Личное проклятье (гет)

Лето после пятого курса становится его личным проклятием. Персональным адом, воцарившимся на земле.

Они пересекаются постоянно — на улицах, в магазинах; взгляд Северуса цепляется за знакомую рыжину, как за спасительный сигнальный костер. Каждый раз рот против воли открывается и хочется что-то сказать, объяснить…

Но Лили мажет по нему ледяным равнодушием, и Северус изнутри обмерзает.

Надежда на то, что ошибку еще можно исправить, что она простит глупое, в сердцах брошенное «грязнокровка» стремительно гаснет.

Все заканчивается.

Вселенная Северуса схлопывается в душную черную воронку. А там, в этой воронке: безжизненные взгляды матери, злые крики отца. Сырая, затхлая серость будней.

Когда тоски по Лили становится так много, что кажется, сейчас хлынет наружу — приходит гнев и острая жажда причинить ей боль. Такую же боль, какую она причиняет ему. Чтобы почувствовала. Поняла. Чтобы смести с нее это равнодушие и разодрать его в клочья.

Приходится взбешенно себя одергивать.

Не давать сделать то, о чем пожалеет позже, когда гнев уйдет, оставив чувство вины и тонну-другую отвращения к себе.

В один из неповоротливых тусклых дней все становится проще. Сложнее.

Извращенная версия равновесия.

Северус проходит мимо любимой кофейни Лили — третий раз за утро, но это совпадение, конечно. Его окликает полный яда голос.

— Что, Снейп, наконец надоел моей сестрице, и она тебя тоже выбросила на помойку?

Резко обернувшись, он тут же сталкивается с бесцветными глазами Петунии.

Желание огрызнуться, ударить побольнее словами быстро сменяется чем-то большим. Можно было бы уронить ей на голову ветку, как тогда, в детстве — думает Северус. Или что-нибудь посерьезнее, гарантирующее летальный исход.

Весь скопившийся в нем гнев слепо рвется наружу.

Эта ничтожная маггла все равно не заслуживает жизни — зато Лили тогда точно будет больно. А он ведь так жаждет причинить.

Ей.

Боль.

Стоит осознать собственные мысли — и Северус отшатывается. От Петунии. От призрака Лили. От того себя, которого вдруг начинает бояться.

Сбежать бы, но ватные ноги отказываются подчиняться.

Вместо этого Северус приглядывается к Петунье. Поджимает губы. Они с Лили абсолютно разные. Тусклый фонарь и солнце. Земная грязь и небо. Жалкая маггла и волшебница, которая однажды станет великой.

Вот только изгиб рта такой знакомый. И прищур. И овал лица…

Северус не отдает себе отчета в том, что делает дальше. Пара широких шагов — в следующую секунду его губы уже сминают чужие. Замешательство. Холод. Его бьют в грудь раз, второй. Вот его уже колотят маленькими кулаками. Тело под ним исступленно бьется, испуганной дрожью заходится. Хорошо.

«Так тебе и надо, Лили».

«Тебе должно быть больно, Лили».

«Я наконец могу прикоснуться к тебе, Лили».

Резко подавшись назад, Северус смотрит обалделым, разбитым взглядом. Вспоминает, кто перед ним. Не Лили. Никогда не будет Лили.

Петуния тяжело дышит, у нее глаза огромные, до краев страхом налитые, но она очень быстро — и очень неумело, — прикрывает этот страх яростью.

— Думаешь, ей не плевать? Ты можешь сделать со мной, что захочешь — она даже не заметит!

А потом Петуния подается вперед — и теперь целует сама. Неуклюже. Отчаянно. Пытаясь перебороть ужас, взять контроль в свои руки. Северус против воли чувствует укол уважения, которое надежно тонет в нахлынувшем отвращении. Теперь он все осознает и больше не может забыться.

Оторвав от себя Петунию, Северус кривит губы в презрении и цедит язвительно:

— Что, тебе подойдут и отбросы, вышвырнутые сестрицей?

Петуния шипит разъяренной ободранной кошкой, лепит ему пощечину, царапая когтями щеку, и сбегает. Какое-то время Северус продолжает невидяще смотреть в пустоту и рассеянно трет скулу. Думает раздраженно: больше — никогда.

Это повторяется.

Снова и снова.

Они встречаются на улицах их крохотного городка и обливают друг друга скопившимся ядом. А потом вдруг осознают себя, зажимающимися в какой-то глухой серой подворотне, поглощающими друг друга злыми кусачими поцелуями. Нет ни удовольствия, ни желания.

Только боль.

Желчь.

Ярость.

Северус это ненавидит, но не может остановить. Ненавидит то, как склонный все структурировать мозг принимается анализировать: они оба одиноки, они Лили брошены, они Лили не нужны. Но в Лили нуждаются. Они ищут друг в друге что-то и не находят. Этого попросту нет.

Однажды Северус забывается настолько, что называет ее Лили. Оба застывают. Он ждет, что сейчас опять получит по роже; успел привыкнуть уже. Но вместо этого Петуния вся сереет, краска сходит с нее, будто кровь вытекает через рваные раны. А потом она разворачивается на пятках.

Сбегает, не сказав ни слова.

До конца лета Северус больше не видит ее.

Это не имеет значения. Но серые дни начинают сливаться друг с другом, повторяются круг за кругом. Они не раскрашиваются больше грязно-алыми мазками ненависти. А Северус больше не может прикоснуться к Лили даже так, через ее глупую сестру-магглу.

Он не обращает внимания на тот факт, что все реже видел на месте Петуньи Лили, все реже думал о Лили; что иногда его поцелуи становились пугающе нежными — но не для Лили.

Ведь этого не было.

Ему не нужна жалкая, ничтожная маггла.

За день до отъезда в школу они случайно встречаются вновь. Замирают на расстоянии десятка ярдов друг от друга, и Северус ждет ненависти, отвращения. Это заставило бы сошедшие с орбит планеты вернуться на свои места.

Но на деле все, что он видит в Петунье — безликую глухую усталость. Боль в ее взгляде ему, конечно же, мерещится.

Как и та боль, которую Северус чувствует, когда отворачивается. Сбегает.

Когда думает о том, что это лето стало его личным проклятием. Персональным адом, воцарившимся на земле.