Страж (джен)

Кот Василий неспешно обходил владения.

Не то чтобы он считал себя Василием, но раз уж людям так нужна идентификация, он согласен был зваться так. А водопроводчика Петруху, позволяющего себе унижающее кошачье достоинство «Васька», кот презирал — своих корешей пусть Васьками зовет! И воблой сушеной кормит пусть тоже их. Кот способен себя обеспечить вкусной и здоровой пищей. Василий стрельнул глазом в чахлого сизого голубя, жадно клюющего приснопамятную воблу (это ж надо так оголодать!) и отвернулся. Потенциальная пища здоровой не выглядела. Василий прислушался к себе и пришел к выводу, что пока не голоден.

Возле третьего подъезда грел трусливую задницу жирный клочок белого меха почти без самоосознания, именуемый хозяйкой (тоже почти без самоосознания, но и без меха) Лексусом. Василию не было надобности тратить время на обрабатывание информации про проекции нереализованных желаний владелицы лайт-версии Лексуса. Подобные индивидуумы того не стоили.

Кот обозначил пройденную территорию, перемигнулся с хранителем соседнего дома — бесхвостым Максом, походя уничтожил очаг какой-то энергетической пакости, прогнал зарвавшегося домового и растянулся на солнышке, ловя последние лучики уплывающего светила и кося зеленым глазом в сторону разоряющегося с балкона второго этажа пустобреха с интеллектом инфузории-туфельки. Василий пренебрежительно фыркнул. Дожили! Модная порода… Выродились в ноль, да простит Анубис никчемных потомков.

С последним лучиком солнца Василий приступил к ночной вахте. Чутье подсказывало, что что-то неладно.

Трехцветка из подвала вывела помет, двое — безнадежны, а к третьей личинке стоит присмотреться, может выйти пристойный сменщик. Но выводы делать рано, мелюзга едва умеет пользоваться лапами, не то что способностями.

Василий с ленцой отметил пройденное и вальяжно прошествовал далее. Возле второго подъезда навострил уши — нет, ложная тревога — всего лишь Клавка белобрысая дурью мается, спиритический, мать ее, сеанс устраивает (да пошлет Бастет дуре-бабе мужика!).

Василий стряхнул с себя меланхолию, сбил лапой надоедливого светлячка, подумал-подумал и сжевал его — чего источнику чистого белка пропадать?

Он только настроился подремать — все спокойно, так почему благородному дону не восстановить силы и душевное равновесие? — как… Это был удар по всем органам чувств, шерсть на загривке стала дыбом, вибриссы — торчком. Он потянулся всем своим нутром к Ней, словно, примитивный носитель кошачьего гена к валерьяне. Брешь зияла и переливалась всеми цветами спектра, недоступного людям, манила, влекла, нашептывала: «Воспользуйся своим шансом, на той стороне ты встретишь их всех!» Кот вспомнил и рыжего Брутуса, вместе с которым наблюдал взлет и падение Римской Империи, и полосатую безымянную кошку, бегущую за гуннами из Азии в Европу (эх, что за эпоха была!), и упитанного флегматичного Персиваля из свиты французского кардинала, виртуозно притворяющегося пуфиком, а на деле держащего в когтях целую страну. Да, обмельчало их племя, обмельчало... Хотелось хоть одним глазком взглянуть на них — отбывших, отработавших, отдыхающих… Но кот не мог так поступить — не время. Он прыгнул прямо на мутное пятно, невидимое никому другому. Его обволокло чем-то нежным и легким, он почувствовал себя несмышленым котенком и, кажется, увидел всех, кого желал видеть. Миг он находился там или вечность, было неважно — времяисчисление вообще придумали люди.

Брешь схлопнулась, и кот Василий обнаружил себя лежащим на влажном газоне. Он содрогнулся от отвращения и, наплевав на царское достоинство, со всех четырех лап вспрыгнул на нагретую утренним солнышком деревянную лавку, где стал остервенело вылизываться.

— Запачкаешь, шельмец, — по-доброму проворчала дворничиха тетя Надя, потрепав его за ушком. Василий стерпел фамильярность, отметил, что старушка опять мучается от гипертонии, и изобразил благодарную скотину, нежно боднув ее руку. Заодно слегка сбил болезной давление.

Хлопнула дверь, чувствительное кошачье обоняние уловило отвратительный запах дыма.

Тетя Надя заохала над появившейся на крыльце женщиной. Кот помнил ту еще молодой яркой девушкой, юной инициативной мамашей. Теперь женщина была тенью себя прежней. А круглый карапузище, которого та еще недавно нянчила, вытянулся в мрачного подростка, обвешанного бессмысленной (с кошачьей точки зрения) мишурой. Василию много раз хотелось приблизиться и хоть немножечко исправить оболтусу ауру, но человеческий детеныш кота не подпускал.

— Слыхала, Павловна? Юрку едва откачали. Врачи думали, все — тапки, — резкий хриплый голос женщины-тени ввинтился во влажный утренний воздух. — Сказали: чудо, что вернулся.

Василий удовлетворенно мурлыкнул. Чудо... Карманных империй не держим, но кое-что еще можем. Кот сложился в мудреную асану и принялся наводить марафет на левой задней лапе.

Оставалось прожить девятую, последнюю...