Сучий сын (джен)

В руках он сжимал железную трубу, а перед глазами все размывалось. Окружающая его картина смазалась в единое бело-серое пятно, будто художник провел широкой кистью по еще не высохшему пейзажу и смешал все образы. Поезд мчался с огромной скоростью; стоять на его крыше было не самым удачным решением. Но он уже вряд ли мог что-либо изменить. Не было никаких шансов на спасение, и все же он преисполнился надеждой выйти из этой ситуации победителем. Руки выпачкались в ржавчине; она, подобно мокрому песку, прилипла к подушечкам пальцев. Стойкое желание вытереть ладонь о штанину перекрывалось четким воспоминанием: мама в детстве всегда ругалась, когда видела засохшие пятна. Стирать никто не любит, понимал он тогда, а в этот миг особенно четко, ведь теперь он должен был делать это сам. Всё в его руках.

Ветер бил в уши, и он не слышал собственную усмешку. А враг на другом конце вагона, должно быть, услышал. Или не из-за этого он так мерзко оскалился. Грязный индеец. Неумытая красная рожа. Протереть бы ее о поезд, да портить жалко; состав совсем недавно встал на рельсы. Было бы преступлением перепачкать его кровью того, кто не сотворил в своей жизни ничего кроме греха. Лучше просто вышвырнуть эту мразь на землю.

Поезд пошатнуло, и он едва ли не упал. На миг перед глазами оказалось сероватое небо, полностью покрытое то ли облаками, то ли тучами. А в голове — всеобъемлющая пустота. Всего на секунду он ощутил себя свободным. Огляделся вновь. Вдалеке заметил мерцающие огни, но он не имел представления, что могло за ними скрываться: другой поезд, летящий навстречу? Гигантский фонарь, сломанный по какой бы то ни было причине? Не о том нужно думать, взбешенно решил он. И рванулся вперед, стискивая в руках трубу. Да оставит она после себя на его ладонях мозоли — неоспоримый символ того, что потрудился он на славу. Индеец в нерешительности замер. Вернее замер бы, если бы не тряска поезда. Или это страх (животный, а какой иначе может быть у этой дряни?) заставлял его дрожать и поскуливать? Бесхозная псина.

Между ними было всего несколько шагов, но ноги не слушались. Состав чуть ли не летел; он ощущал неустойчивость. Но нанес удар. Метил в челюсть, а попал в воздух. Тело резко развернуло, и он упал на живот. Задел локтем металлическое покрытие и издал протяжный стон, стискивая зубы. Нет, нет, он не должен погибнуть. Нужно расправиться с индейцем, пусть даже голыми руками. Ведь теперь при себе у него ничего не было. Труба со звоном ударилась о вагон и улетела в неизвестность, и лишь жуткий скрежет о рельсы намекнул о приближающейся смерти. Словно на этом поезде и кончалась вся его реальность. Ничего более его не ждало.

А индеец раскатисто смеялся, бил рукой по рту и улюлюкал, пока он тщетно пытался встать. Враг внезапно подбежал к нему и с размаху пнул в живот. Его дыхание сбилось, застряло в могучей груди. А горло сжалось, издало странный хрип. Слезы полетели в небытие, ибо не было в этом мире более ничего; только он, индеец и поезд. Но скоро и это грозило исчезнуть. Отдышавшись, он схватил краснолицего за сапог и резко дернул. Раздался смачный удар головы с гнилыми мыслями о состав. Сквозь свист ветра он услышал визг и не смог сдержать улыбку. Боль индейского мужчины была для него не менее притягательна, чем красота индейской женщины. А когда второе шло вслед за первым… Закатил глаза мечтательно, однако ветер унес горькую слезу в пустоту. Он грубо впился руками в шерстяные штаны врага и швырнул краснолицего в бездну.

Пусть поезд оторвет ему голову, думал он с наслаждением. А при столкновении с землей и остальные конечности пусть разлетятся в разные стороны. Оскал победителя должен был стать последним, что увидело это животное. Но, прежде чем услышать предсмертный крик, почувствовал тепло руки на своем бедре. Широко раскрыл глаза, но в них тут же ударил ветер, оглушил, осуждающе освистал и поймал в свои прозрачные руки вместе с индейцем. А после все растворилось в пустоте, и остался только поезд в ничтожном безмолвии.

* * *

Том с чувством гордости поднял фигурки индейца и полицейского, избавив пластмассодорожные пути от их чудом не искалеченных тел. Огни гирлянды на елке продолжали мерцать, будто ликуя от такого животрепещущего финала. Малыш довольно ухмыльнулся. Неплохая получилась игра. Правда, вышло слишком уж похоже на фильм, который он смотрел не так давно. Но ничего страшного, решил Том. Все это лишь досадное упущение. Может, стоило придумать вместо железной трубы резиновую дубинку?.. Хотя все же то, что удерживал достопочтенный лейтенант в своей крохотной ручке, было больше похоже на железную трубу. Но что толку гадать, если все равно они вместе с индейцем свалились с его новенького поезда, едва ли тот отправился колесить по еще плохо исследованным землям. Может, в следующий раз лучше снарядить полицейского усовершенствованными пластилиновым покрытием сапогами? А индейцу подсунуть клей, ведь вряд ли в его поселении могли изобрести что-то настолько высокотехнологичное, как подошва, заляпанная пластилином. Да, прогресс определенно не должен стоять на месте. Том кивнул сам себе. Кто, если не он, поможет ему наконец сдвинуться с мертвой точки.

День едва лишь сменил утро, и, несмотря на неплохое начало, обещал быть скучным и унылым. Том терпеть не мог подолгу оставаться дома и при любой возможности старался убегать на улицу. Однако его горло до сих пор неприятно сжималось от боли, в груди что-то (или кто-то) хлюпало, стоило только вдохнуть поглубже застоявшийся воздух. И пусть еще вчера он чувствовал себя гораздо хуже, сегодня уже надеялся высунуть нос из логова и осмотреться; что же изменилось за время его внеплановой болезни.

Снаружи ярко блестел свежевыпавший снег, сияя на солнце, словно в сугробе кто-то спрятал целые горсти бриллиантов. Эх, сейчас бы выбежать на улицу и занырнуть в эту сокровищницу с головой, тихо мечтал Том. А не в то толстое старое одеяло, в которое, должно быть, кутали еще маму маминой мамы. Хоть оно и кололось точно так же, как и мороз за дверью, морозу подставить щечки было гораздо приятнее, чем сперва долго лежать почти неподвижно, а потом плеваться шерстью. Или, может, не стоило тогда облизывать это несчастное одеяло… Но к нему прилип кусочек леденца, Тому пришлось это сделать во имя… Во имя, безусловно, очень благородной цели! Малыш встряхнулся. Незачем поминать прошлое, как часто говорила мама. А впрочем, где там он оставил свой мешочек с конфетами?..

Комната Тома располагалась наверху, как и мамина. Они стояли друг напротив друга, и, если малышу снились кошмары, он мог без препятствий добежать до ближайшей двери и забраться к матери в кровать; никакие монстры не достали бы его там. Хоть мама и не была особенно рада просыпаться среди ночи от резкого удара в живот острыми коленками, все же она старалась успокоить расплакавшегося Тома, а порой даже разрешала спать рядом с ней. Обычно мама вставала рано, чтобы приготовить завтрак, и тогда кроха, не стесняясь, потягивался, подобно домашнему коту, обхватывал руками и ногами ее подушку и дремал до тех пор, пока мать не начинала ругаться.

Но сегодняшний день не вторил ни этому чудесному ритуалу, ни даже более упрощенному, согласно которому мама просто просыпалась и шла готовить. В последнее время она стала еще более заторможенной и замкнутой, будто совсем не нравилось ей проводить со своим бесценным сыном большую часть времени. Том отчетливо помнил, что довело его до болезни; обида жгла его сердце до сих пор, и он никак не мог ее отпустить. Прижиматься к матери он не спешил, и даже когда она ласково подзывала его к себе, откликался с неохотой. После того, как уехал папа, Тому вновь начали сниться кошмары; в них он непременно оставался один, и его захватывали жуткие создания с широченными улыбками и острющими зубами. Что и не удивительно, ведь других монстров мальчик попросту себе не представлял. Однако теперь он тихо плакал (как настоящий мужчина!), и из своей уютной комнатки не высовывал сопливый нос. Том не хотел, чтобы мама расстраивалась из-за него, но… Но он не мог выкинуть те омерзительные мысли, что созрели в его голове и лопнули, как переспевшие тыквы, и теперь заполняли все пространство своей склизкой липкой мякотью. Оттереться от них не получалось, даже когда мать пела ему на ночь: обычно Том очень любил эту традицию. Теперь его сердце сжималось от горести и неприязни.

И хоть малютка не потерял надежду, что скоро простит маму, сегодня он понимал, что не сможет побежать в ее комнату и, радостно запрыгнув на кровать, пожелать доброго утра. Даже урчащий от голода животик не пошатнул уверенности Тома. И, удрученно вздохнув, малыш достал из кармашка его любимой сиреневой пижамы мешочек с леденцами и отправил один из них в рот. Ощутил медовую сладость на языке и ухмыльнулся. Ничего, подумал он. Этот день еще улыбнется в ответ. Однако время шло, а мама все не спускалась к нему. Неизвестно, сколько Том пролежал на ковре перед телевизором, прежде чем вновь вспомнил о голоде. Малыш неустанно задавался вопросом, почему же она так долго не выходит. Она опять всю ночь не ложилась и задремала только под утро? Может быть. Но подобные неприятности случались не то чтобы часто на его памяти. Мама ведь всегда говорила, что ночью положено спать. Стала бы она нарушать придуманные ею же правила? Том надул щечки. Сколько же несправедливости в этом мире; его, когда он убежал без разрешения на улицу, поставила в угол, а сама!.. Эх, ладно. Мальчик лениво поднялся и вздохнул, будто ему совсем не хотелось развлекать самого себя, упер руки в боки. Посмотрел на свое отражение в телевизоре и коварно улыбнулся. Пришла пора опасному волку выйти на охоту.

Том окинул скучающим взглядом кухню. Ничего примечательного, чем можно было поживиться, он не заметил. Доски для резки непокорных овощей стояли на столе одна за другой, на крючках висели всякие половники, огромная ложка и вилка с выбитыми по центру зубами. Чуть поодаль на своей металлической койке дремал одинокий хлеб, и он явно не был особенно заинтересован в том, чтобы его съели. Еще вечером мама поставила кастрюлю с чем-то неизвестным на плиту. Мальчик почесал затылок. Кажется, она хотела сегодня что-то готовить, вспомнил вдруг он. Может…

Том придвинул табуретку и смело вскарабкался на нее. Не то чтобы малыш не доверял ей свою жизнь, но особой уверенности не испытал, когда поднялся на носочки. Он хотел разглядеть, что же скрывает это глубокое алюминиевое чудище. Конечно же Том не боялся кастрюли, просто ему нравилось представлять, что она — на самом деле дракон с огромным раздутым пузом, а еще с малюсенькими лапками, торчащими в разные стороны. И почему-то без крыльев, ног и головы, но… Но у всех бывают плохие дни, малыш знал это и потому нисколько не удивлялся. Ничего тут не попишешь; Томми сочувствующе кивнул и заглянул во внутренний мир дракона. Однако там не оказалось ничего интересного. Пара картофелин и здоровенных морковок. Все, по обыкновению (особому маминому рецепту?), переваренные. У картошки треснули кожа и внутренности в некоторых местах, а про морковь и говорить страшно… Там настолько все лопнуло, что, если попробовать ткнуть одну из них пальцем, то тот непременно потонет в ней, совсем как в болоте. Том лукаво прищурился; глянул за левое плечо, потом за правое, прикусил губу и потянулся рукой в недра пузатого дракончика.

Но что-то в его плане не сработало, потому как из горла вдруг вырвался кашель; громкий и надрывистый, подобный нескольким ударам грома одновременно, и все прямо над головой. Его ножки неуверенно затряслись, отчего табуретка резко пошатнулась из стороны в сторону, и… Том едва успел ухватиться за первое, что подвернулось под руку, как перед его глазами все завертелось, и уже спустя мгновение он с грохотом свалился на пол. Покатился несчастный дракон, низвергая ему на пижаму все содержимое своего пуза, да с таким шумом, что у Тома в ушах зазвенело.

Малыш аккуратно ощупал себя. Руки, ноги на месте. Голова… Из головы сквозь глаза просыпалось немного искр, но в целом потери незначительные.

— М-мам?.. — его голосок был еще так слаб, что мама услышала бы зов, только если бы сию секунду выскочила из комнаты и прибежала сыну на выручку. Но, приподнявшись в локте, Том никого не увидел и, более того, даже не услышал. Крепкий же у нее сон, подумал малыш.

Вся кофточка оказалась измазанной морковью, и даже его пальцы не спаслись от этой ужасной участи. Стоило свести их вместе, они слипались, а развести — так между ними появлялась противная рыжая ниточка и подчас даже не одна. Скорчив недовольную рожицу, Томми поспешил вытереть ладошку о штанину пижамки. Все равно ее теперь придется стирать… Эх, только бы не поскользнуться на остатках и не стукнуться ни обо что еще раз. Малыш многострадально потер ягодицу. Затем аккуратно пощупал ушибленный затылок. За густыми волосами цвета кофейного зерна он бы не сразу нащупал шишку, даже если бы она образовалась так быстро. Все же боль не утихла, хоть гул в ушах прошел почти мгновенно. Ничего, подумал Томми. Надо только отвлечься, и сразу же станет легче. С этой мыслью он осторожно пробрался к холодильнику. Рывком открыл дверцу (иначе она бы просто не поддалась ему, такая упертая!), и столь же стремительно получил прямиком по голове коробкой от свеч. Да что за невезение! Том топнул ножкой, прижал к груди ледяную бутылку с молоком и пошлепал обратно к телевизору.

— …Однако сегодня президент подтвердил, что правительство вело секретные мирные переговоры с представителями Северного Вьетнама…

Под глас возмущенно урчащего живота Том принял самое серьезное решение: выключить наконец эти наискучнейшие новости и срочно придумать, что поесть! Малыш хлебнул молока, дабы подавить всякое недовольство внутри. Холод стремительно понесся по горлу, обволакивая и без того настрадавшуюся слизистую. Том схватился обеими ручками за шею и резко закашлялся. Сопли стали белыми и вытекли из носа, а из глаз выступили слезы. Как он мог совершить такую глупость? Неужели голод довел его до безумия? Том внезапно вспомнил, как ярко ему представлялись заморенные облысевшие люди с впалыми щеками и глазами идеально круглыми, совсем как у помойных котов. Папа когда-то рассказывал ему о том, что люди теряют рассудок, когда подолгу не могут ничего съесть. Малыш в панике схватился за голову. О нет! С ним не должно это произойти!

Не помня себя, он побежал на кухню. Преступник всегда возвращается на место преступления — знал Том от папы и теперь убеждался в этом. А еще в том, что кара всегда настигает того, кто учинил злодеяния (это он знал от мамы): наступив на морковку, малыш едва не навернулся и не стукнулся головой об угол. Но, к счастью, падения удалось избежать, однако носочек его уже никогда не оправится от удара; слишком огромный кусок моркови прилип к нему. Если на кофточке и штанишках ее следы не так мешали, то наступать на такой носок Томми уже не мог. И потому малышу ничего не оставалось, кроме как осторожно снять бедолагу с ноги, положить на пол, отдать честь, грустно вздохнув, и забыть о нем.

Том подтянулся и кое-как вскарабкался на стол. Схватил ничего не подозревающий ломоть хлеба и быстро оторвал ему бочок своими острыми, жаждущими крови (хотя хлеб их тоже удовлетворил) зубами. А потом еще раз впился и не смог остановиться, пока от него совсем ничего не осталось. Нет, в безумного никак нельзя превращаться, думал Том, оперевшись спиной о стену, пока его рука тянулась в хлебницу за следующей жертвой. Он сидел на столе, недалеко от края, устало свесив одну ногу, а вторую согнув в колене, и наслаждался вкусом пшеничной горбушки. А молоко все же было бы очень кстати… О нет! Том резко одернул руку от хлеба. От голода он совершенно забыл, что должен прошептать или хотя бы сказать в голове благодарность за имеющуюся на столе еду. Мама теперь наверняка расстроится, если узнает, что он опять не сделал то, о чем не раз было говорено. Малыш тяжело вздохнул, поджал вторую ногу к себе и положил голову на колени. Она все не приходила.

Набив живот хлебом, Том вернулся в гостиную, чтобы отпить немного молока. Наверняка оно успело хотя бы чуть-чуть нагреться, решил малыш. Да и пить ему уж больно сильно хотелось. Однако каждый глоток давался с огромным трудом, горло отчаянно сопротивлялось и, когда Томас оторвался от бутылки, разболелось еще сильней, мучительный кашель и хрипы никак не отпускали. И даже когда Том взял в рот леденец, один из последних, легче не стало. Наверху вдруг что-то страшно громыхнуло. На самом деле звук вышел довольно тихим, наверняка нечто упало не в коридоре, а в комнате, либо самого Тома, либо… Малыш задрал голову. Чудищ днем не бывает, они бывают только во сне, они не настоящие, они только плод воображения, Дуглас все выдумал. Томми шептал успокаивающие слова, которые говорила мама, когда, еще осенью, он никак не мог уснуть, ведь видел в каждой тени монстра и подскакивал от любого шороха. Мамочка тогда была такой ласковой, такой доброй, как и всегда, когда ее единственный сын боялся и плакал. А теперь она обидела его, своего маленького Тома, и лишила его возможности побежать к ней в комнату и разбудить ее. И не спустилась, и не покормила, и не пихнула в рот ложку с омерзительным сиропом, и ничего, ничего не сделала! Внезапный жуткий звук более ни разу не повторился, чем пугал Тома только сильнее. Почему, почему этот день никак не хотел улыбаться в ответ?!

Томас закрыл глаза и вдохнул так глубоко, как только мог. А после выдохнул и повторил несколько раз. Всегда, когда страшно, когда хочется расплакаться, нужно следить за дыханием, так говорила мама, и Том прилежно слушался, ведь, когда он задыхался, становилось только хуже. Его не очень здоровое сердечко не справлялось с нагрузкой, как объясняла Томми мать, и нужно было ему помочь. Что бы это не грохнуло, ничего жуткого не случилось, сказал себе малыш и поднялся на ноги. Совсем скоро он и думать забудет о том, что произошло. Скоро обида отступит, и ничто больше не сможет поставить под сомнение мамину любовь. Скоро все вновь станет как прежде. Даже если пока в это было сложно поверить, Том постарался улыбнуться. Нужно было срочно придумать что-то хорошее, чтобы пугающие мысли как можно скорее ушли прочь. Малыш вздохнул, откашлялся, после чего взял в рот еще один леденец и прикрыл ненадолго глаза. Все наладится — услышал он в голове голос отца.

Проверять, что произошло наверху, он не стал. Это наверняка книжка упала, сказал себе Том и пошел к поезду, чтобы строить из кубиков туннели и мосты. Точно! Индеец и полицейский были просто обязаны сразиться на мосту! И тогда «мерзкого краснолицего» точно получилось бы выбросить без потерь. Новая игра заинтриговала Тома, и он поспешил осуществить задуманное. Нужно было только приложить немного усилий и фантазии.

Время тянулось слишком медленно. Хоть Том не умел его определять, тиканье часов на фоне глухого безмолвия начало раздражать. Малыш склонял голову то к одному плечу, то к другому, точно в такт, и глядел, как вокруг него по пластмассовым рельсам мчится поезд. Томми рассматривал незамысловатый узор на ковре, и чувствовал, как его глазки устало закрываются. Мама почти каждый день укладывала его спать после обеда. Не пела песню, не проговаривала никаких молитв и не сидела рядом; ей нужно было переделать слишком много дел, и потому Том иногда мог просто лежать в кровати или рассматривать картинки в книжках. Неужели уже так поздно?.. — грустно думал он и тихо всхлипывал. Мама просто ушла из дома?.. Оставила его одного, такого маленького и голодного?..

Обида постучала в унисон с сердцебиением. Том ничего не забыл, как бы ни старался выглядеть дружелюбным. Ушла. Как в тот день, за продуктами? Отчего же теперь не взяла его с собой? Он мрачно улыбнулся, посмотрел на отражение в телевизоре. Испугалась? Папа уехал из города и ничего не сказал бы ей, поступи она так же, как в тот отвратительный день. Вновь закашлялся и теперь едва не задохнулся. Поезд описал еще два круга, издал приглушенный свист и замолк. И вновь тишину пронзало лишь тиканье часов и шарканье колес о рельсы. Том лег на урчащий живот, растянувшись на ковре. Ощутил противную мягкость прилипшей моркови, но снимать кофту не стал. Без нее он рисковал замерзнуть, а идти наверх за другой было слишком страшно; вдруг чудище все же поджидало его там. Том тихо вздохнул. День еще улыбнется, сказал он сам себе, закрывая глаза и зевая. Нужно только дать ему шанс. Дать ей… Этот шанс.