Посиди, подумай (джен)

Марта могла поклясться, что секунду назад в кладовой никого не было, но она ясно почувствовала скользящее движение позади стеллажей с рулонами ткани, марли и гобелена, выписанного якобы на перетяжку кабинетной мебели.

— Коллопортус, — расслышала Марта странное слово.

А в следующее мгновение дверь захлопнулась будто сама по себе.

Тут же сдавило грудь, и Марта судорожно схватилась за ворот блузки — нужды в том не было никакой — блузка была размера на три больше и свободно болталась на похудевшем в последнее время теле. К старости она стремительно начала терять в весе и уже совсем не походила на ту пышную аппетитную хохотушку, на которую некогда пускали слюни её многочисленные поклонники.

Из-за полок неторопливо показался высокий худой мужчина; и Марте вдруг почудилось, что глаза его отливают багрянцем, но, разумеется, это привиделось ей по причине начавшейся нехватки кислорода.

— Миссис Фабер? — холодно осведомился мужчина, хотя Марта могла поклясться, что вопрос его риторический и незнакомец прекрасно знал, кто перед ним.

Она никак не могла взять в толк, зачем понадобилась этому странному визитёру, но сейчас всё её внимание занимал вопрос более насущный.

И покойная миссис Коул, и новая директриса приюта прекрасно были осведомлены об её клаустрофобии, а этот мужчина, бесцеремонно закрывший дверь — не сама же действительно она захлопнулась! — создал для Марты серьёзный дискомфорт.

— Послушайте… — попробовала внести ясность Марта. — Если вы из Попечительского совета, то нам лучше пройти в кабинет директора.

Она машинально встала и сделала судорожную попытку шагнуть к выходу из кладовой, но незнакомец даже и не подумал посторониться; он стоял, свысока и как-то брезгливо рассматривая Марту, и та только робко протянула руку, показывая в сторону запертой двери.

— Все накладные с подотчётными документами у меня там... — растерянно добавила Марта.

Казалось, мужчина пропустил её слова мимо ушей, он лишь повёл головой, разминая шею, и хищно втянул носом воздух, от чего его заострённое лицо приняло неуловимое сходство со змеиным.

— Я смотрю, серый нынче не в моде? — тихо спросил мужчина, пощупав длинными белыми пальцами материал из ближайшего рулона. — Действительно... Сиротки в серых невзрачных костюмчиках — это так уныло. Да и бордовый твид гораздо легче толкнуть на сторону, верно?

— Кто вы? — со страхом спросила Марта, чувствуя, как кровь хлынула в голову. Ей срочно нужно было на воздух.

Мужчина теперь не обращал на оцепеневшую Марту никакого внимания. Он прошёл к её рабочему столу — она в страхе отступила, брезгливо сбросил на пол бумаги, рамку с фото, где Марте вручали грамоту за многолетний добросовестный труд, и сосредоточил всё своё внимание на корзинке с рукоделием, где она хранила разные мелочи. Небрежно выудил серебряный напёрсток из мотка запутавшихся мулине, поднёс его к глазам, а затем повернулся к Марте.

— Какое удобное изобретение, не правда ли? — с сарказмом произнёс мужчина, надавил на дно напёрстка, потянул за края и трансформировал его в небольшой стаканчик, размером глотка на два. — Как замечательно обворовывать сирот, выгодно проворачивать сделки за спиной у бестолковой миссис Коул, озабоченной вечной нехваткой денег, на радостях позволять себе самый изысканный бренди — против дешёвого джина всё той же миссис Коул — и считать себя самой умной на свете.

Марта сама уже не понимала, от чего больше не хватает воздуха: от накрывшей её паники, запертой двери или ужасных слов незнакомца. Ужасным было то, что все они были абсолютной правдой, но об этих грязных делишках не знала ни единая душа, как полагала вот уже без малого полвека Марта.

— Ума палата дороже злата… — зловеще произнёс мужчина и, прежде чем неожиданно исчезнуть из комнаты с лёгким хлопком, отчётливо добавил:

— Посиди, подумай…

* * *

— Посиди, подумай над своим поведением! — каркнула ненавистная Марта Фабер, и Том сжался от неизбежности предстоящих ему часов наказания.

Кастелянши приюта Вула воспитанники побаивались, зная, какие та учиняла разносы за испорченное имущество. Излюбленным её наказанием было запереть нарушителя в тёмном чулане. Она никогда не распускала рук, не била мальчишек, потому что на спинах могли остаться следы, а на руках синяки. Она выкручивала им уши — те потом долго горели, — заталкивала ребят в чулан, не слушая их воплей, и с наслаждением говорила в замочную скважину после того, как запирала дверь ржавым покорёженным ключом на два оборота:

— Посиди, подумай…

Если кто-то нечаянно рвал костюмчик — а драки в углу унылого квадратного двора, куда не выходило ни одно окно административного корпуса, были делом привычным, — то он изо всех сил старался скрыть этот факт от Марты Фабер.

Эрик Уолли хранил под матрасом иголку с нитками, стащенными всё у той же кастелянши, и превосходно умел зашивать прорехи в брюках и пиджачках — разумеется, за особую плату, будь то компот в столовой на обеде или замусоленные леденцы. Тому Риддлу, когда он однажды обратился к Эрику за помощью, расплатиться было нечем, поэтому ему пришлось в полной мере познать гнев Марты Фабер. В отместку Том выкрал у Марты напёрсток — правда, позже, после визита Дамблдора, его пришлось вернуть.

Когда Том вышел из чулана — Марта так и не дождалась от него ни слезинки, — то вылил на простынь Эрика Уолли целый флакончик йода, за что того также не миновала кара Марты, несмотря на вспышку ветрянки во всём приюте.

Сломанные стулья в учебном классе, разбитый умывальник в туалетной комнате, разлетевшийся на осколки глиняный горшок с чахлой геранью в коридоре были не единственными казусами, случающимися будто нечаянно в тот момент, когда рядом находился тот или иной обидчик Тома. Том знал, что нарушителя обязательно настигнет заслуженная кара, но симпатии к Марте Фабер, как невольному соучастнику своих актов возмездия, не испытывал.

Он научился перекладывать свои промашки на других, и в чулане Марты после того случая — как оказалось, единственного — больше не оказывался, но каждый раз ненависть накрывала его с головой, когда он слышал звук запираемой двери и последующие слова, адресуемые очередному нарушителю, когда начальство расползалось по домам и никто не мог попенять миссис Фабер за неподобающую педагогу деятельность.

— Посиди! Подумай!..

Став старше, Том, когда вынужденно проводил в приюте летние каникулы, стал подмечать многие детали, которые ранее ускользали от его детского внимания. Марта Фабер нагло проворачивала выгодные сделки под носом у миссис Коул — хотя, казалось, в приюте и украсть-то было нечего — и всегда выходила сухой из воды, списывая недостачи на порчу имущества воспитанниками. При этом она любила отмечать свои грязные победы бокальчиком выдержанного вина или янтарного бренди, тихонько вознося самой себе дифирамбы:

— Ума палата дороже злата…

Дверей в свой кабинет или склад, где хранились приютский скарб и подотчётный инвентарь, миссис Фабер никогда не закрывала, находясь внутри, и поначалу Том не придавал этому значения. Однако после шестого курса, когда он ради интереса практиковался в легилименции, с удовольствием оттачивая мастерство на нянечках, воспитателях и воспитанниках Вула, Том неожиданно узнал о слабости миссис Фабер, в какой-то мере объясняющей её пристрастие к наказанию в чулане.

В детстве, когда Марте Фабер было шесть лет, она упала в заброшенный колодец, находившийся на пустыре, близ её деревни. Спохватились Марту тем же вечером, но на поиски понадобилось время, и, когда практически бессознательную Марту достали из тёмного плена, она уже отчаялась найти спасение и приобрела жуткий страх ко всем закрытым помещениям и пространствам. Сидение в запертом кабинете — желательно в чулане, без окон и света — казалось ей мерой вполне достаточной для того, чтобы понять всю тяжесть своих проступков и сделать попытку перевоспитаться. Она злорадно улыбалась каждый раз, когда слышала стук ребячьих кулачков в дверь — сначала дробный, затем затихающий. Она считала, что дети-сироты нагло пользуются привилегиями, дарованными им сердобольным государством, и не ценят заботы, которой окружены.

Том Риддл, однажды заглянув в мысли Марты Фабер, когда она с содроганием вспоминала лифт супермаркета, ничем не выдал торжества на лице, но, определённо, сделал в уме заметку.

Том Риддл обладал отличной памятью...

* * *

Том Риддл обладал отличной памятью.

Он чётко помнил примерный план чёртового леса в этой Мерлином забытой Албании, где Елена спрятала диадему.

Однако существовала как вероятность того, что старые деревья спилили, так и того, что украшение нашли случайно, допустим, дети, вздумавшие поиграть в разбойников. Дети ужасно пронырливы — ему ли об этом не знать!

Том Риддл — к тому времени уже известный среди своих приспешников как Волдеморт — искал долго и тщетно. Отчаяние купировалось в зародыше; Волдеморт знал, что всё задуманное им рано или поздно обязательно реализуется и исполнится. Он не привык отступать, он привык добиваться своего.

Но вожделенная диадема не желала находиться.

Он уже создал почти все крестражи; его план прохождения по пути бессмертия неизбежно обрастал детальной реальностью.

Дневник, кольцо, чаша Пуффендуя и медальон Слизерина хранили драгоценные частички его души.

Он понимал, что раз за разом душа его разламывается и теряет целостность, но какое ему было дело до всего этого, если впереди ожидало бессмертие?

Он смог. Он прошёл по этому пути дальше всех остальных; он намеревался разделить свою душу на семь частей — разве число семь не самое магическое из всех существующих?

Диадема одной из создательниц Хогвартса не выходила из головы. Он желал обладать ей так же страстно, как самой горячей любовницей.

Но женщины были всего лишь слабостью; уникальный же предмет, которому он намеревался вверить часть своей души, стал навязчивой идеей.

Он мог выбрать что-либо другое.

Но ему нужна была именно эта диадема.

Как коллекционеру, готовому отдать состояние за уникальный образец. Он пользовался каждой возможностью, чтобы вновь оказаться в этих заброшенных лесах и искать, прислушиваться, закрыв глаза, ждать, когда она позовёт его, признав его преимущество и победу.

И он дождался, спустя двадцать с лишним лет.

Тогда уже были готовы носить его на руках первые Пожиратели: Нотт, Мальсибер, Эйвери следовали за ним по пятам, довольствуясь сомнительным уютом забегаловок типа «Кабаньей головы», подобострастно заглядывая в его багровеющие глаза и уверяя, что пойдут с ним до самого конца.

Но было ещё рано. Не время.

Он должен был реализовать свой план. Подстраховаться.

Поэтому, когда однажды в сумерках он почувствовал волнение и увидел свечение вокруг кряжистого дуба, то хотел совершить обряд прямо здесь же, в ближайшей албанской деревушке. Подошёл бы любой случайный крестьянин. Авада Кедавра, как правило, не оставляла следов и проходила в дознавательных протоколах глупых магглов как «остановка сердца по невыясненным причинам».

И тогда останется создать только один крестраж.

Когда долгожданная диадема оказалась в его руках, Том Риддл торжествующе рассмеялся. Его леденящий смех терялся в кроне дуба; его бледное лицо, давно принявшее восковой оттенок из-за экспериментов с крестражами, победно смотрело в ночное небо.

Он станет воистину бессмертным.

Он уже намеревался переместиться в деревню, когда взгляд его упал на мелкую витиеватую надпись, гравировкой впечатанную по внутреннему ободку диадемы.

«Ума палата дороже злата», — прочитал Волдеморт и понял, что некому албанскому крестьянину сегодня крупно повезло.

Кажется, для ритуала именно этого крестража у него была на примете другая жертва. И не обязательно будет произносить запрещённую Аваду.

Можно будет обойтись безобидным запирающим заклинанием Коллопортус, которое известно каждому первокурснику школы чародейства и волшебства Хогвартс.

* * *

Можно будет обойтись безобидным запирающим заклинанием Коллопортус, которое известно каждому первокурснику школы чародейства и волшебства Хогвартс.

Магглы — благослови Слизерин их за никчёмность — посчитают, что помещение заперто, и не услышат изнутри ни единого шороха. В выходные Марту Фабер всё равно никто не хватится.

Произнести Коллопортус и спокойно отбыть в Хогсмид, где поджидают — нет, не друзья — слуги.

Можно будет провести ещё пару собраний, завербовать ещё пару-тройку новых членов, можно упиваться своим могуществом и лишний раз убеждаться, что его боятся и готовы идти за ним куда угодно.

Волдеморт выждал два дня и вернулся в приют Вула, так же, как и в первый раз, попросту трансгрессировав в каморку-кладовую.

Навести справки о Марте Фабер не составило никакого труда.

Она давно была на пенсии, но продолжала работать — читай, подворовывать — в приюте. Видимо, природная жадность не позволила ей насладиться спокойной старостью в уютной квартирке, заваленной нужным и ненужным барахлом, а вынудила проводить дни на работе, в постоянных жалобах коллегам на слабое сердце.

Что ж, Волдеморту это было только на руку. Нужно было только дождаться пятницы.

Сейчас оставалось убедиться в том, что неподвижное тело бездыханно; левитировать его поближе к столу, убрать следы, процарапанные Мартой на старой двери, а заодно и грязь и кровь под её ногтями; достать из ящика стола бутылку бренди, плеснуть добрую порцию на мёртвое лицо, перекошенное гримасой ужаса, и, прежде чем отменить Коллопортус и исчезнуть, с толком, с расстановкой произвести ритуал, позволяющий использовать жалкие останки Марты Фабер для создания долгожданного крестража.

Пожалуй, драгоценную диадему надо укрыть понадёжнее... Допустим, в Выручай-комнате. А новоявленному директору Дамблдору легко будет скормить сказочку с просьбой о назначении на должность преподавателя.

— Посиди, подумай… — произнёс Волдеморт спустя некоторое время, равнодушно перешагнул через тело Марты и трансгрессировал к воротам Хогвартса.