Литературный вечер (джен)

Стучу в дверь.

— Кто там?

— Это я, — говорю.

— Я — понятие растяжимое. Я — это лишь концепция внутреннего восприятия, а не...

— Хватит философствовать, Санька, открывай! Я вино принес.

— А, это другое дело, — дверь открылась в ширину ладони, и показалась рыжая макушка моего друга. — Давай сюда.

Он протянул руку, и я шлёпнул его по запястью.

— Не наглей.

Санька со смехом раскрыл дверь пошире.

— Лады, заходи уже.

В гостиной будто разорвалась бомба. Я наступил на осколок любимой чашки.

— Что это за разгром?

— Творческий беспорядок.

— Я на час всего ушел, каким это творчеством ты успел заняться?

Санька почесал затылок.

— Да Марина заходила.

Марина была Санькиной девушкой. Они вечно ругались. Стаканы бились, как в кино. Потом, когда кто-нибудь спрашивал, отчего они так орали, внятного объяснения у них не находилось.

Просто они любили покричать. Может быть, это врождённая тяга к актерству и драме. Не знаю. Но они сошлись характерами...

— И что, ты кидался стульями? Или она кидалась?

Санька снова почесал затылок. Он был смущён.

— Понимаешь, мы того... Разругались вдребезги, а потом Маринка так глазами блеснёт, ну ты знаешь. И мы прямо на полу, только стулья мешались, вот и...

— Ясно, — говорю. — Ты приберись тогда, что ли. Это, вообще-то, все ещё моя квартира.

К нам должны были заглянуть гости. Среди них — талантливый писатель Сергеев. Из тех, что творили в семидесятые и лишь для самиздата. Подпольная творческая тусовка, состоявшая сплошь из таких же безумцев, гениев, изгоев и неудачников. Он был весь — олицетворение творческой ущемленной интеллигенции того времени. И, вообще-то, он был нашим преподавателем словесности. Преподавал неважно, на парах больше философствовал и рассказывал невероятные истории из жизни. Звучным голосом он говорил:

— В СССР нас не просто не печатали, нас связывали по рукам и ногам. В издательствах рукописи не попадали дальше рядовых редакторов, действовал заколдованный круг: тебя не печатают, потому что ты не в Союзе писателей, а в Союз писателей не принимают, потому что не печатают. Бездарность, отвечающая конъюнктуре, гремела на всю страну. Талант вызывал подозрения. А гениальность вызывала ужас... Короче, лучше всего было иметь "средние литературные способности" в комбинации с подобострастием. Нам же оставались только секс и водка. Рок-н-ролла не было — то была западная музыка, вредящая проклятым социалистическим устоям. Но мы доставали нужные пластинки у фарцовщиков. И вот как-то раз...

После этого начиналась история.

Как-то раз, когда я работал в Эстонской газете, мне пришлось сочинять письмо-отчет товарищу Брежневу от лица доярки с рекордным выдоем молока. Ответ от товарища Брежнева пришел ещё до того, как я написал своё письмо...⁽¹⁾

Как-то раз меня направили представителем от газеты на похороны важного партийного журналиста. Уже на кладбище выяснилось, что из морга доставили не тот труп...

Как-то раз я работал в бригаде скульптора, создавая неузнаваемый и странный бюст Ломоносова для станции метро... Хотя, вообще то, я больше бегал по неработавшему эскалатору за водкой для остальной бригады. Меня посылали, ведь я был самым молодым, а значит, энергичным...

Как-то раз мне досталось двести пар креповых финских носков от неудачливого фарцовщика...

Как-то раз я эмигрировал в Америку и вместе с творческой частью соотечественников создал эмигрантскую газету...

Как-то раз я беспробудно пьянствовал целое лето и водил экскурсии по пушкинскому заповеднику. Всем нравилось...

Историй было много. Мы с Санькой были благодарными слушателями — с нами таких приключений не происходило и никогда, кажется, не произойдет. Сергеев нас любил за внимание к его историям. Вот у нас и сложились дружеские отношения.

Сегодня Сергеев согласился прийти и зачитать свой новый рассказ.

Едва ли перевёрнутые стулья, нагромождение разбросанных подушек и хруст стекла под ногами помешают ему. Но всё-таки хотелось, чтобы он ушел с хорошим впечатлением.

— Обязательно уберусь, начальник!

Санька улыбнулся — у него были девичьи ямочки на щеках. И вообще он сохранял вид самый невинный до того момента, как начинал выяснять отношения...

Однажды Саньке пришлось поехать на университетские сборы — скучное и убогое мероприятие. Мы это поняли, сунувшись туда на первом курсе. Грязные и неопрятные, но полные энтузиазма студенты-активисты изо всех сил пытались развлечь нас на протяжении двух суток, проведенных в лесу. Но ничего не удавалось. Не было даже алкоголя, чтобы запить горечь...

Короче, Саньку туда отправили принудительно. Разумеется, на добровольной основе. Но с угрозами... "Вам, Александр, нужно перестать столько пить и начать делать задания! — орала Анастасия Петровна, наш научный руководитель. — И раз уж у вас такие проблемы с дисциплиной, вы примете участие в сборах. Для творческого настроя. Заодно протрезвеете..."

Вот так на третьем курсе мы поняли, почему эти сборы столь убоги — они проводятся для провинившихся студентов. Санька попросил меня поехать с ним.

— Пожалуйста, дружище. Я там пропаду!

Мы, конечно, дружим, подумал я. Но известный эгоизм не даёт мне поехать в этот ад.

Я отказался, выдумав фальшивую причину.

Санька не общался со мной до конца семестра. Хотя, конечно, до конца семестра тогда оставалась неделя... Через семь дней он подошёл сам. Угрожающе надо мной навис. Я даже в какой-то момент подумал, что будет мордобой.

— Нет, ты бля послушай! — настойчиво повторял он, выпучив глаза. — Друзья так не поступают. Я бы с ним на край света, а он... Немыслимо!..

Санька полоскал мне уши ещё минут пять. А потом, исчерпав свой лимит, как огонь потушив, спросил деловито:

— Ты билеты по лингвистике подготовил? Давай сюда, я копии сниму.

В общем, он отходчив и ни капли не зол. Его губит лишь недисциплинированность.

Из-за нее же мне в итоге пришлось убираться в квартире. Санька удосужился только веник принести...

К семи часам явились гости. Я страшно волновался. Пришли наши однокурсники, а кроме того — внезапно — трое уставших ребят с математического факультета, которых мы вовсе не звали, а также редактор студенческой газеты, для которой я в последнее время писал. Кто-то читал стихи собственного сочинения. Я не расслышал полностью, но, кажется, ничего выдающегося: розы-морозы, кровь-любовь... Мишка Никифоров успел прочесть свой юмористический рассказ о путешествии в поезде. На дружный хохот пришли соседи... Сергеев опоздал на полчаса, но пришёл с бутылкой коньяка, каким-то образом втиснутой в карман пиджака. Встретили его громко. Он замахал руками:

— Не надо! Не надо.

Прошел в гостиную, не разуваясь. Пригнулся, проходя через порог. Сергеев был чрезвычайно высоким. Лицо у него было отталкивающим, но лишь на первый взгляд. Квадратный массивный подбородок и внимательные, всё подмечающие глаза. Большой нос. Редко мелькающие улыбки, чаще — ироничное хмыканье и проблески веселья во взгляде. Поначалу кажется, что Сергеев насмешлив до крайности, а значит, думаешь ты, он считает себя лучше других. Но на самом деле он слушает каждого с неистребимым интересом — к жизни, к людям, к словам. В конце концов, невозможно презирать людей и одновременно хорошо писать о них. А писал Сергеев очень хорошо.

Он прошел в гостиную. На ходу со всеми здоровался. Было впечатление, что он торопится куда-то. Я спросил:

— Владимир Сергеевич, что вы будете нам читать?

Он рассеянно на меня посмотрел.

— Рассказ.

Видно было, он думает о чем-то другом, далеком этой комнате и мне. Все расселись — облепили диван, кресла, принесли табуретки с кухни, устроились на полу. Смотрели с любопытством, переговаривались. Санька открыл шампанское и щедро разливал в бокалы, пена текла на пол.

Сергеев облокотился на письменный стол. Он был слишком высок и едва не доставал макушкой до потолка. Но его фигура все равно стала органической частью пространства. Он был естественен.

На меня бросала взгляды Наташка. Напомаженная, как на свадьбу, она сияла праздничной гирляндой. Некоторые женщины просто не знают меры... Но Наташке это шло. Делало ее приятно легкомысленной. Она подозвала меня.

— Как думаешь, почему он молчит?

— Это вечеринка, а не его личное выступление. Начнет, когда захочет.

— Нет, Ваня, что-то у него не так.

Проницательная Наташа встала было, чтобы к нему подойти.

— А ну сядь! — зашептал я. — Не надо ему докучать, или думаешь, он тебе о проблемах в личной жизни расскажет?

Наташка села, посмотрела на меня с укоризной.

— Кому же еще, как не женщине, об этом рассказывать? Тебе, что ли?

— Нет, — говорю. — С чего бы ему вообще кому-то рассказывать? Мы, вообще-то, всего лишь его студенты.

Я, конечно, слукавил. Кому не хочется, чтобы именно тебе решился открыть душу интересный человек? А Сергеев был интересным. Я был уверен, что у него какие-то личные проблемы. И что он, уж конечно, никому о них говорить не будет. Прочитает рассказ и уйдет. Скажет, что слишком стар уже для литературных вечеров.

— Мне, Иван, место с такими же как я, старыми и забытыми, — повторял он мне, пытаясь отговориться, когда я его приглашал. — Литературные вечера они и должны быть — молодежь с молодежью, старики со стариками. Вы и пишете сейчас совсем о другом, верно? Мы совершенно отстали...

Сергеев, вообще-то, стариком не был. Ему было лет пятьдесят, но выглядел он моложе. У него и мысли тоже были молодыми, но не в смысле — инфантильными, поверхностными. Просто Сергеев нас понимал, и мы его понимали. Не знаю, чего он так отнекивался. Я не понимал его скромности — то ли он кокетничал, то ли действительно так думал. Будто не осознавал, что для нас он — живая, близкая легенда, как для него такими были Солженицын, Пастернак, Бродский. Что его проза для нас — эталон, и темы — вечные, как вечны людские пороки. Не знаю, о чем Сергеев думал. Но в итоге все-таки согласился...

И пришел расстроенным, задумчивым. Я был уверен, что это личное и он не расскажет. Как оказалось потом, оба раза ошибался...

— Так что не надо к нему идти с вопросами, я тебя прошу, — закончил я. — Спросишь лучше потом что-нибудь о рассказе, ты всегда выдумываешь лучшие вопросы.

Наташа польщённо улыбнулась. Сколь малый комплимент нужен будущему журналисту для счастья!

— Пойдем погуляем потом, Вань? — спросила она, смотря на меня из-под ресниц.

Я не успел ничего ответить, Сергеев начал читать. Все затихли почти что в благоговении. Меня затопило волнение: что он принес? Понравится ли всем? Не пожалеют ли, что пришли на этот вечер?

Потом все схлынуло, как вода отходит при отливе, отставляя песок раскаляться на солнце. Сергеев читал свой старый рассказ, тот, что мы много раз и сами читали: вслух и про себя, вместе и в одиночестве.

Я ничего не понимал. На меня оглядывались. Наташка спросила на грани слышимости:

— Это за тем ты нас позвал? И даже развлечений никаких не приготовил...

Я расслышал разочарование. Да и сам был разочарован. Сергеев обещал, что мы услышим нечто новое, а пришел со всем известным рассказом. Только трое математиков, я заметил, слушали, как в первый раз, с открытыми ртами. Наверное, вовсе не "как", а действительно в первый раз.

Когда он закончил и отшумели аплодисменты (не такие живые, как должны были быть), комнату затопил шепот. А меня затопило смущение: все шептались о Сергееве. Наташка подошла к нему первая, за ней — я.

— Замечательно прочитано, Владимир Сергеевич! Вы рассказчик такой же отличный, как и писатель.

— Спасибо, — просто ответил он, складывая листы в потрепанный рюкзак. — А вы отличные слушатели.

Я заметил, что проговорил он это с ироническим подтекстом. Мы ведь этот рассказ слышали уже много раз, фрагментами даже в аудитории.

Наташа решалась спросить что-то еще, уверен, что-то бестактное. Я сделал шаг вперед и выпалил:

— Владимир Сергеевич, но почему этот рассказ?

Он так на меня посмотрел, что я понял: мне тоже надо было подумать над тактом. Наташа незаметно ткнула меня локтем в бок.

— То есть... Вы говорили, что прочитаете что-то новое. А этому рассказу уже лет десять. Что же вы не предупредили?

Наташа еще раз ткнула меня, теперь сильнее. Я и сам знал, что зря не написал сперва на бумаге, что хочу сказать.

— Пятнадцать, — сказал Сергеев с улыбкой.

— Что — пятнадцать?

— Рассказу пятнадцать лет.

— А, ну да. Да.

Я расстроился.

— Я вам позже объясню, Иван, почему.

Тут возник Санька. Он хлопнул меня по плечу.

— Мне очень понравилось! Я только не понял, это продолжение той истории про эстонскую газету?

— Это и есть она, — проговорил я, едва шевеля губами, как чревовещатель.

Санька не услышал.

— Говори громче!

Я покачал головой, приложив ладонь ко лбу. Ну, Санька...

— Он говорит, это и есть тот рассказ, — сказал вместо меня Сергеев.

— Как — этот?! — выкрикнул Санька и тут же покраснел. — Извините...

Он отошел, а Сергеев, не выдержав, рассмеялся. Наташа разулыбалась:

— А Саша-то, оказывается, плохой слушатель.

Обстановка разрядилась, к Сергееву стали подходить другие. Математики тянулись что-то спросить, редактор студенческой газеты Воркутов записывал разговоры на диктофон. В зале стало душно и оживленно. Включилась музыка, на кухне что-то разбилось с мелодичным грохотом...

Я взял сигареты и вышел на балкон, во влажное осеннее марево, что стоит вечерами над городом. Пахло яблоками. Я затянулся слишком резко, мучительно закашлялся. Позади, в квартире, громко захихикала Наташа. Оказалось, не надо мной. Какой-то незнакомый парень в кожаной куртке (это в такую духоту!) что-то оживленно рассказывал. Девушки его обступили и строили глазки. Очевидно, он напыщенный индюк, подумал я и отвернулся. И всё-таки глазки ему строят...

Минут через двадцать Санька отправил меня открыть еще шампанского из холодильника. Его девушка Марина для верности сверкнула глазами и просительно улыбнулась. Я пошел мимо своих веселых товарищей, с трудом плывя по духоте и шуму. Редактор Воркутов кричал:

— Кто следующий будет читать своё произведение?

Ему отвечали:

— А покрепче выпивка есть?!

Вот тебе и литературный вечер...

На кухне Сергеев говорил по телефону. Увидев меня, отвлёкся на секунду и кивнул на стол, как бы прося остаться. Табуретки не было, и я присел на шатающуюся столешницу, балансируя, как утопающий в море. Сергеев быстро договорил, пробормотал что-то прощальное в трубку и скинул так, будто боялся, что собеседник может принудить его говорить по телефону и дальше. Повернулся ко мне, с бесстрастным вниманием меня рассмотрев.

— Я испортил весь вечер, да?

— Нет, что вы. Все развлекаются, им только место дай, они тут хоть поселятся. А рассказ и правда замечательный...

— Я не про гостей, а про тебя ведь.

Я осёкся. Сергеев достал откуда-то коньяк, жестом фокусника откупорил, безошибочно открыл левую дверцу шкафчика и извлек оттуда рюмки.

— Как вы узнали?

— Я же понимал, что тебе это важно было. Провести литературный вечер с новым материалом. А вышел детский утренник.

Я не стал уточнять, что спрашивал про рюмки...

— Что же с вашим новым рассказом?

Сергеев разлил коньяк. Выпил. Я, помедлив, последовал его примеру и едва не подавился от жгучести.

— Дрянь мой новый рассказ. Мне он не понравился, я его отложил, — хрипло сказал Сергеев.

— Как это — дрянь?

— Иногда такое бывает, — развел он руками. — Не всё может быть прочитано вслух. Что-то приходится дорабатывать, что-то — выбрасывать на помойку. Весь вечер об этом думаю — я ведь до последнего собирался его прочитать. А сегодня днём пробежался по тексту и понял...

"Даже у вас так?" — хотел было спросить я, но вовремя заткнулся. Конечно, и у него. Но мне всё равно было не понятно.

— Простите за прямоту, — выговорил я бессмысленные извинения, — но зачем тогда вы всё-таки пришли?

Сергеев удивился.

— Вы же пригласили...

Мы посидели, переваривая абсурдность разговора. Санька обозначил своё присутствие возмущенным возгласом:

— Ты где пропадаешь, и где, блин, шампанское? О!.. Простите.

Суждено ему целый вечер извиняться и краснеть перед Сергеевым. Позже он ещё отдавит ему ногу...

Я решился задать ему ещё один вопрос.

— Как вы понимаете, что вещь нужно выкинуть?

— А как ты понимаешь, что вообще любую вещь надо выкинуть? Если магнитофон сгорит, ты будешь дальше на нём музыку слушать?

— Нет, — говорю.

— С литературой не так. Текст из категории "хуже быть не может" всегда хочется либо исправить, либо выбросить и забыть. А вот просто плохой текст обязательно хочется прочитать всем подряд, отправить на рецензию, в общем, поделиться. Сначала ведь даже не понимаешь, что в нем плохо.

Он снова налил коньяка в рюмку и выпил. Предложил мне, но я отказался. Сергеев заговорил размеренно и громко:

— Один рецензент, ещё в Советах, сказал мне однажды: "Интересная рукопись побуждает к высоким требованиям. А бездарная — к низким". Потому, наверное, раньше интересные рукописи практически не доходили до печати. Только конъюктурные и, в большинстве, бездарные. А сейчас, сейчас... Бездарная, талантливая — главное приносить деньги, верно?

Он помолчал. Потом добавил:

— И вот я снова не вписываюсь.

— Это почему? Вы одним именем можете зарабатывать!

Он посмотрел на меня в упор.

— Не хочу продавать бездарщину.

В словах Сергеева было вечно преследующее его противоречие. Я знал его биографию, отлично знал его книги, и больше всего мне хотелось сказать... Я и сказал.

— Вы один из моих любимых авторов. Герой из эмиграции, признанный читателями, а не государственными органами. С самыми живыми людьми внутри текста, с самым смешным, человеческим юмором. И вы мне будете говорить о бездарности? Тот, на кого я равняюсь?

Я сказал это на одном дыхании, потому что всегда так думал о Сергееве. Он усмехнулся.

— Это приятно, — сказал он коротко.

— Вы дадите мне почитать новый рассказ?

— А ты отдашь кому-нибудь свой сгоревший магнитофон?

— При чем тут магнитофон? Я текст хочу увидеть!

— Скажу тебе по-другому. Нравится ли тебе текст, написанный без особого чувства? Который ты создавал, просто потому что надо или из упрямства, забыв о задаче писателя: писать правдиво? Выходит мёртворождённый текст. Ты свои статьи часто перечитываешь?

— Положим, часто.

— А статью-репортаж с футбольного поля, матч Зенит-Динамо?

Я смутился. Это была ужасная работа, ничтожная, выполненная без желания — я не люблю футбол. И смотреть на статью не мог сразу после сдачи. Откуда Сергеев еще помнил это...

— Смотреть на неё не могу, — честно признался я.

— Вот. Она у тебя из категории "хуже быть не может". А мой текст — просто плохой. Но знаешь, в чём на самом деле правда?

— И в чём? — без энтузиазма спросил я.

— Разницы на самом деле нет, — отрезал он. — Плохой текст тоже надо выбрасывать или исправлять. А не читать и без конца показывать кому-то. Тем более, когда и без посторонних видишь, что он плох, что от правды там — только буквы алфавита.

— Вы его выбросили?!

Сергеев снова налил и выпил.

— Нет, я его исправлю. Когда-нибудь. Или напишу новый, лучше.

— И тогда мы снова организуем литературный вечер...

Помолчали. Я снова набрался храбрости:

— Всегда хотел узнать, почему вы приехали назад?

Сергеев оценивающе на меня покосился.

— А почему нет? Я здесь родился.

— Там, наверное, не было такой тоски, — шутливо и бессильно развел я руками. — Живется там лучше, мне кажется.

Я совсем ничего не знал, но хотел узнать.

— Мы всего лишь меняем одни печали на другие. И в Америке были свои печали, — улыбнулся он...

Потом было много чего. Пусть оно будет, что называется, пунктиром.

Санька напился шампанского и пьяным голосом просил Сергеева потанцевать вместе со всеми. Я почему-то уверен, что Санька только притворялся пьяным, не знаю... Хотя бы потому, как настойчиво он извинялся, когда отдавил Сергееву ноги. Опьянённому ведь всё равно, что он там кому отдавил...

Наташка ушла гулять с тем парнем в кожанке. Я всегда думал: когда уже я стану для кого-нибудь "тем проклятым парнем в хипстерских очках"?!

Сергеев на прощанье посоветовал мне не брать в голову неудачи. Иначе стану невротиком, прямо как он... Я запротестовал, а Сергеев посмеялся.

— Видишь, ты уже невротик. Я-то не ошибусь, сколько ты не отрицай.

А я просто не считал Сергеева невротиком...

Математики устроили дебош. Подрались с редактором Воркутовым из-за его диктофонных записей. Марина кричала громче всех, Санька подбадривал... Соседи прибежали второй раз, с угрозами и причитаниями... Тощий и злой математик как следует замахнулся и задел магнитофон, он разбился, из динамиков пошел дымок...

Круг замкнулся.

Не знаю, зачем я все это описал — это был первый литературный вечер из целой их череды, проведенных в этой квартире. Сергеев появился на следующем же, с новым блестящим рассказом; каждый раз выстраивалась целая очередь желающих выступить, математики постепенно стали постоянными нашими гостями, Санька однажды пригласил известную интернет-поэтессу, Воркутов выделил колонку в газете для отчетов с этих вечеринок...

Были куда более удачные, веселые вечера. Но мне захотелось зафиксировать самый первый, с Наташкой, променявшей меня на прекрасного принца в кожанке, с печальным и откровенным Сергеевым, с разгромом и криком...

Пусть будет, ведь едва напишешь про неудачу — она сразу становится не такой уж всеобъемлющей и глубокой. Так, смешной и давний случай...

1) Здесь и дальше — отсылки на рассказы Сергея Довлатова.

Вернуться к тексту