Полуденный сон старого питона (джен)

В сердце Джунглей, на скалистой площадке, залитой солнцем, дремал огромный тридцатифутовый питон. Его большая голова с тупым носом уютно лежала на свернувшемся в кольца туловище. Он был абсолютно уверен, что никто, будучи в здравом уме, не посмеет прервать отдых великого Каа. Разогретые дневным зноем мысли текли тягуче, как дикий лесной мед. С возрастом дневной сон становился все короче, и ему на смену приходили воспоминания далекой юности, иногда такие красочные, что казалось — один взмах могучего хвоста, и он снова окажется там…

Особенно часто вспоминались те дни, когда Великие Дожди выгнали обитателей нор с насиженных мест. Гонимые потоками грязной воды, разорённые жители Джунглей были вынуждены искать себе новые убежища. Дичь пропала, и в поисках пропитания большому питону пришлось двинуться к местам, где жили люди. Не скоро удалось ему забыть тот тяжелый медный душный запах человека и всего, что соприкасалось с ним. Однако вокруг их вонючих поселений в изобилии водились лягушки и крысы, хотя благородный питон ни за что бы не признался в том, что когда-то был вынужден питаться, как голодная собака, у порога человеческого жилья.

Но Великие Дожди шли не переставая. Вскоре даже глупые лягушки и крысы исчезли из придорожных рвов и канав. Молодой и тогда еще совершенно неопытный питон совсем потерял силы и рассудок от голода, потому и попался так глупо в простую ловушку из сети. Конечно, был бы он постарше — ни за что не стал бы нырять в хитрое сооружение с узким отверстием, запросто впустившим его внутрь, но ни за что не выпускавшим наружу. А будь он не таким слабым — разорвал бы хитроумное устройство человека. Но тогда он был лишь неопытным полуживым питоном и, застряв в гибких, но прочных сплетениях ловушки, уже прощался со своей недолгой жизнью. Там-то, грязного и обессиленного, в канаве, залитой глиной и вонючей водой, нашел его человек, пахнущий дымом. Судя по медлительности движений, тому оставалось немного лун. Прожитое время научило его многому.

Когда старик, пахнущий дымом, принес питона в свое странное жилище на краю деревни, он обратился к Каа с почтением и мудростью, говоря на языке Змей. «Ты изранен и замучен, о брат мой, — сказал он. — Я не принесу тебе вреда. Останься здесь, в Мандире великих Шеша, Ананта и Васуки Нагов. Люди почти забыли о них, но это не так важно. Наберись сил. Каждое утро я буду приносить тебе свежее молоко с топленым маслом и медом, а ты обещай не вредить людям, населяющим эту деревню».

Свободный Змей свободных Джунглей давно уполз бы от лживых двуногих и безволосых существ, но у него не было сил, да и уползать было некуда. Со стен странного жилища, больше похожего на ловушку для крыс, на него смотрели кобры и другие каменные змеи. Некогда поврежденные изображения частично развалились, и все-таки в темноте все еще походили на грозных сородичей Каа. Человек, пахнущий дымом, часто подсаживался к выздоравливающему питону, нежно гладил его по голове и пел какие-то странные гортанные песни на непонятном наречии, походившем на смесь из пения птиц, ворчания потревоженных медведей и весеннего крика павлина Мао. Внутри песен был ритм, от которого спокойнее билось сердце. Постепенно питон и сам не заметил, как привык и к песням, и к незаметной тяжести теплой руки у себя на затылке, и к жесткому теплу колена старика под головой.

День сменялся ночью и вновь приходил ей на смену, а пахнущий дымом человек с белыми волосами вновь и вновь приходил в свой полутемный храм и приносил обещанное молоко. Пока человек помнил о своем обещании, выполнял его и Каа. Вокруг храма поднималась высокая трава, по ночам лесные шорохи и потревоженные птицы создавали удивительные песни жизни. Джунгли пели о том, что дожди скоро закончатся.

Когда полная луна два раза успела сойти на нет и возродиться вновь, ни разу не потревоженная облаками на раскаленном, черном как уголь небе, Каа понял, что пришло время вернуться в свободные Джунгли. После славной охоты полной грудью вдыхал он ароматы трав и цветов, в невероятном изобилии распустившихся повсюду после Великих Дождей. Весна пришла в Джунгли, заставляя все живое вылезать из своих нор и укрытий, радоваться пока еще мягкому теплу и распевать брачные песни.

Иногда питон навещал человека, пахнущего дымом, и его странный дом на краю деревни, охраняемый каменными кобрами. В глубине сада у мандира, как называл свой дом человек, для питона всегда была припасена мисочка молока и топленого масла. Дважды Дожди сменялись ясной луной, и всякий раз в глубине сада питона ожидало приготовленное ему угощение.

Несколько раз человек, пахнущий дымом, приглашал питона разделить с ним полуденный сон, и пока огромная змея дремала на прохладном полу, человек осторожно гладил большую тупоносую голову с отвердевшими чешуйками и пел протяжную песню, полную гортанных звуков, клекота собирающихся к перелету птиц и шепота волнующейся перед переменой ветра листвы. Питон знал, что скоро его время придёт, поэтому, когда миска в саду оказалась пуста, он понял, что больше не вернется сюда, и тихо пополз попрощаться с каменными кобрами. Почти бесшумно скользя по холодному мраморному полу, огромный питон заполз внутрь. Там на циновке у стены сидел человек. От него пахло смертью.

— Ты успел-таки навестить меня, брат мой! — сказал человек, улыбнувшись. — Приблизься ко мне, я хочу в последний раз погладить твою большую голову.

Никогда и никому на свете не признался бы старый питон в том, что спел тогда своему человеку прощальную Песню, которую в Джунглях поют отважным воинам и мудрым вожакам, отправившимся в свой последний поход. Когда последний аккорд Песни еще звучал под полутемными сводами, человек уже был далеко от деревни и своего дома, и вряд ли слышал слова, обращенные к нему.

«Удачной охоты в далеких лесах», — прошептал большой питон.

На смену старым поваленным деревьям вскоре приходит молодая поросль. Задумавшись над вечным Законом Джунглей, Каа поздно заметил, как к саду на краю деревни пришли дурно пахнущие люди. Они кричали что-то грубое и стали бросать в питона камни. Мог ли он отомстить им? Конечно. Но в память о человеке, пахнущем дымом, он просто уполз далеко-далеко в джунгли. Было ли это обетом никогда не убивать человека? Вовсе нет. И все-таки питон чувствовал, что не вернул еще свой долг сполна.

Дни сменялись ночами, полная луна превращалась в только что народившийся месяц и вырастала вновь. Питон уже забыл запах людей. Пока однажды ночью он не наткнулся на молодую девушку в ветвях раскидистого меранти. Она устроилась спать среди его широких ветвей, закрепив плетеную из лиан сетку. Проснувшись от шуршания мощного тела по стволу дерева — питон был уже сыт и собирался просто поспать в одиночестве, — она высунулась из своего гнезда. Едва освещенная молодой луной, с волосами, торчащими в разные стороны, она была немного похожа на воинственную птицу, охраняющую свое гнездо, или на одну из тех странных картин, украшавших стены полузаброшенного дома, мандира, как называл его человек, пахнущий дымом.

Она не закричала и не заплакала. Не стала пищать, как делают это почти все безволосые двуногие при виде тридцатифутового питона. Она только поклонилась, и глаза ее загорелись в темноте.

«О, дух Джунглей, великий Змей, позволь мне переночевать в ветвях этого дерева? Я обещаю не тревожить твой покой и никому не рассказывать о месте, в котором видела тебя», — прошептала растрепанная девушка, вообразившая себя лесной птицей и воительницей одновременно.

Да, как и человек, пахнущий дымом, она знала язык Змей. Не так хорошо, конечно, и в произносимые слова она вкладывала слишком много лишних человеческих эмоций. Большой питон улыбнулся в темноте. Ещё никогда не называли его Великим Змеем и Повелителем Джунглей. И, хоть это и была всего лишь сахарная лесть, слышать ее было приятно. А еще питона позабавила невысказанная напрямую угроза: «Я никому не скажу, где видела тебя». Как будто двуногие червяки могли быть страшны вскормленному Свободными Джунглями и достигшему зенита жизни питону. Он милостиво, как и подобает Великому Змею, наклонил голову в ответ.

«Своими знаниями и храбростью, удивительными в столь юном возрасте, ты заслужила милость Джунглей, маленькая пичужка. Оставайся сегодня на этом дереве и спи спокойно. Я буду охранять твой сон».

Но купившийся на женскую лесть мудрый питон забыл привычки двуногих созданий. Вместо того, чтобы воспользоваться щедрым предложением, его растрепанная пичужка только поудобнее уселась в своем висячем гнездовье и принялась рассказывать. Голос ее дрожал от негодования и грусти, а глаза блестели, похожие в темноте на большие мокрые водные лилии в темных заводях у берегов.

«Моя мать умерла при моем рождении. Мой отец, последний из служителей Мандира великих Шеша, Ананта и Васуки Нагов, был намного старше моей матери, а потому тоже умер, когда я была еще ребенком. Моя семья спешит поскорее избавиться от надоевшей обузы и собирается выдать меня замуж, но я лучше умру на месте, чем оскверню себя с этим мерзким толстобрюхим торговцем. Мой возлюбленный Муруган обязательно найдет меня, родное сердце всегда отыщет дорогу… Вот увидишь, не успеет солнце подняться на середину неба, как я встречусь вновь со своим любимым. Мы убежим с ним в Калькутту. Ты знаешь, это такой огромный и красивый город. Он стоит на большой равнине, и на много миль вокруг нет ни единого дерева Джунглей. Там правят англичане, и им можно пожаловаться; говорят, они не любят, когда отдают замуж насильно… Там есть много чудных вещей: стреляющие палки, большие дома, выше самой высокой кокосовой пальмы, множество повозок и людей. Такой умный парень, как мой Муруган, обязательно найдет там работу, вот увидишь!»

Большой питон только вздохнул в ответ и постарался получше прислушаться к ночной песне Джунглей. Для него всегда оставалось загадкой, как двуногие существа умудряются свято верить, что их дела — самые важные дела на свете? Какое дело свободному питону в Свободных Джунглях до больших городов? Зачем даже думать о местах на земле, где нет ни единого дерева Джунглей?

Большие яркие звезды тихо перемигивались на черном небе. Потревоженные птицы вскрикивали иногда в темноте. Белые болотные цапли, вечно ноющие по ночам, пронеслись несколько раз рядом с верхушкой могучего дерева меранти. Летучие мыши вылетели на лесную охоту и вернулись вновь, а дочь человека все вела и вела свой рассказ. И все же даже Большие дожди когда-нибудь заканчиваются, закончилась и речь двуногой пичужки. Утомившись, она доверчиво свернулась клубком и уснула. Огромный питон караулил ее сон, размышляя о загадочном характере слабого и такого заносчивого, суетного и шумного племени людей. В эту ночь он надеялся навсегда рассчитаться со своими долгами перед человеком.

Так они провели бок о бок всю оставшуюся ночь. Тихое бормотание девушки во сне напомнило ему юность, и каменных Кобр, и человека, пахнущего дымом. Наутро прибежал совсем еще молодой сын человека; он кричал и чуть было не набросился на питона, но двуногая пичужка, счастливо улыбаясь, вовремя остановила нахала. Да и жаль было просто так ломать ему шею, ведь питон все еще был сыт.

Затем она поклонилась, вежливо поблагодарив за кров и ночлег, тихо добавив про себя: «Вот видишь, он нашел меня, мой Муруган, он меня и вправду любит».

И они ушли вдвоем, взявшись за руки, похожие на молодых канчилей, впервые встретившихся на лесной полянке. Свой расчет с двуногими питон считал почти завершенным, но через пару дней нашел тела. Коршуны уже получили свою часть добычи, но питон все же узнал маленькую пичужку и ее темпераментного воина. Только человеческая Стая убивает не из-за голода и не на охоте. Даже презренное племя шакалов не убивает в священное время Весенних игр, не заботясь о своем потомстве. Лучшее, что могли сделать обитатели Джунглей — это держаться как можно дальше от мест, где водятся эти грязные, бессмысленные существа.

И огромный питон отправился глубже, в самое сердце Джунглей.

День постепенно перетекал в ночь. Сумерки наступали на Джунгли. Проснулись ночные звуки, загорелись в темноте сотни ярких глаз. Пора воспоминаний прошла, настало время вечерней охоты. Огромный тридцатифутовый питон встряхнул своё сильное, отливающее лунными отблесками тело и замер, приготовившись к прыжку.

Лягушонок Маугли несся как испуганный олень, не разбирая дороги. Наткнувшись на толстый хвост большого питона, он упал и растянулся во всю свою длину.

— Кш-ша, — сердито сказал Каа. — Так водится в джунглях — идут, шагают и уничтожают всю ночную охоту, главное, когда дичь подходила так хорошо...

— Я виноват, — поднимаясь, сказал Мауrли. — Ведь я искал тебя, Плоскоголовый, но при каждой нашей встрече ты делаешься все длиннее и толще. В джунглях нет никого, подобного тебе, Каа, мудрый, старый, сильный и прекрасный Каа.

Юноша в темноте съежился на упругой, похожей на канат, шее Каа; голова же огромного питона легла на его плечо.

— Что за камни лежат у тебя в животе, Лягушонок?

И Маугли рассказал, что на Джунгли надвигается Великая беда. Рыжие собаки, убивающие все на своем пути, лавиной хлынут в эти края еще до того, как солнце дважды обойдет свой путь.

Теперь лягушонок Маугли пришел просить совета. Что ж, подумал старый питон, кажется, долг человеку еще не уплачен сполна. Вполне возможно, сегодня наконец представится такая возможность. Большой старый питон готов был поддержать в этой схватке своего маленького глупого Лягушонка. Сегодня к вечеру, пожалуй, окончательно будет в расчете с человеческим племенем.