Говорила бабка Герофила (гет)

Ярмарка в Оттери-Сент-Кэчпоул была в самом разгаре. Десятки волшебников бродили между палатками, люди перекрикивались, хохотали, ругались и производили слишком много шума. Не ее вкус, тут все было слишком: слишком жарко, слишком громко, слишком противно пахло — по́том, приторным эльфийским вином и сливочным пивом. Солнце припекало, ноги затекли. Было скучно, но не заявлять же об этом вслух. Конечно, бабушка Герофила могла бы сама догадаться, то есть предсказать, но она была слишком (слишком!) занята тем, что зазывала праздно шатающихся магов в «Салон истинного предсказания внучки Кассандры Трелони». А еще бабка Герофила говорила, что лишения и страдания помогают открыться внутреннему оку. Не то чтобы Сибилла об этом мечтала… Мечтала она только об одном — оказаться в зверинце на главной ярмарочной аллее. Она слыхала, что в одной из клеток находится настоящий детеныш Венгерской хвостороги, а в другой — маленький единорожек, и девочкам позволяется его погладить. Но бабка Герофила говорила, что вход в зверинец стоит целых восемь сиклей, а она не заработала и четырех — увы, мало кто, кроме сына и внучки, верил в дар Герофилы Трелони. Но как же хотелось увидеть настоящих магических животных, про которых она читала в настоящей волшебной книге! Сибилла стиснула кулачки и топнула.

Что-то произошло.

Только что она маялась возле пестрой бабкиной палатки, а теперь стояла посреди плотной толпы, и ее так и норовили толкнуть.

— Почему эти уроды не добавили к Репелло маглетум охлаждающие чары? — возмутился кто-то слева, и дезориентированная девочка отшатнулась от голоса, едва не сбив с ног сразу двух богато одетых магов.

— Смотри, куда прешь, отродье! — прошипела темноволосая ведьма с красивым, но неприятным лицом.

— Пускают кого ни попадя, — согласился с той ее спутник — кривоногий горбун — и, искривив лицо в брезгливой гримасе, отпихнул девочку от себя.

— Оба ваших сына предадут то, во что вы верите, оба ваших сына умрут, не оставив потомства, — слова выплеснулись из Сибиллы, сдержать их внутри оказалось выше ее сил.

На ее счастье ведьма и колдун в этот момент уже аппарировали.

Острый локоть впился в затылок, девочка дернулась в сторону.

— Дорогих тебе людей поглотит безумие, самое большое разочарование твоей жизни станет твоей надеждой, — это было похоже на икоту: и хочешь остановиться, и не можешь.

— С тобой все в порядке, маленькая? — высокая дама в странной шляпе обошла Сибиллу и присела перед ней на колени. Та, сделав шаг назад, неудачно подвернула ногу и шлепнулась на бок. Очки соскользнули с носа, картинка перед глазами стала размытой.

— Всё хорошо, просто оступилась, — затараторила она и вспомнила про манеры: — Спасибо за беспокойство.

Дама покачала головой, поднялась с колен и ушла, а перед Сибиллой, словно из воздуха, соткался ангел. Она не могла видеть черт его лица — только ореол белокурых волос и протянутую руку.

— Поднимайся, растопчут же, — сказал ангел.

— Твоя любимая умрет, заслонив от заклинания самое дорогое.

Ангел, проигнорировав ее слова, подал ей очки.

— Держи, это ведь твое.

Сибилла кивнула, поблагодарила и вежливо, как учил отец, представилась.

— Ксенофилиус Лавгуд, — поклонился ангел, который оказался не ангелом, а просто красивым белокурым мальчиком приблизительно того же возраста, что и Сибилла. — Но мне больше нравится, когда меня зовут Ксено.

— Очень приятно, Ксено, — было стыдно стоять в своем латаном, извалянном в пыли платьице рядом с мальчиком, одетым в кипенно-белое. Да и о себе Сибилла не была высокого мнения: блеклые волосы, торчащие коленки и очки, делающие ее глаза карикатурно огромными, — бабушка Герофила говорила, что всякий, кто обладает взором внутренним, жертвует взором обычным.

— Ты тоже пришла за нарглами? — снизив голос, спросил Ксено.

Сибилла наконец осмотрелась и поняла, что каким-то чудом оказалась там, где хотела, — в обнесенном забором зверинце мистера Скамандера, и решила не признаваться, что не покупала билета. Почему бы не посмотреть на зверей, раз уж представилась возможность?

— Больше всего я хочу видеть единорогов, — доверительно сообщила она.

— Пойдем, что ли.

— Не слишком ли ты… ну… белый для этого места? — спросила Сибилла нового знакомого.

Отец придерживался мнения, что все животные жутко грязные.

— Мама сказала, так надо, потому что сегодня я встречу свою судьбу.

— Судьба — серьезный повод, — уж кто-кто, а Сибилла Трелони, праправнучка Кассандры Трелони, об этом знала.

Они с Ксено взялись за руки и обошли весь зверинец. Долго наблюдали за возней низзлят и шишужат, отдали два кната, завалявшихся в кармане белых штанов мальчика, нюхлерам, посмотрели, как грызутся мелкие мантикорыши, сбежали от клетки с джарви, раньше, чем их увидели под табличкой: «Магам младше семнадцати лет подходить запрещено». Покормили камуфлори булкой, которая нашлась во втором кармане Ксено. Камуфлори внезапно исчез вместе с последним куском булки и, обернувшись, дети увидели, как маленький плотный помощник мистера Скамандера понарошку угрожает им пальцем.

— Камуфлори предвидят ближайшее будущее, — щегольнул знаниями Ксено.

— А я смогу даже далекое. Я из рода провидиц, — похвасталась в ответ Сибилла.

Темноволосая девочка, пробегающая мимо их странной пары, обернулась и рассмеялась.

— Провидиц? — сквозь смех спросила она. Наверное, нужно было обидеться, но Сибилла привыкла к недоверию окружающих. — Это той, которая сидит второй день без работы, провидицы?— жест, изображающий кавычки, тоже призван был обидеть, вот только Сибилле стало не до этого.

— Станешь жертвой собственного эксперимента, — снова заговорило что-то, используя ее связки. — Умрешь молодой.

— Да-да, мама предупреждала, что пророчицы пророчат страшную смерть направо и налево. А еще, что прорицания — бред, — теперь в голосе девочки превалировала злость. — Я — Пандора, — обернулась она к Ксено и подмигнула.

Тот проводил юную волшебницу взглядом, но то, что произошло только что, не прокомментировал никак. Оба будто бы выбросили из головы неприятный инцидент. Они говорили о зверях, которых видели, а Ксено упоминал и тех, которых не видели. Сибилла еще три года назад прочитала книгу хозяина этого зверинца о фантастических тварях и знала всех наперечет, но ее новый друг утверждал, что на самом деле зверей намного больше, просто волшебники еще не нашли их. И поделился планами, что, когда вырастет и выучится, обязательно поедет в экспедицию, чтобы изучить морщерогих кизляков и нарглов.

Когда они вышли из зверинца, уже смеркалось.

— Еще увидимся, — предрек Ксенофилиус, и Сибилла не стала спорить.

Она почти забыла про бабку, но та даже не ругалась за долгое отсутствие — сделала вид, что знала, где внучка, а может, действительно знала. Кто этих провидиц разберет?..

В следующий раз они с Ксено встретились уже в школе. Второкурсница Трелони увидела мальчика, о котором часто вспоминала, с Распределяющей Шляпой на голове. Шляпа отправила Лавгуда на Рейвенкло, и Сибилла обрадовалась перспективе жить в одной башне с ним — будет хоть одно доброжелательное лицо на факультете. Конечно, в том случае, если симпатичный белокурый мальчик помнит встречу четыре года назад. Ксено помнил и не подвел — не стал вести себя с Сибиллой как остальные рейвенкловцы. Студенты считали Трелони шарлатанкой, уродиной и чудачкой, потому чурались. Впрочем, ее друга тоже вскоре прозвали чудиком и начали обходить стороной. Ксено и вправду был странноват, он искренне верил в придуманный им бестиарий, строил ладные теории о предпосылках того или иного исторического события (например, его рассуждения о том, что гоблины были в сговоре с волшебниками, когда начались гоблинско-эльфийские войны, звучали весьма правдоподобно), не стеснялся вступать в полемику с преподавателями и игнорировал смешки за спиной. Сибилла немножко завидовала. Ее нет-нет да и задевали шепотки. Какой девочке понравится, что ее почти в глаза называют уродиной? Становилось чуть легче, когда она вспоминала слова бабушки Герофилы: чем тяжелее крест провидицы, тем ярче ее дар. Только верилось в это с трудом, после магического выброса на ярмарке дар не проявлялся.

Еще бабка советовала концентрироваться на внутреннем мире и закрываться от внешнего, жаль, не рассказала как. Способ был найден почти случайно. Однажды Ксено набросил ей на плечи бабушкину шаль и сказал, чтоб она представила, будто это щит, прикрывающий ее от всего плохого. Щит был так себе, но выбирать не приходилось. Ксено сказал: «Если щит недостаточно плотный, следует набросить несколько». У сожалению, шаль была одна. Зато на дне чемодана обнаружилась пряжа, которую зачем-то упаковала бабушка. И Сибилла стала вязать. Вязание успокаивало. Вязание затягивало. Она связала себе около десятка шалей и с удовольствием кутала в них худенькие плечики. В лучшие дни ограничивалась тремя-четырьмя, в худшие наслаивала восемь или девять. Шалей было достаточно, а вязать хотелось по-прежнему, и Сибилла стала вязать для Ксено. Тот искренне радовался каждой вещице (то ли из уважения к труду подруги, то ли потому, что они действительно ему нравились). Сибилла вязала и дарила, вязала и дарила, и была в этот момент счастлива. Из-под ее спиц вышли желто-зеленая жилетка и рыже-белая жилетка, синяя в горох шапка и черно-красная шапка со снитчами, а разноцветным гетрам, варежкам и шарфикам она потеряла счет. В это же время Ксенофилиус увлекся бижутерией (так думали все), артефакторикой (знали Сибилла и он) и в ответ задаривал подругу бусами, браслетами и серьгами, сделанными из подручных материалов (считали все), из сильных магических предметов (знали Трелони и Лавгуд).

Жизнь в школе стала терпимой, даже более чем терпимой.

И была таковой до пятого курса.

В том году четверокурсник Ксено стал смотреть на нее как-то… иначе.

Сибилла знать не хотела, к чему эти взгляды.

Сибилла знать не хотела, почему ее сердце сбивалось с ритма, когда на нее смотрели так.

Она смущалась, терялась и пугалась. Ведь это не могло быть тем, чем казалось. Они с Лавгудом просто друзья. Очень близкие друзья и всё. Бабка говорила, что любовь — это всегда сложно, а им вдвоем так же просто, как наедине с собой. Бабка говорила, любовь — это больно, а только рядом с Ксенофилиусом Сибилле делалось хорошо. Между ними дружба. Иного быть не может. Просто не может. Не должно. Она не любит Ксенофилиуса, а Ксенофилиус не любит ее. Невозможно любить нескладную, худую как жердь девчонку в огромных очках. Ведь даже он сам, пусть в шутку, называет ее стрекозой. Своей стрекозой.

Гипотетические чувства пугали гораздо больше, чем должны были.

Воспоминание о магическом выбросе на ярмарке в Оттери-Сент-Кэчпоул жило в памяти, словно он произошел вчера. Бабушка Герофила говорила, истинные пророчества не запоминаются, но первый выброс отличается от всего, что происходит потом. Сибилла знала: быть той, кого полюбит Ксено — плохая идея. Умирать не хотелось. Она плохо представляла что-то дороже жизни и не чувствовала себя способной на самопожертвование. Следовательно, пророчество было не о ней. Следовательно, Ксено полюбит не ее. А Сибилла не хотела играть с судьбой.

Но Ксенофилиус не отступал: то приобнимал ее совсем не по-дружески, то брал за руку и гладил пальцы. А однажды и вовсе вознамерился поцеловать, и поцеловал бы, не отпрянь Сибилла от него, как от больного драконьей оспой.

Положение было щекотливым — не обижать же друга отказом. На откровенный разговор не хватало духу, и Сибилла просто отдалилась. Даже причина приличная нашлась — подготовка к СОВ.

А в начале шестого курса Сибилла просто продолжила избегать Ксено. Несколько месяцев подряд он пытался с ней поговорить. А потом отступил. А к Рождеству случилось это: Ксено, разодетый в связанные Сибиллой жилетку и гетры, вошел в Большой зал, держа за руку Пандору Бьорн.

Глаза Сибиллы то и дело прикипали к парочке — хоть заклинание Затмись на очки накладывай. Лавгуд сидел с Пандорой на уроках, носил ее сумку, как раньше носил сумку Сибиллы, а потом Трелони увидела нитку бус на бледной шее Бьорн и почувствовала себя преданной. Она старалась не думать, почему так больно, убедила себя, что больно из-за отсутствия Ксено рядом — привыкла быть объектом его заботы, а теперь в том месте, что занимал он, дыра.

Сибилла отказывалась признавать, что ей плохо.

Сибилла перебирала бусины на шее и куталась в шали.

Сибилла вспоминала слова бабки и ждала просветления.

Ксено подошел перед ее выпуском, тронул за плечо и сказал: «Я понимаю». А потом добавил: «Живи долго и будь счастлива».

Ей хотелось сказать, что у нее не получится, ей хотелось сказать, что счастлива она была только рядом с ним, ей хотелось сказать, что к черту эту длинную жизнь, если это так мучительно, но она не сказала ничего — разревелась как дура.

Сибилла сосредоточилась на работе, ей нужно было освоить дело дряхлеющей Герофилы. Та с удовольствием посвящала внучку в тонкости профессии, объясняла приемы, разучивала с ней фразы, достаточно общие и вместе с тем вызывающие у клиента конкретную ассоциацию.

Прошло еще два года, и однажды Сибилла Трелони, владелица «Салона истинного предсказания внучки Кассандры Трелони», прокляла очки, позволившие ей разглядеть маленькую заметку на восьмой странице «Ежедневного пророка». С крошечной колдографии улыбался Ксено, обнимающий хрупкую темноволосую волшебницу в белой мантии. «Свадьба Ксенофилиуса Лавгуда и Пандоры Бьорн состоялась в Оттери-Сент-Кэчпоул. Счастливые молодожены собираются в длительное путешествие на поиски новых видов волшебных животных. Пожелаем же молодым удачи в начинаниях и долгих лет жизни». Острой боли не было, была тупая, но она охватила всё существо. Наверное, болела душа. Почему-то у Сибиллы не хватало сил порадоваться счастью друга. Ведь так работает дружба — друг счастлив, ты за него радуешься.

Сибиллу пугало внутреннее злорадство, она помнила пророчества и для Пандоры, и для Ксено. Они отлично резонировали между собой, они говорили, что не будет у четы Лавгудов «долгих и счастливых лет жизни».

За вечно брюзжащего Пена Хайгльботтома Сивилла вышла замуж совсем не назло Ксено, просто тот проявил интерес, а Сибилле, как нормальной девушке, хотелось замуж. По бабушкиным критериям их с Пеном отношения были любовью: сложные и больные. Они ссорились, орали друг на друга, обменивались оскорблениями и совершенно не находили точек соприкосновения. Пен обесценивал ее работу, называл прорицания шарлатанством, считал, что она делает из себя посмешище, предлагал забыть «позорную часть биографии», взять его фамилию и переехать. Сибилла считала, что посмешищем ее сделает его фамилия, а своей она гордилась, как и даром.

Ксено ее понял бы.

О жизни четы Лавгудов иногда писал «Пророк». Молодые долго путешествовали, а потом осели в той же деревушке, где маленькая Сибилла впервые встретила мальчика, похожего на ангела, и начали свое дело — стали выпускать журнал «Придира».

«Ты такая придира, Трелони, это всего лишь название, она не имеет ничего общего с дирижаблем «Гинденбург», — вспомнилось не ко времени, — говорю же, слива-цеппелин обостряет восприимчивость ко всему новому и необычному, сам Мерлин велел тебе их носить».

Так уж совпало, что именно в день, когда появилась эта новость, терпение Сибиллы лопнуло, она бросила мужа и попросила у директора Дамблдора место преподавателя Прорицаний в Хогвартсе.

Известие о том, что у Лавгудов родилась дочка, настигло ее уже в школе. Прочитав на десятой странице «Пророка» коротенькое поздравление молодым родителям, Трелони нашла комнату с неистребимым запасом хереса. Оказалось, херес действует прямо противоположно сливам цеппелинам.

С Ксенофилиусом они не общались ровно до следующей статьи, повествующей о трагедии в семье Лавгудов: внезапной смерти Пандоры. Сибилла неожиданно для себя самой написала письмо и выразила соболезнования. Ксенофилиус ответил. Ксенофилиус поделился с подругой детства историей смерти той, что была с ним рядом больше десяти лет: так получилось, что маленькая Луна вошла в комнату, когда Пандора экспериментировала с разрезающими и сшивающими тираж чарами. Чтобы девочку не задело, она сама бросилась наперерез заклинанию.

«Ты истинная пророчица, Стрекоза», — значилось в постскриптуме.

Ответила Сибилла коротко, но емко: «Мне жаль», позволяя Ксено самому решать, о чем именно жалеет.

Они стали переписываться, словно не было долгих лет взаимного игнорирования. И Сибилла покривила бы душой, если бы не признала, что живет от письма до письма, пусть Ксено и писал в основном о дочке.

Не то чтобы Сибилла ревновала — глупо, да и права никакого у нее не было, ведь это она решила оставить отношения на дружеских рельсах много лет назад. Оставить в прошлом.

Но что-то нехорошее все равно зашевелилось в груди, когда девочка приехала в Хогвартс и стала попадаться в коридорах. Сибилла отводила глаза, куталась в шаль и теребила старенькие бусы.

Незаметно для себя самой она стала искать в толпе студентов знакомые с детства белые волосы. Присматриваться. Присматривать. Жалеть. Луна Лавгуд тоже была чудачкой, Сибилла знала, каково это и как злы дети, но максимум, что позволяла себе — понимающий взгляд.

— Вас любит папа, вы самое дорогое, что у него есть, — как-то сказала Луна Лавгуд, повстречавшись с Трелони во время ее вечерней прогулки к запасам хереса.

Сибилла опешила и, делано улыбнувшись, отмахнулась от странной собеседницы:

— Папа любит тебя. И дорожит тобой, как никем. Я просто друг его детства.

Странная девочка не стала спорить. Улыбнулась очень знакомой улыбкой, непонятно почему поднявшей рой бабочек в животе. Глупости, никакие это не бабочки, просто в животе заурчало — Сибилла снова забыла спуститься на ужин.

А однажды Ксено написал, что дочка попала в плен. Он просил, умолял предсказать, что все будет хорошо, но с ним Трелони не могла так поступить.

«Не вижу ее», — честно ответила Сибилла.

Той страшной ночью все вокруг было слишком: слишком громко, слишком шумно, слишком страшно, и пахло слишком — по́том, дымом и кровью. В этой кутерьме и неразберихе жизнь могла оборваться в любой момент. И почему-то Сибилле подумалось не о своей жизни. Она старалась держать в поле зрения белые, прямые и длинные волосы, похожие на волосы маленького ангела, встреченного много лет назад, она старалась держаться неподалеку, сама не зная зачем. Луч заклинания отразился в стеклах ее очков. Белокурая девушка, с отстраненным любопытством наблюдающая за лучом, сделала шаг. Бабка Герофила говорила, что от судьбы не уйдешь. Бабка Герофила говорила, что…