулся Ваня. — Я буду как бы олицетворять силы зла, муа-ха-ха! Всегда мечтал сыграть злодея.

— Ты уже позлодействовал разок, — осадила его Вера. — Мы с роялем ничего не забыли. Так когда свадьба? Ах да, тут написано.

Она в свою очередь уставилась в телефон, сверяясь с рабочим расписанием.

— А кто будет другом жениха? — вдруг спросил Ваня.

— Не знаю, — Саша пожал плечами. — Мы как-то еще не думали. А может… может, ты хочешь?

— Я? Серьезно? Конечно хочу!

— Ваня, ты нахал, — сказала Вера, шурша страницами ежедневника. — И выскочка. Навязываться некрасиво.

— Я же тенор! Я привык быть в центре внимания. А подружку Полина себе уже назначила?

— Не знаю. Кажется, еще нет. А что? Может, ты хочешь? Тогда точно будешь в центре внимания.

— Господи, — вздохнула Вера, — вот балбесы-то. Даже из свадьбы устроят балаган. Надеюсь, Полина возьмет дело в свои руки… чтобы без вот этой вот теноровой самодеятельности. Ладно, мне пора, — она убрала ежедневник и поднялась.

— Погоди, — заторопился Саша, — так ты сможешь приехать?

— Постараюсь. Хотя там у меня расписание плотное. Вообще столько дел, прямо голова кругом. Новый год еще этот… каждый раз он не вовремя. — Вера вдруг остановилась в дверях, обернулась к ним и строго спросила: — А вы умеете делать объемные снежинки?

— Это как? Бумажные, что ли? А чего там уметь? — удивился Ваня. — Берешь листочек, сворачиваешь в восемь раз и вырезаешь как бог на душу положит. Делов-то…

— Нет. Это не то. Это будет плоская, такие я сама умею. А нам велено сделать объемную. И при этом двухцветную.

— Это кто же тебе велел?

— В школу надо принести. Для украшения класса. Не умеете, значит?

— Лично я тоже впервые слышу, — Саша развел руками. — Я вообще в детстве только флажки вырезал для гирлянды. И цепи клеил из цветной бумаги. Пять с половиной метров, школьный рекорд.

— Сейчас я погуглю, — пообещал Ваня. — Как ты говоришь? Двухцветные?

— Я умею делать объемные снежинки, — сказал Сёма. — Даже трехцветные, если надо.

— Ты? — Вера уставилась на него, будто видит в первый раз. — У нас сегодня прямо день сюрпризов. Вот не знала, что среди твоих многочисленных талантов есть еще и такой.

— О, вы многого обо мне еще не знаете!

— Вот! — Вера подняла указательный палец и строго посмотрела на Ваню с Сашей поверх очков. — Учитесь, молодежь, как надо привлекать к себе внимание!

— Я понял, — кивнул Ваня. — Надо внезапно явить миру какой-нибудь свой скрытый талант, когда люди меньше всего этого ожидают. Это я могу. Хотите?

— Нет, — отрезала Вера.

— Может быть, чуть позже, — вежливо сказал Саша. — Пусть сначала Сёма объяснит, как он научился делать снежинки. Вряд ли при подготовке детского утренника, да? Ты на них вроде бы никогда не ходил.

— Нет, не ходил. Но есть и другие пути.

Настольная лампа горела ровно, все сидели неподвижно, и лицо Сёмы было спокойно, но по нему вдруг будто скользнула бледная тень — не то мимолетное воспоминание, не то отблеск чего-то недоступного их зрению и, возможно, пониманию. И когда он заговорил, голос его был мягким и вкрадчивым, как будто бархатная кошачья лапка трогает ухо. Так говорил по телефону человек в черном пальто.

— Это сакральное знание я получил под сводами древнего храма в долине Нила. Его передал мне маленький крылатый дух, попавший в беду. Я спас его от неназываемого зла и, чтобы приободрить, подарил ему перышко из хвоста волшебной птицы. И тогда он в знак благодарности научил меня тому, что умел сам.

Саша неуверенно оглянулся на остальных, пытаясь сообразить, что это такое Сёма рассказывает. Это шутка? Какая-то загадка? Вряд ли чистая выдумка, Сёма обманывать не любит.

— А можно поподробнее? — попросил он наконец, когда стало понятно, что пояснений ему никто не даст. — Я сходу эту головоломку не расшифрую.

— Подробности почтой, — сказала Вера. — А нам пора. У нас репетиция.

И Сёма, виновато улыбнувшись на прощание, послушно ушел вместе с ней на репетицию.

Ваня включил чайник и зазвенел стаканами. Что ж, они еще успеют выпить чаю, а потом тоже надо идти репетировать. Впереди юбилей их старого доброго Славика, круглая дата, которую решено было отметить большим концертом, прежде чем нагрянет Новый год и сцена будет надолго отдана неизбежному «Щелкунчику», странной и жутковатой сказке в обертке детского утренника с конфетно-леденцовым дивертисментом и хороводом белых снежинок.

— Слушай, Вань, а ты понял, о чем это Сёма тут говорил? Откуда у него сакральное знание про снежинки? И какой еще крылатый дух в долине Нила?

К Сашиному удивлению, Ваня засмеялся и кивнул.

— Понял. Только не сразу сообразил. Если б он не сказал про Нил и этого крылатого духа… а так все понятно стало.

— Рассказывай, — потребовал Саша.

Ваня уселся напротив него и в задумчивости побарабанил пальцами по коробке с печеньем. Коробка отозвалась веселым гулким звоном — она была пуста. Ваня вздохнул и перевел взгляд на окно, за которым медленно падали редкие хлопья снега.

— Это тоже было под Рождество, — наконец сказал он. — Шесть или семь лет назад. Кажется… да, точно, шесть. Мы все тогда встретились в Вене.

— Вы — это кто?

— Ну мы… я, Вера и Сёма. У них там была «Волшебная флейта», ну, как и положено на зимние праздники. А я пел Манрико.

— Манрико? — удивился Саша. — А ты разве пел в «Трубадуре»? Ты же говорил, что терпеть его не можешь, дурацкая опера и все такое.

— Я был молод, — сказал Ваня сердито. — Мне нужны были деньги.

— Когда, говоришь, это было? Шесть лет назад?

— Да. И что? — насупился Ваня. — Шесть лет назад я совершенно точно был моложе, чем сейчас. А деньги нужны всегда. И вообще, не придирайся к словам, а слушай, пока тебе рассказывают.

— Молчу-молчу.

— Ну так вот. Значит, были мы все в Вене. А там Рождество, огни, елки, базары… штрудель, шницель, потом, знаешь, такая штука, которую подают с яблочным хреном… ну, словом, культурная столица. И настроение у всех было праздничное, и ни о чем таком мы даже не думали.

— О таком? Это о каком?

— Ну вот об этом… о супергеройстве. О Всемуконце. Мы тогда еще не знали, что Великаша — это его воплощение. Но там и Великаши тогда даже близко не было. И этого… человека в черном пальто тоже давно было не слыхать. Я ведь тогда думал, что он и Сёма — это разные люди. И сам Всемуконец тоже так думал, а Сёму считал обычным человеком. Точнее, обычным супергероем. А про меня он тогда и вовсе, кажется, ничего не знал. Ну и я, в общем, пропел своего Манрико и должен был уже через день лететь домой, к семье, но перед отъездом решил сходить на «Флейту», Веру с Сёмой послушать, да там и вообще отличный был тогда состав, и постановка хорошая.

— Да, я ее видел.

— Ну вот. Пришел, значит, я, попросился в ложу к знакомым. Сидим, слушаем, и вроде все хорошо идет, только парень, который Тамино пел, как будто не в форме. Остальные внимания на это не обратили, а я ж его знаю, и вижу — ну как будто не в себе человек, причем с самого начала, с первой сцены, где он от змеи убегает. Думаю, ну, может, распоется еще. Но нет, дальше он что-то совсем скис. Даже Сёма его не расшевелил, а уж он-то умеет, сам знаешь. А потом смотрю — вместо Тамино дублер вышел, даже загримировать его как следует не успели, но в костюм все же впихнули. Ну, дело житейское, всякое бывает, остальные-то все равно там зажигают по полной, да и дублер вообще оказался неплох. Так что в целом все нормально прошло. Но я, знаешь… как будто в сердце что-то кольнуло. Нутром почуял, что дело неладно. И в антракте — бегом за кулисы, узнать, что там такое стряслось у них.

— А Вера? А Сёма? С ними-то хорошо все было?

— Да вот понимаешь… мне из ложи виделось, будто бы все хорошо. Я поэтому и не встревожился сразу. Я же знаю: случись что, они первые заметят. Ну или если наш враг решит нам подлянку какую-то подстроить, то тоже ясно, что с них начнет. А раз они в порядке — значит, и вообще ничего такого страшного. Но я, пока к ним туда за кулисы добежал, пока расспрашивал, кто где… Ну, словом, ясно стало, что дело неладно. Там вообще полная неразбериха и переполох. Тенор наш, который Тамино пел, оказывается, пропал. Просто взял и исчез, бесследно. Потому и дублера пришлось на сцену срочно выталкивать.

— То есть как это исчез? Прямо на глазах у всех? — удивился Саша.

— Нет, не так эффектно. Просто прошел к себе в гримерку, и потом его больше никто не видел. Ему на сцену пора, помреж хватился — нету Тамино. Ищут, зовут — не отзывается. А гримерша, которая с ним работала, и говорит: а что вы хотите, у него нервный припадок был! Все в шоке: какой такой припадок? Да вот, говорит гримерша, что-то у него с головой приключилось, он змеи испугался до смерти, аж заикаться начал, бедный! Какой такой змеи? Ну вот той самой, которая там в самом начале, от которой Тамино убегает.

— Так она же… не настоящая!

— Ага. Вот и все говорят: она же не настоящая! Тряпочная змейка на каркасе, симпатяга такая, с рожками, в глазах фонарики, а внутри у нее — статисты, которые ее по сцене туда-сюда двигают. Но у него, видать, и правда в голове что-то помутилось. И ему пригрезилось, что змея настоящая, и рога настоящие, и в глазах, понимаешь, адское пламя. Он слова забыл, ноты забыл… кое-как дотянул до конца сцены, потом — бегом к себе в гримерку, а потом вот пропал.

— А Сёма? А Вера?

— Ага. Сёма и Вера. Вот тут-то я и понял, что началось что-то интересное, потому что… они тоже пропали. Не видать ни того, ни другого, и никто не знает, куда подевались, и на звонки не отвечают. Потом кто-то вспомнил, что Веру вроде видели, когда она в трюм спускалась. Зачем, спрашивается? Ей по роли ничего такого не полагается… Но я уже вникать не стал, просто побежал тоже в трюм. И, главное, там же обычно народ крутится, а тут — ни души, коридоры пустые. И я дверь на себя потянул, а за ней темнота… И я так, знаешь, попятился инстинктивно, но было уже поздно.

— То есть… в каком смысле поздно?

— В прямом. То, что там притаилось за дверью… оно меня уже в себя засосало, и я провалился. Только помню, что за дверную ручку взялся и дернул, и дальше — все, темнота.

Ваня нахмурился, вглядываясь в пустую коробку из-под печенья, словно и в ней таилась жуткая неназываемая бездна.

— Не могу объяснить, — сказал он беспомощно и вздохнул. — Знаешь, такое бывает, когда начнешь засыпать, и вдруг как будто кто-то за ногу тебя потянул и ты падаешь… хотя куда ты можешь упасть, когда кругом тебя кровать? Вот тут что-то похожее. И я все падаю и падаю куда-то вниз, как Алиса в кроличьей норе. Только в отличие от Алисы ни хрена вокруг не вижу. Причем там даже не то чтобы темно… темнота, она хотя бы… ну, черная, что ли. Ну то есть ты хотя бы понимаешь, что просто темно и поэтому ничего не видно. А тут не темнота, а такое… ничто. И только я один среди этого ничего еще трепыхаюсь, как мотылек, но сейчас и это закончится. Все, оттрепыхался.

Он снова надолго замолчал. Саша тихонько поднялся и достал из шкафа новую пачку печенья. Шорох упаковки заставил Ваню очнуться, и его остановившийся взгляд прояснился.

— Не знаю, сколько времени прошло, — продолжал он, — только следующее, что я помню, это как мне кто-то ботинком заехал по печени. И вот честное слово, это было одно из самых приятных ощущений в моей жизни! Потому что сразу стало ясно, что я еще живой, что я здесь не один, и вообще… если у человека есть печень, значит, можно еще потрепыхаться. Ну и тут я как будто проснулся, снова светло стало. Смотрю — я на полу лежу, и чьи-то ноги у меня перед носом. То есть кто-то там шел и об меня споткнулся. А, и ругаются еще вроде… по-русски! Глаза поднимаю — там Вера стоит, а рядом с ней — наш тенор. Ну, тот, который потерялся. Целый и невредимый, только с лица спал и глаза на меня выпучил. В общем, подняли меня, отряхнули, стали расспрашивать. Я наврал, что просто голова закружилась, давление и вообще… А он смотрит на меня внимательно, и вижу, что ни словечку моему не верит. Ну и я тоже, конечно, понял… что он не тряпочной змеи там, на сцене, испугался. С ним что-то такое же было, ну или похожее. Я-то уже знал, что всякое бывает, а все равно… страшно мне было там в темноте, и тошно, хоть волком вой. Да я, может, и выл, не знаю. Вот и на него тоже накатило, и он просто сбежал и спрятался. Хотел спрятаться, точнее, да все не мог, все ему казалось, что его преследует… вот это вот, непонятно что. Идет за ним по пятам, и в конце концов загнало его в трюм. А там уже его Вера нашла и вытащила снова на свет.

— А Сёма?

— Ну, он тоже потом нашелся.

— Об этом я догадался. А где он пропадал?

— Там еще одна проблема обнаружилась. Только не сразу заметили, потому что персонаж не из главных… В общем, там же в «Флейте» вот эти три мальчика-гения, и их на этот раз пели действительно мальчики. Ну, пацаны из музыкальной студии, маленькие совсем, у которых еще голос не поломался. Очень смешные, и так старались, и зал прямо весь растаял от умиления. И вот один из них тоже потерялся. Тревогу забили не сразу, но уж когда заметили… ох что тут началось! Одно дело — когда здоровый толстый тенорище потерялся, и другое — ребенок.

— Но все ведь обошлось?

— Ну да. Нашли парня, прямо в антракте и нашли, и даже начало второго действия не задержали. Ну то есть вообще-то как раз задержали, но только никто этого не заметил.

— Вера, да?

— Ага. Остановила время, пока Сёма там рыскал по театру и искал пропажу. Никто ничего не заметил, и я в том числе, это потом уже они мне рассказали. А мальчик нашелся, и даже сам вылез из угла, где все это время прятался. С ним та же история приключилась: ему вдруг привиделось, будто Царица ночи — не добрая тетенька в костюме из черной занавески, которая его на репетициях конфетами угощала, а самая что ни на есть… ну, воплощенная тьма. И щупальца свои будто бы к нему тянет, а он от нее бежит и нигде не может спрятаться. Забился в укромный уголок, где декорации стояли, и… и чуть не провалился в никуда, как это со мной было. И Сёма его насилу отыскал.

— Постой, я понял! Маленький крылатый дух, которого Сёма выручил из беды!

— Да, он самый.

— Под сводами древнего храма в долине Нила…

— Ну да, там же действие как бы в Египте происходит. И декорации, натурально, изображают храм. Он, мальчишка этот, и спрятался-то не так далеко, просто как бы… ну, попал в другое измерение. Так хотел убежать от этих щупалец, что чуть не вывалился из нашего мира куда-то во внешний мрак. В царство хаоса. Как-то так мне Сёма потом объяснял.

Саша рассеянно отхлебнул остывшего чаю.

— Царство хаоса… То есть Великашина вотчина, да? То есть это все он там устроил.

— Конечно он! Кто же еще?

— Но зачем? Какой смысл? Просто испортить спектакль?

— Ну что значит просто испортить спектакль? Во-первых, испортить спектакль не так-то просто! Ему даже в роли режиссера это никогда не удавалось в полной мере. Во-вторых, конечно, его замысел был масштабнее. Он искал, куда бы вбить клин, чтобы треснула… как бы это сказать… ткань мироздания. И посеять туда зерно хаоса. А зерно всякого хаоса — это страх. Тревога, потом ужас, потом паника и отчаяние — и вуаля, Всемуконец является во всей красе.

— И он всерьез рассчитывал, что ему удастся напугать… ну ладно, маленького мальчика или этого бедного тенора, но напугать Сёму?

— Почему бы нет? Не забывай, об истинной сущности Сёмы он не догадывался. А напугать просто так себе супергероя… — Ваня вздохнул. — Это ему вполне под силу. Он хотел начать с нас, вывести нас из строя, а там уже перекинуться на остальных. Тенор, кстати, попал под раздачу случайно. Всемуконец принял его за одного из нас. Обо мне он еще ничего не знал, но догадывался, что в команде супергероев должно быть пополнение, и именно за счет тенора. Вот и досталось бедному Тамино ни за что.

— Но тебе тоже немного перепало.

— Ну, это ерунда… и это уже точно совершенно случайно. Просто я там рядом оказался.

— Понятно. Но дальше все в порядке было? Никто больше не терялся, спектакль нормально допели?

— Никто не терялся, но кое-что еще произошло. Под самый занавес, в буквальном смысле слова. Я там так и остался за кулисами, в ложу уже не пошел. Волновался, вдруг еще что-то случится? Но все шло гладко, как-то даже подозрительно гладко. А я там стою, колонну подпираю, и чувствую, что прямо волосы на голове трещат от нехорошего предчувствия, как от электричества. И про себя секунды отсчитываю до окончания спектакля. Мне почему-то казалось, что когда занавес опустится, уже ничего страшного случиться не может. И вот последние минуты идут: силы тьмы повержены, все поют гимн, Верочка обнимается со своим Тамино. И всю сцену вдруг заливает свет, и восходит солнце. Круглое такое солнце, здоровенное, поднимается вверх у всех над головой. На трех тросиках. И никто ничего плохого не ждет, и никто не оглянется. И только я из-за кулис увидел, как лопнул тросик, на котором солнечный диск висит. Один… потом второй… Еще секунда — и третий лопнет, и солнце обрушится на землю. Точнее, не на землю, а на тех, кто там стоит, внизу… И только Вера может еще остановить время и всех спасти, но она продолжает обнимать тенора и ничего не видит. И Сёма может что-нибудь сделать, но он стоит спиной к заднику и тоже ничего не видит. Потом-то они заметили, в последнее мгновение… но было поздно. Они ничего не успели сделать. Ничего.

Ваня поднял на него серьезные глаза, выдержал паузу и веско заключил:

— Потому что за них все сделал я.

— Но как… А, я понял! Твоя суперспособность! Ты же мог удержать солнце в воздухе. Или не мог? Оно ведь, наверное, тяжелое.

— Тяжелое, да. Пришлось поднапрячься. А главное — я тогда еще не очень управлялся со своей суперспособностью, и мне надо было стоять поближе к предмету, который я хочу поднять. Особенно когда предмет такой громоздкий. И тогда я просто выбежал на сцену, присоединился к хору и запел.

— Браво!

— Ага. Вот и они потом сказали «браво». И еще много чего мне потом сказали! Потому что не мог же я на сцену выскочить как есть, в джинсах и рубашке… там хоть и полно народу, а все равно меня из зала было видно. Поэтому я там прямо за кулисами схватил какую-то тряпку, какая под руку подвернулась, и на себя набросил. И потом уже туда вышел и запел вместе со всеми. И я впопыхах не разобрал, что такое я на себя напялил. А потом оказалось, что это…

— Дай я угадаю! Платье Царицы ночи?

— Ну ты уж совсем! — Ваня неодобрительно покачал головой. — Как бы она его там, за кулисами, оставила? Голой ей, что ли, по театру разгуливать? У нас приличный был спектакль, детский почти. Не Великаша же ставил. Нет, это было не платье. Это был такой… пеньюар. Розовый. Кружевной. С оборочками. Он на Папагене был в предыдущей сцене, а потом она его как бы снимает…

— Стоп. Как это она его снимает, когда у вас детский спектакль, к которому Великашу на пушечный выстрел не подпускали?!

— Так там все прилично было. Под пеньюаром у нее красивая комбинашка, и она, значит, в ней поет дуэт с Папагено про семейные ценности, а потом они накрываются этим пеньюаром и убегают со сцены. И все млеют, умиляются и бешено аплодируют. А Папагена у нас была дама статная, так что пеньюар мне пришелся в самый раз, даже великоват чуток. В общем, пока я солнце на небо поднимал, мне вообще все равно было, что там на мне надето и что публика подумает. А вот пото-о-ом… Короче, я им наврал, будто бы я это на спор сделал.

— Великаша должен был плакать от счастья, — засмеялся Саша. — Он все-таки добился своего, заставил тебя спеть если не голым, то хотя бы в платье!

— Это да. Может, он вообще ради этого одного все и устроил, а?

Ваня налил себе чаю и с чувством выполненного долга захрустел печеньем.

— Погоди, ты не дорассказал. А что с солнцем-то было дальше? Оно не упало, когда ты перестал петь?

— Нет. Это уже Сёма постарался. Он ведь догадался, что что-то пошло не так. Когда увидел меня на сцене в розовом пеньюаре. Ну а дальше дело техники, он там все исправил, ему это раз плюнуть. И солнце осталось там, где ему положено быть.

Они, не сговариваясь, дружно оглянулись на окно. Алый зимний закат растекся над крышами домов, и пухлый снежный валик на карнизе отливал нежным румянцем.

— Но я все-таки не понял, — Саша снова обернулся к Ване. — При чем тут снежинки? И как Сёма научился их делать?

— Очень просто. Этот мальчик, которого потеряли и потом нашли… его потом стали спрашивать, что да как. И он рассказал, что пока сидел там, за декорациями, к нему туда пришел какой-то человек. Человек в черном пальто. И сказал, что бояться уже не надо, что все плохое позади. И еще подобрал обрывок бумаги, который там валялся, и сделал из него птичку. И прикрепил к ее хвосту перышко, и она полетела по воздуху как живая… А мальчик тогда сказал, что умеет делать из бумаги какие-то особенные снежинки. И показал ему, как их делать. И они еще немного поболтали, а потом вышли оттуда к остальным. И человек в черном пальто как-то незаметно исчез, и на память о нем осталось только вот это перышко.

— Из хвоста волшебной птицы, так Сёма сказал?

— Ага, — Ваня засмеялся, — то есть из его собственного хвоста. Ну, он же был Папагено, и у него костюм был такой, весь в перьях. И я вот потом только подумал… почему я такой дурак, а? Ведь должен был догадаться, что человек в черном — это и есть Сёма! Вот по этому самому перышку его можно было вычислить.

— Да, и правда. Интересно, никому больше это в голову не пришло?

— Не знаю. Может, кому-то и пришло. Мне, знаешь, иногда кажется... люди о чем-то таком догадываются. Обо всех нас. И о том, что Сёма — не просто обаятельный лирический баритон средних лет. И что музыка — это нечто большее, чем просто… музыка.

— И о том, что если тенор выбегает на сцену в розовом кружевном пеньюаре, то это не потому, что он хочет оказаться в центре внимания, а потому что его заставляют темные силы.

— Да, — согласился Ваня. — Я надеюсь. Надеюсь, что все это понимают.