After All This Time (джен)

Временами ему снился один и тот же сон.

Словно бы он находился в месте, в которой никогда не был, а может, просто забыл об этом. Стоило закрыть глаза и видения накрывают с головой, как уставший санитар укрывает вчерашнего мечтателя белой простыней.

Подошвы облаков зарделись, предвкушая начинающееся утро, ночной холод отступает неохотно, всё ещё заявляя о своих правах, оставляя капельки росы на травинках и листьях деревьев. Марево поднимается всё выше и выше, поглощая ночной мрак. То тут, то там слышатся трели ранних пташек, но вдруг что-то заставляет их оборваться, не допев гимн новому дню. Но никто не предаёт этому значения. Люди ещё спят.

Первые лучи солнца ласково гладят крыши домов. Терракотовая черепица мало по малому нагревается, передавая тепло дальше в дом. Глиняная чешуя покрывает крыши местных домов, создавая впечатление защищённости от всех невзгод.

Как надоедливая мошка,в поле зрения мелькает что-то неправильное. Полупрозрачной навью оно мельтешит туда-сюда, не давая сосредоточиться на алых отблесках рождающегося рассвета.

Это над пустыми улицами и переулочками маленького городишки, что находится достаточно далеко от столицы, окруженного долами и плодородными пастбищами, летают черные тени, их рваные крылья заползают в самые узенькие закоулочки, как старые крысы. Расплывчатые очертания странных существ то и дело перешёптываются между собой, да оглядываются по сторонам. Они бродят бесцельно, всего лишь на раз, заглянув в городишко. Они напоминают одиноких пассажиров поездов дальнего следования. Незаметные, уставшие они выходят из вагонов во время длительных остановок, попить чаю в придорожном кафе или купить газет в киоске на станции. Скоротают время и снова в поезд, сядут у окна и закемарят под размеренный гул моторов.

Удобно рассевшись за пустыми столами кафешки на открытом воздухе, возбужденно, активно жестикулируя, они обсуждают какую-то известную только им новость. Они вестники, они ждут чего-то, только чего?

Внезапно они замирают, вполоборота повернувшись к чему-то за их спинами. Напряжённые плечи поддались вперёд, сощуренные глазки силятся разглядеть это нечто поскорее.

Небо на горизонте, окрасившееся багрянцем рассвета, исторгло из своих сводов ужасные вопли, схожие с криками измученных грешников, пара мгновений и над городом пролетело четыре белых механических корабля-птицы, казалось бы, несущие с собой смерть для оцепеневших слушателей. Они выглядывают из окон своих квартир, ошеломлённо провожая взглядами незваных гостей. Толком не проснувшиеся до конца, люди, обхватив плечи руками, зябко вздрагивают от утренней прохлады. Они не могут ничего понять. Но что-то, несомненно, скоро начнётся.

Яркая вспышка света ослепляет на доли секунды, окунув кисть в киноварь и окрасив ею мир, а потом всё погружается во тьму, едва-едва посверкивающую голубоватым сиянием. Все отвернулись в испуге, закрывая глаза руками или сильно зажмурившись. Никто так и не решился посмотреть , что же произошло, иначе бы все жители увидели, как на небосклоне где-то далеко отсюда вверх взмыл огромный светящийся шар, который немедля превратился в узнаваемый грибоподобный столп дыма с огромной шапкой, расползавшейся по небосводу. В звенящей тишине всё пошатнулось, словно земля под ногами была хребтом уснувшего на века монстра. Теперь он проснулся и подтягивался, разминая затёкшие члены. Волнообразное укачивающее движение пошатнуло бетонные многоэтажки, со стоном задрожавшие перед стихией. Но они выдержали воздушный удар, лишь осыпав всё вокруг себя стеклянным градом. Осколки, со свистом выдираемые из оконных рам, дождем полетели вниз на не успевших оправиться от шока жителей. Неведомое чудовище с оглушающим рёвом распахнуло зубастую пасть. Стена жара окатила город, как цунами, снося всё на своём пути, заставляя кожу гореть, покрываясь пузырями с бултыхающейся в них желтоватой жидкостью. Они лопались от любого неловкого движения, причиняя нестерпимую боль. То тут, то там раздавались душераздирающие крики, плач висел в воздухе, заполнив пространство. Обожжённые багровые силуэты бестолково бегали по улицам, сталкиваясь между собой, падали и ползли, не разбирая дороги.

Рядом пробежала, мелко семеня лапами, собака, ещё вчера она скорее всего была белой, но сейчас свалявшаяся в колтуны шерсть залеплена, свищущей со всех пор кровью, стала какой-то бурой. Ожогов было немного, видимо её защитил густой подшёрсток, но всё равно псина суетилась, словно что-то ей не давало покоя.

Приглядевшись, ты понял что не так, глаза животного выбила обжигающая волна и оно ориентировалось по запаху, но прок от этого был невелик, всё равно что капля в море. Воздух, наполненный вонью горящих тел, тяжелым ароматом железа и страхом, шептал ей о близкой кончине.

Раскалившаяся, опалённая нестерпимым жаром почва крошится под ногами, обжигая стопы, превращаясь в пыль, забивающуюся в складки одежды, незащищённые участки кожи, если ненароком вдохнуть её, то кашель больше никогда не опустит.

Ночь сегодня украла время у разгорающегося утра.

Продолжая вглядываться в сумрачный туман, повисший перед тобой, пытаешься проморгаться от нестерпимого чувства жжения в глазах, словно под веки набился мелкий мусор, вроде песка, всё тело ломит, болят кости, а стоит хоть немного ускориться, как из лопнувших струпов течёт гной с сукровицей. Но вот удается разлепить отяжелевшие веки, перед глазами забрезжил неясный свет. Это разгоревшийся пожар ласково обхватывает не то город, не то деревушку. Озорные оранжевые язычки сначала неуверенно и осторожно пробуют на вкус спящие силуэты зданий, но проходит не так уж много времени и уже огромный столб огня рвётся наружу из искорёженных тел зданий, похожих на длинные ракеты, стремящиеся взмыть в далёкое небо.

Красные костерки углей и головёшек рассыпались по главной площади, восторженно потрескивая между собой на своём костерковом только им понятном языке. Разговоры о том, о сём, собственно ни о чём, короткие, как и срок их головёшковых жизней. Но сегодня для них  особенный день— это самое, возможно, запоминающееся событие их жизни. Они будут тлеть, то разгораясь, то потухая ещё долго. Может быть, вечеру следующего дня или другого, а может, и через неделю, их безжизненные тела унесёт с собой ветер, рассыпая их смертоносный порошок,что гонимый ветром, вскоре понесётся по полям и долам, разнося мор всюду, где окажется.

Когда потухнут последние огоньки, в этот самый миг с этими догорающими головёшками душа города покинет его безвозвратно. Не запоют здесь больше звонкие детские голоса, не раздадутся ворчливые споры стариков, и размеренные разговоры домохозяек. Жизнь угаснет.

Что за чувство гложет его? Наверняка, так бывает, когда ночью лежишь без сна после громкой и неприятной ссоры с близким человеком, но только сейчас ты нашёл подходящие слова для ответного удара, способного изъязвить любые, даже давно зарубцевавшиеся раны. Ты мог бы ударить, но не смог обидеть друга, в то время как он с удовольствием один за другим вскрывал старые болячки, каждая из которых сейчас нестерпимо ныла, стараясь исцелиться к утру. Увы, они будут болеть куда дольше, чем хотелось бы. Гадливое чувство. Так случалось с ним в детстве, когда гости, приходившие к матери, ненароком начинали рассуждать о вечном. О жизни, о смерти. Какими нудными и скучными были эти разговоры! Лишь улыбка матери, спокойная и нежная радовала его в те дни. Как маленькая звёздочка. Да, она так жарко рассказывала о них сказки перед сном, что частенько он мечтал о том, чтобы увидеть эти огромные шары обжигающего света ближе, чем из окна собственной комнаты. Ах, эта непреодолимая жажда покорить светящихся гигантов! Но это всего лишь мечта. Её не выполнишь, как бы ни хотелось. Приходится довольствоваться книгами, посвященными борьбе человека с космической бездной.

— Кто же в этом виноват? Кто нарушил размеренный ход жизни, спалил эти улицы дотла? — кричит кто-то с городской площади. Голос его, каркающим бульканьем, разрывает остатки лёгких.

— Мне так жаль, — хочется сказать ему, но, увы, не у кого просить прощения. Все мертвы. — Но мне, и, правда, очень жаль!

— Жа-аль! — вторит эхо.

Отголосок сожалений ещё висит в воздухе несколько мгновений, прежде чем зарыться с головой в сожженные лохмотья, некогда бывшие занавесками в чьей-то спальне. Ветерок раскачивает их, играючи, превращая в пепел, прежде чем забыть и улететь играть куда-нибудь ещё.

Его бледное тщедушное тело с жилистыми ручками и ножками-спичками уползает прочь. Вон отсюда. Как можно дальше от запаха гари, от золы, летящей в спину, от собственных сожалений. Губы упорно шепчут заклинание, но оно не способно повернуть время вспять. Оно уже ни на что не способно. Ни одно Слово не сможет ничего исправить здесь. Как бы горько ему от этого не становилось.

Такова природа Пустоши.

(Или он сам себя в этом убедил. Ведь пребывать в полной уверенности, что всё предопределено, куда проще, чем стараться что-либо изменить. Вдруг оно неизбежно? Действительно, пусть идёт своим чередом. Лишь бы ни за что не отвечать, он обычно пускает дела на самотёк.)

Такова доля Князя.

(И снова самовнушение, конечно, куда меньшее, чем в первом случае).

А жил ли здесь кто-то когда-то?

(А вдруг нет? Вдруг это невнятный бред его воображения? Тогда, право слово, и беспокоиться не стоит).

Может быть.

— — ЫЫЫЫТЬ!

Кто-то кричит ему в ухо, точнее в то место, где у обыкновенных людей расположены органы слуха. Голова плотно завёрнута в белое жесткое полотно, ровными полосами, обвивающими её, не допуская ни света к глазам, ни ветерка, пропитанного ядовитыми испарениями местной топи. Лишь иногда слышится какой-то шорох. Наверное, просто ткань трётся о сухую кожу. В последнее время она всё сильнее трескается, оголяя прожилки красного мяса. Ранки кровоточат, стоит слегка побередить их. Со свистом его голос шепотом прокрадывается сквозь волокна материи, только эхо его и услышит. Отзовётся. Расскажет мёртвым голосам о его сожалении, раскаянии, радости?

Князю не о чём сожалеть, так, по крайней мере, ему всегда говорили. Всегда, сначала подчиненные и вот, он сам себя убеждает. Но совесть терзает его, только её монотонное бормотание слышно ему из самого нутра. Только её когти рвут его сердце, если оно есть, на части. Так было всегда, столько, сколько он себя помнит. И будет так же. Столько, сколько он сможет сохранить рассудок. Можно врать себе, можно окружающим, но совести не соврёшь. Сожрёт. О своей совести он был самого плохого мнения. Бывает у некоторых этот зверь спокойный, у других сонный, а у него всегда голодный. Ненасытная тварь, всеми силами старающаяся досадить и причинить беспокойство. Вот и вся её цель в жизни.

Одиночество для Пустоши обычное устоявшееся положение дел. Давно уже здесь нет людей, только монстры, вряд ли бывшие раньше людьми. Или же? Есть ли надежда, что те самые заживо сожжённые жители всё ещё живы, обращённые в ужасных чудовищ, что приходят к людям в качестве ночных кошмаров.

Упав на колени, он склоняет голову к земле, протягивая руки к небу в немой мольбе. Уж, если Творец и правда существует, то не мог бы он помочь и им, заблудшим в песках, покрывших их дом после катастрофы Q- лет назад?

Неужели они должны в одиночестве переносить все испытания, ниспосланные злым роком судьбы? Ах, да, он же Князь, как и все те, кто был до него. Те, кому не будет прощения, кто никогда не успокоится с миром, существуя в каждом своём следующем воплощении, чтобы в конце концов слиться сознанием с новым носителем, отдав всего себя и поглотив другого.

Даже сейчас он уже не тот, кому матушка воодушевленно рассказывала о покорении космоса, а может, это не его матушка и не ему предназначались те истории, а кому-то из предыдущих, он сумма личностей, что приходят и уходят, временами овладевая этим телом, как сосудом для вместилища душ. Нет-нет, у них нет никакого злого умысла, они приходят, чтобы помочь, вон тот, например, когда-то был искусным портным, а став Правителем, оказался ещё и дальновидным стратегом, почти выигравшим Войну. Почти. Увы, он был предан и вероломно убит тем, кому немного, но доверял здесь. А вот трехглавый спутник, когда -то был тремя разными людьми, соединившимися в единое целое ради победы. Он ни о чём не жалеет, все головы согласны с принятым решением, все они когда-то были мастерами своего дела и согласились стать Князем, чтобы передать свои знания следующим, не особо надеясь на победу.

Вдали расположилась, мечтательно смотря куда-то за горизонт, Она, пока что первая женщина, преодолевшая рубеж, отделяющий человека от Существа Высшего Порядка. Она так хотела подарить миру живорожденного Господина, но, увы, трансформация отняла у неё дар создавать из своего тела новую жизнь. Отчаялась ли она? Возможно, её мысли скрыты от всех остальных плотной пеленой, но она нашла силы для другого. Для борьбы за всех них, за всех жителей Пустоши. Под руководством высшей силы в то время, помогавшей им, Княгиня пробудила последнее из сгинувших Древнейших Слово. Живое ,давно ушедшее, заклинание разнеслось по миру, призывая население и их царей, живших в дальних уголках мира, примкнуть к Пустоши, объединиться перед лицом общего врага — неприступного Города. Она начала эру Забытых Изначальных Слов.

Вот какой была его предтеча. Никогда ему не забыть её глубоких грустных глаз перед обрядом его посвящения. Но в них теплилась надежда. Надежда, что через его взор она будет лицезреть новое, светлое будущее.

Как жаль, что ему было не дано её оправдать.

Видимо, он слишком слаб для исполнения предначертанного.

Поднявшись с колен, стряхнул с тёмных, окутавших его плечи, одежд песок и двинулся дальше. Как бы жалок не был он, оставленный всеми в несуществующем лесу, куда попал случайно пока бился в исступленном экстазе по время обряда общения с духами предков, он был выбран высшей силой, чтобы стать новым Князем. Будучи шаманом, он мог передать свои знания и способности следующему, как и его предшественники. Иногда ему казалось, что все вместе они действительно создают идеальное существо, которое обязательно одержит победу, как рассказали ему песней электронных душ старые вычислительные машины, поющие в центре катакомб.

А, если и нет, то когда-нибудь, не он так новый Князь или его приемник, или приемник его приемника исполнит их общее желание, желание изгоев, прозябающих всю жизнь в безжизненной пустыне. Придёт однажды день, когда Он сотрёт ненавистный Город с лица земли. Втопчет в грязь позолоченные башенки его сторожевых башен, умоет белоснежные Стены кровью его защитников, а их головы насадит на колья, приказав своим союзникам обойти каждую улицу, показать, что случиться с любым, кто посягнёт на законность Его власти. Он перестроит ненавистную купель ханжей и лицемеров, не оставит камня на камне. А после не пощадит никого из пленников, оставшихся в живых. Ни детей, ни женщин, ни стариков. Мостовые почернеют, станут липкими от крови, это будет настоящая бойня. Справедливость восторжествует. Их тысячелетний кошмар закончится.

— Но примет ли вас Забвение? — спросит сторонний Наблюдатель.

Об этом не может быть и речи, Город падёт под натиском тварей ужаснее, нежели сама Преисподняя, которым нечего ни терять, ни о чём-либо каяться. Ради мести они готовы вечно гореть в огне после смерти.

— — Но Орден не допустит, чтобы ваши тайные мечтания стали явью! — с негодованием продолжает собеседник.

Ха! Если они выживут, то станут подобны им и разделят участь бывших изгнанников в новом доме. В городе, ставшем частью бескрайней Пустоши. Он отправит их в топи, закует в цепи, бросит умирать в бездонные ямы-колодцы, как когда-то они сами поступили с поверженными Князем и его приспешниками, одержав бесчестную победу в Первой Войне.

Ему снился странный сон, где белые стены стали алыми от крови, а ноги прилипали к мостовой, спотыкаясь о безжизненные тела. Почерневшие стены домов лизали языки пламени, которое ярко озарял тьму ночи, словно фонарь проводника, ведущего своих спутников в страну смерти. И страшные создания ринулись в побежденный город. Исход кровопролитного боя предстал перед ним. Порой ему казалось, что он не проснётся, не увидит больше дневного света, останется дрожать в мире кошмарных сновидений. Но с восходом солнца холодные щупальца отступали во тьму.

Такова судьба каждого из них, всех кто ушёл и всех, кто когда-нибудь придёт на смену. Мечтать покорить Город, встретить в нём новую зарю, верить, что в случае собственной неудачи их желание обязательно исполнится. Не важно сколько ещё лет придётся ждать. Пройдут ли годы, десятилетия, века или тысячи лет, ничто не забудется. К счастью, они наделены чудесной способностью — преемственностью воспоминаний предшественников. Чтобы всегда помнить о своём предназначении.

— А дальше что? — не унимается Наблюдатель.

Дальше? Что же будет после их победы? Разве так важно, что будет потом, возможно, что больше не будет ничего.