Егорша (джен)

Нина уже смутно помнила то время, когда в деревне было стадо.

Тогда хозяйки заранее открывали калитки, а некоторые и выходили к дороге, чтобы посудачить с соседками о делах насущных, поделиться сплетнями, выловить своих загулявшихся отпрысков из шумливой стайки детворы… В деревню тем временем возвращались с пастбища коровы. Они шли неторопливо, чинно, и уходящий день густел вокруг них, превращался в спокойный вечер, а воздух сразу наполнялся запахами пропылённой шерсти и луговой травы.

Как лоскутки от пёстрого ковра, одна за другой коровы отделялись от стада и расходились по дворам, покачивая крутыми боками, лениво сбивая хвостами уже сонных, усталых слепней…

Но со временем деревня пустела: молодые перебирались в город, старики — на кладбище, а с ними исчезали и коровы.

От добрых пятидесяти голов осталось лишь шесть. Вернее, пять. Шестая уже в счёт не шла.

Нина бросила недовязанную косицу лука и поднялась в сени за подойником.

Первой в калитку протиснулась молодая и нахальная Малышка. За ней, низко опустив голову, брела Марта. Её рыжая шерсть поблёкла от времени, глаза слезились, а пустое вымя покрылось серой коркой налипшей пыли.

Едва зайдя в хлев, Малышка требовательно замычала, торопя нерадивую хозяйку. Тут же потыкалась носом в мешки с зерном и комбикормом, выщипнула из тюка клок сена и, торопливо его пережёвывая, обследовала две сделанные из старых ящиков кормушки — сначала на всякий случай Марты, потом свою.

Угомонилась она только тогда, когда в дверях появилась Нина — с подойником и ведром тёплой воды, на краю которого белела мягкая тряпочка.

Чавкая и фыркая от удовольствия, Малышка с аппетитом уминала комбикорм. При этом не забывала то и дело переступать задними ногами, заставляя Нину нервничать: подойник был новый, неделю как из магазина, прошлый Малышка от души пнула и придавила. А ведь сколько лет служил…

Ещё когда Егорша ещё был маленьким, он вечно увязывался за Ниной в хлев. Присаживался рядом и смотрел, как брызгали из-под умелых пальцев струи молока, как звонко, радостно били в дно подойника. А то и, расшалившись, мычал, изображал пальцами рожки и с криком "я телёнок!" лез Марте под брюхо…

И на спину лез. И за хвост, бывало, таскал. А она всё терпела, даже порой могла лизнуть его в светлую макушку — и в самом деле будто своего теля…

Марта подобрала пучок вялой травы, брошенный поверх соломы. Она уже давно не давала молока. Напрасно Нина два раза водила её в соседнее село за восемь километров на "свидание" к единственному быку на всю округу.

Так что хлевом теперь распоряжалась Малышка.

А неделю назад Нина сговорилась с Васькой Рябым, мужичком с другого конца деревни, что он заберёт Марту в город, там дальняя родня его близких знакомых забегаловку держит.

Коровий век короток, а что поделать? Такова жизнь.

Нина посмотрела на свои руки, покрытые сеткой вен.

К чему ей вообще корова, одной-то?..

Каждое лето в деревню приезжали дачники — проведать кого, отдохнуть-порыбачить, комаров местных покормить. Были и туристы, кто с палатками, кто снимал хаты, а некоторые даже не стеснялись занимать брошенные бани у запруды…

Летом молока всегда не хватало. Это зимой приходилось соседям за полцены отдавать, а летом городские, одуревшие на своих перестерилизованных йогуртах со всякими там мара-простите-куями, едва распаковав вещи, бежали по домам выспрашивать, не согласится ли кто их молоком снабжать.

Раньше Нина продавала всё подчистую, разве что с каждого удоя оставляла себе кружку да котейке-мышеловке плошку. Деньги не тратила, немножко на корм корове выделяла, а остальное раз в месяц в город везла, на особый счёт клала. Не для себя — для Егорши. Думала, вот выучится он, диплом получит, приличную работу найдёт, о своём доме, о семье задумается. Тут и её, Нины, копеечка пригодится.

А оно вон как вышло…

В спину тянуло вечерним холодком. Лето выдалось какое-то бестолковое: то дождь две недели к ряду, то жара такая, что хоть из кожи выпрыгивай, а вслед за ней снова сырость, ветер и чуть ли не снег. Старая рама от таких причуд небесной канцелярии окончательно рассохлась, стекло перекосилось, открыв удобную лазейку для сквозняка.

Что ж, как раз время пришло за клюквой на болото отправляться, заодно можно будет и мха впрок набрать, чтоб было чем щели конопатить.

Нина вздохнула: тяжело без мужа. Уже шестой год как схоронила, а всё не приноровится никак. И дом, словно сердясь на то, что не заботятся о нём как раньше, с каждым днём всё громче скрипел полами, всё тщательнее устилал их древесной трухой. В подвале поселился запах гнили, в сенях волглая плесень то и дело затягивала углы.

Был бы тут Егорша… Одним этим уже подсобил бы.

Отец, грешным делом, всё ворчал на него — что, мол, за мужик такой растёт непутёвый, гвоздь забить не может, а Нина помалкивала, но уже тогда знала: не руками, головой будет её сынок работать. И не ошиблась.

Умный он рос, любознательный. И проказить любил — страсть! Как-то Нина пришла на кухню вечером, а там Егорша сидит, и перед ним банка трёхлитровая с молоком, а в банке — батюшки-святы! — лягушка бултыхается. Прослышал где-то, что так молоко не киснет… Нина и рот раскрыть не успела, как Егорша квакушку выловил, а сам прямо из банки молока хлебнул. И тут же подскочил, закричал радостно:

— Правда, мама, не скисло! Попробуй! — и давай ей эту пакость под нос совать.

Конечно, уши ему Нина надрала и после того случая ещё долго банки с молоком с опаской открывала…

За хлипкой перегородкой тихонько квохтали куры. Никак не могли угомониться, обсуждали свои важные птичьи дела. Совсем как иные хозяйки, у которых из новостей разве что пересоленный суп, а разойтись всё равно сил нет.

Вот у Нины новости были. Такие, которые при себе оставить горько, а с другими делить — горше вдвойне.

На столе в доме лежало распечатанное письмо. Длинное, обстоятельное — как из книжки какой, в самом деле. Егорша никогда так не умел. Почерк его, а слова чужие.

Малышка тряхнула головой и потянулась к кормушке Марты, выловила затерявшийся в соломе цветок клевера, зажевала. Марта не возражала — отвернулась к двери в хлев, за которой сгущались звенящие комарами сумерки. Словно знала, что это уже не её дом.

В темноте под самой крышей завозились голуби, какая-то бедовая парочка, вздумавшая на исходе лета гнездиться. Нина поначалу хотела их выгнать, но потом махнула рукой: чего там, сама такая же — когда все её подружки уже внучат ждали, у неё только сын появился.

Отставив подойник подальше от копыт, Нина взяла щётку и пару раз провела по чёрно-белому боку Малышки. Та отпрянула. Строптивая попалась, с норовом.

— Эх, Егорша мой, Егорша, тебе попалась да мне попалась…

Как-то соседка, у которой был телефон — один из трёх в деревне, — пришла к Нине, сказала, что звонил Егорша, просил передать, что приедет на летние каникулы, да не один. И приехал. А с ним девчонка какая-то. Он её к матери первым делом подтолкнул, да так и огорошил — невеста, мол, Айгуль звать, прошу любить и жаловать!

И плохого в невесте этой как будто ничего не было, на лицо приятная, низенькая, крепкая, ловкая, волосы густые в тугую косу сплетены… Вежливая, во всём Нине угодить пыталась, а вот не по душе пришлась, хоть тресни.

Вроде не девушка — мечта, а глаза чёрные, бесьи, всё покоя не давали.

Тогда как тень Нину накрыла. Долго пришлось втолковывать Егорше, что не пара они, да и куда ему, студенту, молодую жену вести? Оба учатся, оба без своего угла… Упирался Егорша, упирался, но капля камень точит. Да и Айгуль поняла, что не ко двору пришлась. Собрала вещи, распрощалась с Ниной без злобы и направилась было к калитке, а Марта в проходе стала и ни в какую. Насилу выгнали.

— Видать, это судьба… — пробормотала Нина, следя, как один за другим лопаются на молочной поверхности крохотные пузырьки.

Вторую свою невесту Егорша в отчий дом так и не привёз. Отговаривался, что занята, вечно, мол, в хлопотах, фирму свою держит, времени ни минуточки. А потом и вовсе в столицу рванули оба. И вот письмо пришло, первое за полгода. Улыбнулась им столичная удача, устроились неплохо, дела наладили. Уже и расписаться успели, и на свадьбе отгулять… Егорша так писал, что пригласить-то, конечно, хотел — любимую матушку в первую очередь, но Нине ведь в её возрасте тяжело было бы срываться с места, да и хозяйство на кого оставить? Лучше молодые как-нибудь вместе приедут и тогда уж отпразднуют по-семейному. Может, и внук аль внучка к тому времени будет, кто знает?.. Вроде и верно говорил, а всё одно — тошно становилось и горло от обиды перехватывало.

— За моего Егоршу судьба с меня спрашивает, Малышенька…

Малышка покосилась на неё, сунула морду в кормушку, не нашла там ничего интересного и сердито топнула.

Зато Марта вдруг повернулась и лизнула её в щёку — раз, другой…

— Да ну тебя, уйди, — попыталась оттолкнуть её Нина, заодно утираясь рукавом. — Ишь чего удумала…

А перед её глазами с чего-то вдруг встала ночь, первая ночь уже давно осыпавшегося календарными листками года.

Егорше тогда едва минуло двенадцать, он был полон идей и затей. И на праздник, конечно, хотел чего-то особенного. После тихого семейного застолья он попросил родителей спуститься в хлев, а сам с озорной улыбкой побежал вперёд. Когда они пришли, Егорша как раз сидел на спине Марты, тогда ещё молодой совсем телушки, и поджигал привязанные к её рогам бенгальские огни.

Какие тут начались скачки!

Едва на её морду посыпались искры, Марта подпрыгнула, и Егорша улетел в поленницу, сложенную в углу, да там и остался лежать, пока она брыкалась, мотала головой и истошно мычала. Перепуганная треском и блеском, она металась по всему хлеву, разбила дверь в курятник, раскидала сено, своротила шкафчик со всякими полезными в хозяйстве мелочами…

Хорошо хоть, Егоршу успели вытащить. Осмотрели, порадовались, что цел остался, после чего Нина, то и дело смахивая слёзы, хлопнула рюмочку валерьянки, нагребла в ведро снега и пошла обтирать едва держащуюся на ногах Марту, а отец семейства вытянул ремень и объяснил сыну, как он был неправ.

Нерадостно, короче говоря, год начался.

Едва прикорнув поутру, Нина почти сразу же проснулась: привычка давала себя знать, да и сердце всё ещё ныло. Заглянув к Егорше, она не нашла его в кровати. Не было его ни на кухне, ни в сенях. Лишь из хлева доносились какие-то странные звуки. Нина подкралась тихонько… и застыла у приоткрытой двери.

Посреди разгромленного хлева стоял Егорша. В отцовских галошах на босу ногу, в старом ватнике, встрёпанный, как едва вырвавшийся из кошачьих лап воробей. Он что-то бормотал сквозь рыдания — торопливо, отчаянно, — и дрожащими руками протягивал Марте тарелку, на которой лежали добрый ломоть праздничного пирога и несколько печёных яблок.

— Простила ты его, дурака… — прошептала Нина, гладя пыльную рыжую спину Марты, а воспоминания всё наплывали и наплывали, как тучи, что обещают иссохшей земле долгожданный дождь.

Нина не знала, сколько простояла, уткнувшись лбом в спину Марты. Слёзы всё текли, но что-то в ней словно разглаживалось, расправлялось… светлело.

Вдруг, словно опомнившись, она окинула взглядом хлев. Решительно выгребла из кормушки солому, схватила черпак и запустила его в мешок.

— Что же это я… — ругала она себя вполголоса, насыпая Марте щедрую порцию комбикорма. — Что же… Совсем из ума выжила!..

Марта посмотрела на хозяйку удивлённо и недоверчиво — мол, стоит ли ей, бесполезной?.. Потом опустила морду и глубоко вдохнула запах дроблёного зерна.

Жадная Малышка потянулась было снова отхватить кусочек от чужого, но получила крепкий шлепок по шее и обиженно отступила.

Пока Марта ела, Нина, вооружившись щеткой и скребком, принялась её чистить — неторопливо, основательно, от острой холки и до истёртых, растрескавшихся копыт.

— И Ваське Рябому не отдам, — твёрдо заявила она, чихнув от пыли. — А и что? И справлюсь! Как Егорша приедет, спросит, где Марта, а я ему? Скажу — на шашлыки соседу любимицу его отдала?.. Да ты ешь, Мартушка, ешь… До зимы ещё далеко, а потом как-нибудь перебьёмся… Много ли нам надо? А там, глядишь, и Егорша о нас вспомнит… Надо только немного подождать, Мартушка… И образумится наш Егорша, вот увидишь…

Вечернюю тишину прорезала тонкая трель сверчка, в траве завели возню мыши, на темнеющем небе всё ярче золотился тонкий штрих молодого месяца.

А Нина всё скребла и скребла тусклую рыжую шерсть и повторяла:

— Надо только немного подождать, Мартушка, надо немного подождать…