Ромео и Джульетта, или Утро понедельника (джен)

Холодное раннее утро. Дождь, хлеставший всю ночь, к рассвету разошёлся ещё больше, и в двух шагах уже трудно что-либо различить из-за холодных струй. Ветер так задувает, что почти бесполезно держать зонт в руках. Если идёшь против ветра — тебя просто припечатывает к земле, а по ветру — несет с возрастающей скоростью, от дождя же всё равно не прикрывает никак.

Собственно, даже не в погоде и дело, утро же понедельника, то есть, не выспавшись, с мыслью о долгой рабочей неделе, да еще с проснувшимся насморком — третий день уж не продохнуть, голова как чугунная, уши отваливаются — в общем, со всеми с этими радостными вещами запихиваешься в автобус, приходишь на пару, смотришь на серый, пыльный, немного ободранный и нестерпимо холодный класс и реально не представляешь, как тебе предстоит еще целую неделю кого-то чему-то учить.

Десятилетиями не стиранные огромные шторы спадают с высоты вниз; полуобшарпанные стены, украшенные по случаю соревнования декорирования какими-то безумными зелеными листьями и разноцветными квадратиками, изображающими, очевидно, дома; и ты смотришь на невыспавшиеся и тоже замерзшие лица студентов и думаешь: «Господи, и чего же ради я сюда припёрлась-то? И к чему это всё?»

И всё же шаг за шагом, минута за минутой постепенно втягиваешься в ритм урока; это же умереть можно, если на каждой паре будешь еще и тосковать. И потому настойчиво будишь в себе глубоко спящего ребенка. Ну, а студенты же в сущности те же дети — как щенята — только и ждут возможности подурить.

В этот понедельник тема занятия — Любовь. В учебнике обнаружилась пара пристойных упражнений, в том числе одно с участием Ромео, Джульетты и Париса. Типа, приходит Ромео под балкон, поет серенады, начинается дождь, и обрадованная Джульетта под благовидным предлогом приглашает певца домой. И тут в дверь стучится Парис. Студенты, помимо вставки нужных слов в нужных временах и формах должны также придумать продолжение сей коллизии.

Думаю, у этих студентов получается особенно свежо и интересно, потому что они — ну, как бы это сказать — несколько незнакомы с оригиналом и совершенно свободны в выборе характеров и реакций. Некоторые с высочайшим изумлением спрашивали меня сегодня: «А что, Парис — это имя? И Джульетта — тоже?»

Представления об общепринятом тоже несколько расходятся с теми, что были у автора пьесы, и потому — сюрприз на сюрпризе. Утро начинается с того, что на первом уроке Джульетта — молитвенно сложа руки и кланяясь — просила прощения у Париса, объясняя, что любит она теперь только Ромео, но что Парис — красавец хоть куда и в жизни его ждёт большое счастье. В итоге Парис и Ромео жали друг другу руки и обещали быть друзьями навек. На последней паре, кстати, у нас тоже была решена счастливая судьба Париса — которому немедленно после расставания с Джульеттой встречалась порядочная и красивая девушка, бросающаяся ему на шею.

Самая феерическая часть была обычно посвящена пению под балконом. Пару раз Ромео даже полностью исполнил песню, частично даже на английском, под общие бурные аплодисменты вдохновленной аудитории. Один из исполнителей действительно неплохо поет; он выступал на рождественском концерте, но в аудитории перед своими пел даже, пожалуй, лучше. Вообще, пение для местных, насколько я понимаю, это что-то очень естественное и повседневное — как потянуться после сна: сколько раз идёшь спозаранку по пустынной улице и слышишь протяжный напев — это поёт дворник. Или в обед — какая-то разухабистая песня доносится с мотороллера, вывозящего помои; в автобусе помимо общего стабильного шума то и дело слышишь, как кто-то напевает себе под нос: применительно к любой другой народности можно было бы сказать — мурлыкает, но местным настолько несвойственно любое тихое действие в принципе, что и распевают для себя любимого во всю силу мощных лёгких, ощущая себя, очевидно, в природных, не тронутых цивилизацией горах и лесах… В магазине, в метро, аптеке, на спортивной площадке, в столовой и на рынке, в общественном туалете и на вокзале — в самых неожиданных местах внезапно слышится песня. Большей частью, кстати, вполне благозвучная и выразительная. Жуткими козлиными голосами они поют только в парках — какие-то бесконечные заунывные арии из народных опер, отчего судорога проходит по всему телу и хочется плакать от жалости к собственным ушам и душе.

А на наших уроках несколько раз Ромео всё же надавал Парису по морде — под бурные и радостные крики аудитории; самим местным полагается себя вести очень сдержанно, беречь лицо, но в изображении иностранцев они любят дать волю рукам и эмоциям, и потому практически ни одна сцена не обходится без взрывов плача или смеха, резких слов и опрометчивых действий.

— Что это за дверь? — в ярости вопрошает не вовремя пришедший под балкон Парис.

— Это моя дверь! — не менее громко и сердито отвечает ему Ромео в юбке.

Специфика педагогических вузов — та же, что и в России — тут два-три мальчика на пятьдесят девиц в группе. Злополучная дверь в класс громко хлопает. Вот правда, не знаю, что думают про нас соседи — студенты и преподаватели. Наверное, что у учителя-иностранца от плохой погоды конкретно едет крыша, раз он на занятии двери выламывает.

А в это время появляется растрепанная и коротко стриженная Джульетта, хмурит свои нарисованные черной краской широкие брови — идеал красоты тут такой, что поделать — и заявляет вдруг:

— Пошли вон. Оба.

Заявление встречается бурным гулом одобрения со стороны всех участников.

Под конец же моего рабочего дня, уже в самой последней группе, когда холодные, зимние ещё сумерки укутывают город за окном, Ромео — студентка с длинными распущенными волосами и в костюме каратиста, торчащего из-под пальто, — выслушав рассказанную Парисом грустнейшую историю его трагической любви к ветреной и коварной Джульетте, проникается вдруг таким пылом и сочувствием к оставленному молодцу, что посылает куда подальше вышеуказанную Джульетту и принимает решение оставаться с Парисом навек и строить с ним семью.

В основном всё же Джульетта остается основным действующем лицом — смягчая трения, прося прощения по поводу и без, примиряя разногласия и исподволь диктуя двум озадаченным мужчинам их последующие действия. Иногда действие обходится вообще без Ромео, и два оставшихся персонажа стремятся разрешить возникшие противоречия с помощью поклонов и грустных слов.

Под конец дня, уже по дороге домой я всё еще вижу перед собой черноглазых, длинноволосых Джульетт, смиренно кланяющихся перед не менее длинноволосыми и черноглазыми Парисами, причем и те, и другие в пальто, перчатках и длинных шарфах, обмотанных в несколько слоев: за окном все еще холодно, плюс нескончаемый — уже вторую неделю — дождь; а в помещениях тут не топят, так что по утрам, когда входишь в аудиторию, созерцаешь не только утренний туман, спускающийся с гор — наш университет почти у самого их подножья, — но и любуешься клубящимся паром, вырывающимся из уст собравшихся.

К обеду ненадолго и весьма относительно теплеет — ни одна Джульетта так и не решается снять хотя бы перчатки, но к вечеру мокрые вязкие холодные сумерки опять берут своё и заполняют тягучий воздух ощущением какой-то бесконечной тоски — кажется, до весны ещё так далеко! И всё же эти несуразные, но такие искренние, наполненные каким-то неуклюжим ребячеством роли невозможно непонятных для них персонажей как разноцветные бабочки садятся мне на грудь, и мне уже легче, намного легче.

И дышать, и жить.