После трех уже поздно (джен)

Хотя, согласно Философу, в третьей книге Этики говорится: “Из всех ужасных вещей самой ужасающей есть смерть телесная”, она все же никоим образом не сравнится со смертью духовной. Свидетелем тому Августин, который сообщает: “Больший ущерб в утрате одной души, чем тысячи тел”; о том же свидетельствует Бернард, говоря: “Весь этот мир не может сравняться в цене с одной душой”. Посему, насколько душа благороднее и драгоценнее тела, настолько смерть души ужаснее и отвратительнее.

— Ars Moriendi, краткая редакция.

Май 1932.

Сейчас там, конечно, все по-другому. После войны эта часть Лондона оказалась почти полностью перестроена. В свое время Гарри, Рон и Гермиона примчались сюда, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, но тщетно: теперь и улицы той уже нет в помине. Они тогда здорово расстроились (и было отчего, время поджимало), и не подумали о том, что страшные воспоминания тоже надо иногда заменять хорошими. Так приют Вула оказался стерт с карты вместе с другими зданиями, попавшими под бомбежку. И маглам спокойнее, и Тому Реддлу (если бы он вдруг захотел пролететь на метле над Воксхолльским мостом) не нужно презрительно морщиться.

Это было где-то к западу от Кеннигтон-роуд… Аллея Ламбет, та самая, которая через шесть лет будет воспета в мюзикле «Я и моя девчонка», а через восемь — сметена бомбардировками, тогда полнилась уличными магазинчиками, лавчонками, киосками — словом, кипела жизнью. Денек выдался по-летнему теплый, май раскрасил солнцем угрюмые кирпичные стены, и все кругом дышало и цвело даже в тех переулках, где цвести было нечему. О, многоголосый шум тех улиц, где людей было больше, чем автомобилей! О, запах рыбного бульона и печеных яблок! Продираясь через эту благословенную давку, по аллее шла девочка.

Она шагала уверенно, хотя с первого взгляда было ясно, что она не принадлежит к этому миру — слишком хорошо одета и слишком хорошо пахнет. Высоко заколотые косы мышиного цвета были перевязаны лентами, белоснежные чулки слепили глаза, лакированные ботинки так и сверкали на солнце. К груди девочка обеими руками прижимала кожаный портфель, хотя любой прохожий мог поклясться, что идет она вовсе не в школу — и был бы прав.

Девочка свернула за угол. Там, в тупике, сомкнутом двумя рядами серых домов, она замерла в нерешительности, затем направилась к зданию в самом конце улицы. В свете весеннего дня оно не казалось угрюмым, всего лишь неестественно высоким и тихим. Над зубьями калитки щерилась надпись: ПРИЮТ ВУЛА, 1875. Буква «Ю» чуть выбивалась из ровного строя и подрагивала всякий раз, когда калитку открывали. Девочка не без труда толкнула дверь и оказалась в крошечном дворике, окруженном бетонными стенами.

Внутренний двор был устроен таким хитроумным образом, чтобы в любое время дня ему доставалось как можно меньше солнца — видно, для того, чтобы сироты росли помедленнее и не так быстро вырастали из казенной одежды. Эту мысль девочка еще обдумывала, перешагивая поднимаясь на крыльцо, но на пороге она все-таки чуть задержалась, чтобы перевести дух и поправить выбившуюся из косы ленту. Из угла на нее неприязненно таращился Том Марволо Реддл, шести лет от роду, успешно удравший из-под надзора мисс Марты — еще не понимавший, конечно, кого он перед собой видит.

Перед дверью комнаты миссис Коул девочку охватило запоздалое волнение, но она лишь сердито прокашлялась и постучала, может быть, чуть громче, чем следовало. Начальница приюта Вула, совсем недавно вступившая на этот пост, в этот ранний час уже была на ногах — еще бы, вы когда-нибудь пробовали содержать такую прорву детей? — и на стук ответила резким «Войдите!». Девочка вошла.

Миссис Коул начала прикладываться к бутылке никак не раньше той поездки к побережью, когда потерялись Эми Беннсон и Деннис Бишоп, а это все-таки случилось несколько лет спустя, а значит, и не случалось вовсе, поэтому выглядела она лучше некуда. Лицо ее было свежо, взгляд — суров, время — ограничено. Взгляд девочки тоже был суров.

— Добрый день, миссис Коул. Я мисс Реддл. Я написала вам письмо неделю назад, — она чуть поклонилась, шаркнула ногой (тогда дети еще умели это делать) и выжидательно замолчала.

Миссис Коул недоуменно дернула плечом:

— Здравствуйте, юная леди. Я получаю немало писем, по большей части, от общественных организаций, которые любят помогать словами, а не делами, но что-то не припомню, чтобы…

— Вы не могли его пропустить, — с нажимом произнесла мисс Реддл. — Таких писем, как мое, вы получаете очень немного. Во-первых, оно на гербовой бумаге. Во-вторых, в нем говорится, что моя семья готова забрать из приюта ребенка.

— Так вы — Элизабет Реддл?! — ахнула женщина. Она рывком открыла ящик стола и вынула оттуда письмо и пробежала его глазами, затем взглянула на девочку как бы заново. — Хотите сказать, это не шутка? — медленно произнесла она.

Мисс Элизабет Реддл, как она сама подписалась под этими четкими строчками на тончайшей почтовой бумаге, была совершенно права — в Вуле нечасто появлялись богатые родные потерянных детей. Мысль о том, что на одного голодного ребенка в приюте станет меньше, звучала неплохо. Мысль о том, что их покинет именно Томми, звучала просто отлично. Однако по тону письма нельзя было сказать ни сколько лет этой мисс Реддл, ни как скоро она собирается заявиться, поэтому визит застал миссис Коул врасплох. Она, впрочем, быстро взяла себя в руки.

Она села за стол, жестом пригласив Элизабет сделать то же самое, и вновь вчиталась в письмо.

— Здесь сказано, что вы, гм, вели переписку с миссис Полкнер?

— Верно, мэм.

— Но она ушла от нас пару месяцев назад?

— Да, мэм. Дети порой ищутся долго. Я отвлеклась и пошла по ложному следу, — девочка произнесла это так серьезно, что воспринимать ее всерьез стало невозможно. Миссис Коул неопределенно хмыкнула.

— И вы получили от нее сведения, что ребенок с определенной фамилией поступил в наш приют в предполагаемо подходящее время, а именно, зимой тысяча девятьсот двадцать шестого года?

— Все так.

— Прежде, чем мы обсудим детали ваших поисков, мисс Реддл, я хотела бы кое в чем убедиться. Кто-нибудь из вашей, несомненно, обеспеченной семьи, в курсе, чем вы занимаетесь?

Миссис Коул могла бы и жестче намекнуть на неуместную затянувшуюся игру, но девочка поняла ее моментально.

— Я готова не только ответить на этот вопрос утвердительно, но и предоставить письменные доказательства, — она сунула руку в портфель и выудила оттуда какую-то бумагу. — Это письмо — лично вам, миссис Коул. Оно от моего деда Альфреда Реддла. Он благодарит за содействие в поисках и заботу о Томе, и обещает сделать щедрое пожертвование, если все устроится в кратчайшие сроки.

Ей было непросто говорить на этом языке, но фразу она явно выучила заранее.

Миссис Коул поднесла к глазам и эту бумагу, и взгляд ее потеплел.

— Никогда бы не подумала… Просто сценарий для фильма, не иначе… А нет ли тут ошибки? — с подозрением спросила она как бы сама себя, боясь спугнуть удачу легким доверием. — Мисс Реддл, при всем уважении, ваша фамилия не такая уж редкая, откуда у вас и вашего деда такая уверенность, что это именно тот ребенок?

— О, мэм, все проще некуда, — с облегчением выдохнула Элизабет. — Миссис Полкнер успела выслать мне фотографию Тома, я показала ее деду, и мы сразу все поняли. Вот она.

Миссис Коул моментально узнала фотокарточку. Это была прошлогодняя фотография группы младшего возраста, когда у Полкнер, бывшей начальницы приюта, еще хватало энергии приглашать фотографа. Двенадцать пар любопытных глаз и одна пара задумчиво-угрюмых: вот он, Томми Реддл, в самой чистой рубашке, в первом ряду. Где-то за кадром рыдает Билли Стаббс, а у самой миссис Коул на фото взгляд растерянный и испуганный.

— Альфред сразу сказал, что ошибки быть не может, — уверенно сказала девочка. — Он также велел прихватить фото моего отца, на тот случай, если вы не поверите, но, я думаю, это ни к чему. Взгляните лучше на меня, мэм, — мягко добавила Элизабет и откинулась на спинку стула. Миссис Коул взглянула.

Неизвестно, что она увидела, но хватило нескольких секунд.

— Как это я сразу не разглядела! Да ведь вы с Томом как две капли воды! — изумленно вздохнула женщина. Потом еще раз заглянула в письмо. — Получается, вы его тетка? Больше похожи на сестру-близняшку! — на этих словах девочка нервно убрала за ухо светло-русую прядь, но все же кивнула. — А отчего мистер Реддл не пришел вместе с вами? — теперь уже без подозрения спросила миссис Коул.

— А я не указала этого в письме? — подняла брови Элизабет. — Я занимаюсь всеми поисками, мэм, потому что Альфред вот уже два года не может подняться с постели.

* * *

Счастливый момент воссоединения семьи несколько затянулся. Если вы помните, Том улизнул от мисс Марты, а это значило, что его не было там, где его искали. Впрочем, он нашелся довольно быстро, поскольку уже тогда умел чуять нужные для него новости.

— Проклятый мальчишка! — сдавленно пробормотала Марта, подталкивая Тома к двери его комнаты. — Простите, мисс, — она тут же взглянула на Элизабет. Весть о том, что эта девочка забирает с собой Томми, сразу расположила к ней весь персонал. — Он ведь еще не в тех годах, чтобы подбирать словечки на улице…

— Это ничего, — спокойно ответила девочка, беря Тома за руку, давая понять, что дальше они пойдут сами. — В определенном возрасте дети всегда ругаются. Это даже необходимо, иначе они потом будут ругаться всю жизнь.

«Том и на обыкновенные слова слишком скуп для своих лет», — хотела возразить Марта, но не стала. Ей все казалось, что Элизабет передумает и ребенка оставят. Бумаги-то еще не подписаны — из попечительского совета к Реддлам должен прийти представитель, и не к девочке, разумеется, а к ее деду. Никто, однако, не был против поскорее передать Тома в любящие руки родной семьи, и даже предложить помощь в сборе вещей, но Элизабет вежливо отказалась.

Дверь в комнату захлопнулась за ними. Тиффани Болен, а это была именно она, почувствовала, как с плеч свалилось что-то очень тяжелое — может быть, не гора, но холм, вроде ее родных Меловых холмов. Одно дело притворяться аристократкой, будучи почти ребенком: им все сходит с рук, на все готовы закрыть глаза. И совсем другое — вести деловые переговоры, зная, что львиная доля твоих слов ни что иное, как ложь. Том Реддл не был ее племянником, но он был племянником Элизабет Реддл, и с этой полуправды ей предстояло начать с ним знакомство.

Тиффани присела на узкую койку и машинально провела ладонью по одеялу — тонкое, отметила она про себя. Во всем приюте кирпичные стены и высокие потолки, и зимой здесь должно становиться очень холодно.

— Том, — сказала она, протягивая руку мальчику, который так и не подошел к ней, оставшись стоять у двери. В этом было мало детского смущения и много оценивающего выжидания, будто он решал, а стоит ли вообще иметь дело с этой чужачкой. — Нас так и не представили толком. Я — Элиза, твоя тетя. Сейчас мы соберем твои вещи и отправимся домой, где тебя очень ждут. Я надеюсь, мы подружимся.

Эту речь Тиффани не готовила про себя, но, произнося ее, волновалась не меньше. По крайней мере, ей хватило ума не скатываться в оскорбительное сюсюканье, которым грешат настоящие, не четырнадцатилетние тетушки. Глупо думать, что ребенок поймет тебя лучше, если ты начнешь пищать и заикаться. Том насуплено молчал, и Тиффани добавила:

— Я знаю, ты будешь скучать по этому месту…

— Не буду.

Это было сказано не терпящим возражения тоном, но девочка и не собиралась спорить.

— … но теперь все будет в порядке. Мы с тобой станем жить в большом красивом доме, я буду готовить тебе пудинги по утрам, Альфред, твой дедушка, покажет тебе коллекцию корабликов в бутылках, а в воскресенье мы пойдем гулять в парк и есть мороженое. Как тебе?

Лицо Тома просветлело. Это была не улыбка, но враждебное молчание сменилось чем-то другим, и Тиффани решила, что начало неплохое. Заманивать детей гадко только в том случае, если ты живешь в пряничном домике и, как выражаются ведьмы, «хихикаешь». Если тебе позарез надо увести ребенка из опасного места в безопасное, нужно говорить многообещающе. Оставалось только надеяться, что впредь не придется платить мороженым за каждый благожелательный взгляд. Тиффани вынула из портфеля небольшую холщовую сумку.

— Поможешь мне? — и кивнула на шкаф.

Вещей было немного, и, положа руку на сердце, Тиффани не была уверена, что старые рубашки и пару книжек с картинками действительно стоит брать с собой, но Том не пожелал оставлять ничего. Она не знала, оттого ли, что они ему так дороги, или из упрямой жадности. Когда сумку перевязали и Тиффани закинула ее на плечо, она поднялась и еще раз оглядела комнату.

Пустые голые стены. Простая дешевая мебель. Из окна открывается живописный вид во двор-колодец. В Лондоне нет месяца темнее ноября, и как выглядит эта комната в ноябре, думать не хотелось. Ее сердце сжалось.

Тому, кажется, не было дела до того, что он покидает дом, в котором провел всю свою жизнь. Теперь он глядел на Тиффани с интересом, но интерес этот был скорее нетерпеливый. Он первым и нарушил молчание, потянув ее за рукав:

— Пойдем?

Они вышли. Тиффани поймала его холодную ладошку в свою.

* * *

Провожать Тома не вышли его друзья (которых не было), но зато почти все нянечки собрались во внутреннем дворе, чтобы попрощаться со странной парочкой, смахнуть притворную слезу, запереть калитку и выдохнуть. Сама миссис Коул отложила дела и спустилась вниз.

— Вам точно не понадобится провожатый? — спросила она, глядя на Тиффани сверху вниз.

— Не беспокойтесь, мэм. Том — очень спокойный ребенок, с ним беды не будет.

С первым утверждением миссис Коул была полностью согласна, а со вторым — полностью не согласна, но спорить не стала. Она перевела свой взгляд на мальчика.

— Том, нам будет очень тебя не хватать, — сказала она таким тоном, которым люди говорят «сегодня в газете ничего интересного». Миссис Коул точно знала, что неразговорчивый Том легко расслышал эту интонацию и наверняка сделал для себя какие-то выводы, но теперь это была проблема Реддлов, а не ее. Она чуть развела руки в стороны, словно желая обнять кого-то из детей, но так этого и не сделала, и замерла как бы в недоумении. Тиффани поклонилась.

— Доброго дня, мэм. Благодарю за помощь, — и искоса взглянула на ребенка. Тот поднял на миссис Коул немигающие глаза и невыразительно произнес:

— Прощайте, мсс Кол.

Это было не очень-то вежливо, но справедливо, и Тиффани не стала его одергивать. Калитка хлопнула еще раз, буква «Ю» качнулась, и в приюте Вула стало на одного гадкого мальчишку меньше.

На улице гадкий мальчишка сразу попытался вырвать руку, но Тиффани это пресекла. Она сомкнула пальцы крепче и спокойно сказала:

— Том, мы пока не дома. Я не хочу, чтобы ты потерялся или угодил под машину. Нам надо будет пройти немного пешком, там мы сядем на трамвай и поедем на другую сторону реки. Ты ездил когда-нибудь по Вестминстерскому мосту?

Том перестал вырываться, что, видимо, означало «нет». Тиффани не могла этого знать, но младшая группа под предводительством мисс Марты не выбиралась дальше Воксхолльского сада. Что за мысль скрывается за этим чернильно-черным, марающим взглядом, она тоже не знала, но надеялась, что это любопытство. Девочка поудобнее перехватила портфель, и они зашагали — теперь уже медленнее — прочь из переулка.

— Ты сможешь смотреть в окно всю дорогу, и я буду объяснять тебе, что ты видишь. Идет?

— Угу.

— И если ты захочешь что-то спросить, то я отвечу. Ладно?

— Угу.

— Вместо «угу» мы говорим «да» или «хорошо», о’кей?

— О’кей! — и Тиффани, которая всегда была воздержана на язык, сделала в голове пометку никогда не ругаться при ребенке. Видно, мисс Марта была не права и Том все-таки вошел в тот возраст, когда словечки подбирают на улице.

Том потребовал (скорее жестом, чем словом), чтобы они ехали непременно на втором этаже трамвая, и непременно у окошка. Любопытный ребенок — здоровый ребенок, сказала себе Тиффани, и они вскарабкались наверх. Там она посадила мальчика на колени из суеверной тревоги: ну как выпадет или потеряется? ⁽¹⁾ Том приник к стеклу, и, хотя Тиффани не видела его лица, плечом она чувствовала: ему интересно. Может быть, впервые за весь день.

Тиффани не солгала, когда сказала Тому, что жить они будут «в большом красивом доме». Она рассудила, что в сравнении с комнаткой в приюте любой дом покажется большим и красивым, а ведь квартира на Гайд-Парк Кресент была еще и уютной. Девочка прикрыла глаза и постаралась вспомнить, а какой она была еще год назад?

Альфред тогда еще поднимался с постели, чтобы зажечь газовую горелку или забрать почту, день ото дня все реже. Когда Тиффани, только что с поезда, поставила полупустой чемодан на пол в прихожей и чуть потянула носом воздух, она сразу поняла, зачем Реддлы отослали младшенькую Элизабет к дедушке в Лондон. Помнится, она тогда весь день провела с метлой в руках, совсем как настоящая ведьма, только очень маленькая, пыльная и уставшая. Так, за работой, и прошел ее первый день в этом странном новом мире с трамваями и телефонными будками, и к вечеру он уже не казался таким уж чудным.

Кое-чему, правда, пришлось учиться заново. В новом уделе Элизабет-Тиффани, который назывался «Церковь-Святого-Джона-На-Гайд-Парк-Кресент-И-Окрестности», было принято не лезть в чужие дела, а иногда и не знать, как зовут соседа. Причиной тому были не исключительные жадность и лень (Тиффани быстро поняла, что люди здесь мало отличаются от тех, что живут на Меловых холмах), а какие-то странные и сложные многоступенчатые правила вежливости. Эти правила она усвоила для себя постольку-поскольку. Ведьме важнее всего оставаться ведьмой, а не следить за тем, что там люди сплетничают про дочку Реддлов. Сплетничали, впрочем, немного: это в Литл-Хэнглтоне их фамилия была на слуху, а здесь, в лондонской суете, имя Реддлов тускнело, как старое золото.

Ни Альфреду, ни тем более Тиффани до этого не было дела. Весь год они жили одной только мечтой, если, конечно, это невесомое слово применимо к методичным, почти механическим поискам. «Мечта» отлепила нос от окна, видимо, насытив ненадолго свое любопытство, и поглядела на Тиффани испытующе.

— Куда я еду?

Он не сказал «мы».

— Это недалеко от Гайд-Парка, — ответила Тиффани и поняла, что для Тома это ничего не значит. — Там такая большая круглая площадь, вокруг много деревьев, и все дома очень красивые и с большими окнами.

Нельзя было сказать, обрадовало ли его это известие. Тиффани вообще начала замечать, что этот мальчик спрашивает гораздо больше, чем отвечает.

— У меня будет своя комната? — спросил Том, не отрывая от нее взгляда.

Тиффани его в этом заверила. Она не просто будет, она будет еще и очень чистая, потому что вчера его тетушка весь день намывала в ней окна и оттирала пол, вешала занавески и гладила постельное белье. Ее все никак не покидало чувство, что Тому, собственно, безразлично, ждут ли его на Гайд-Парк Кресент или где-нибудь еще.

— Это хорошо, — отозвался он и снова повернулся к окну.

Эта отрешенность тревожила Тиффани.

— Твой дедушка Альфред тоже будет очень рад, когда мы приедем, — добавила она.

— Почему тогда он сам не пришел за мной? — спросил Том, не отрывая взгляда от окна. Они как раз проезжали над Темзой, и пропустить это, понятное дело, было нельзя, даже ради того, чтобы недоверчиво посмотреть на свою новую тетушку.

— Потому что он уже два года очень сильно болеет и не может подняться с постели, — просто ответила Тиффани. — Но без его помощи я бы тебя никогда не нашла.

Не было понятно, извиняло ли это обстоятельство Альфреда в глазах Тома, но ведьмино чутье подсказывало, что Тиффани пока ни в чем не ошиблась.

Когда она жила на Меловых холмах, случалось, надо было отвести домой заплутавшего ребенка, и тогда Тиффани брала его за руку, чтобы, не ровен час, не оступился и не упал в канаву (а детей посмелее или помладше, то есть более легких, можно было прокатить на метле, так, чтобы ноги чуть задевали траву). Тиффани перехватила ладошку Тома, едва они вышли на улицу, и не отпускала, пока шумные проспекты не сменились тихими переулками. Конечно, движение тогдашних улиц не сравнится с сегодняшним, но в тот день, когда Тиффани и Том шли по Эджвер-роуд, умереть в автокатастрофе уже было гораздо легче, чем на железной дороге. Умирать сегодня было никак нельзя — начиналась новая жизнь.

Эта жизнь встретила их шелестом листьев маленького сквера на площади и пустынным изгибом улицы. Тиффани он нравился — на Меловых холмах никто не ставил дома в круг, а здесь будто все окна смотрели друг на друга. Она оглянулась на Тома:

— Ты не устал? Мы почти пришли. Наш дом — вон тот, через дорогу.

Он, конечно, устал, и, конечно, постарался не подать виду, только тянул руку сильнее. Но в его глазах Тиффани уловила что-то, похожее на любопытство.

* * *

Альфред Реддл так напоминал старого барона, отца Роланда, что, увидев его впервые, Тиффани слегка растерялась. Это потом она заметила, что он чуть-чуть ниже ростом и нос у него острее, но манера держаться была точно такая же. Выговор, осанка, взгляд — если бы Тиффани была больше знакома с устройством этого мира, она бы сказала, что перед ней один из последних настоящих аристократов минувшего века.

С историей, впрочем, она знакомилась сама, когда выпадало время — по книгам. Их здесь было порядочно, один шкаф даже пришлось вынести в прихожую, где он таинственно мерцал стеклянными дверцами в полутьме. Том выцепил его взглядом безошибочно, и к любопытству примешалась жадность. Тиффани подумала, что он вряд ли когда-нибудь видел столько книг сразу. И еще — не разочаруется ли он, когда поймет, как мало там картинок?

— Это еще не все, — улыбнулась она. — Но в этом доме сперва моют руки, а потом делают все остальное.

— Пытаетесь с порога отбить у молодого человека тягу к знаниям, не так ли, мисс Реддл? — раздался голос откуда-то сверху. Тиффани торопливо поставила сумку на пол.

— Я вижу только, как мистер Реддл злостно нарушает предписания врача, — сердито сказала она, глядя на верхнюю ступеньку лестницы. — Альфред, вернитесь, пожалуйста, в постель. Если вы думаете, будто я хочу лишить вас радости долгожданной встречи, то крупно ошибаетесь. Мы с Томом поднимемся к вам, как только вымоем руки.

Так они и сделали. Тиффани больше ни словом не попрекнула старика, зная, какая пытка для него эти предписания. Он сопротивлялся как мог: с ее помощью одевался в домашний костюм, читал или работал, поставив на кровать скамеечку, вел какие-то бесконечные переписки, взялся учить Тиффани немецкому и три раза в неделю отвлекал ее от домашних дел спряжениями неправильных глаголов. Учиться ей нравилось, но не нравилось видеть, как Альфред медленно гаснет без дела.

Том подошел к постели и неловко пожал протянутую руку Альфреда. Лицо его при этом выражало не больше эмоций, чем затылок. Альфред, впрочем, тоже не искрился радостью:

— Друг мой, твои поиски отняли у нас с Элизабет немного больше времени, чем мы рассчитывали, но лучше поздно, чем никогда. Я бы хотел, — он замолк, глядя в сторону, — чтобы некоторые обстоятельства нашей встречи были иными, и речь сейчас не о моей позорной немощи, но что имеем, то имеем.

«Он говорит про отца Тома», — догадалась Тиффани, которая тем временем отдергивала занавески в комнате и открывала окна, чтобы впустить в комнату майский день. И этот разговор ей тоже надо будет как-то пережить.

— А имеем мы, — нарочито бодрым голосом продолжил Альфред, — достаточно уютную комнату, которую тебе сейчас покажет Элизабет, и достаточно времени, чтобы исправить прошлое. Я бы много дал, чтобы помочь тебе здесь расположиться, да вот… — он с досадой развел руками.

— Спасибо, сэр, — заученным тоном ответил Том. Тиффани, впрочем, видела, что он смотрит на Альфреда не скучающим, а пронзительно-осознанным взглядом.

— Пока тебе не за что нас благодарить, — вздохнул тот. — Я надеюсь, лишь пока. Том, — старик сжал локоть мальчика узловатыми пальцами, как это делают люди, которые много лет не видели детей и не знают, на каком языке с ними говорить, — прости меня. Надо было найти тебя раньше.

Том промолчал — то ли не знал, что ответить, то ли не мог решить, прощает или нет.

В порядке исключения чай пили в комнате Альфреда. Пока Тиффани хлопотала над заварным чайником, она успела заметить, что рядом с дедом Том держится чуточку иначе — напряженнее, но искреннее. Заметив, что мальчик пристально разглядывает корешок какой-то книги в шкафу, старик незамедлительно протянул руку, разложил ее на постели — это оказалась география с цветными вклеенными картами — и что-то вполголоса ему рассказывал. Тиффани только услышала, поднимаясь по лестнице с тарелкой печенья:

— … не знаю, кто была гувернантка твоей тетушки, но Элизабет как-то здорово удивила меня своими размышлениями о плоской Земле… Н-да, а здесь границы графства Лондон — думаю, ты их и так знаешь…

Печенье они вопреки всем мыслимым правилам ели чуть ли не над книгой. Том спрашивал немного, но слушал жадно.

* * *

После чая Тиффани отвела мальчика в светлую комнату, окна которой выходили во внутренний двор, и румянец, загоревшийся на его щеках, был красноречивее любых слов. Пока Том заполнял, если это можно было так назвать, шкаф своими скромными пожитками, Тиффани мысленно делала пометки, что нужно будет купить завтра в магазине готовой одежды. Она рассеянно присела на кровать, провела ладонью по шерстяному пледу. Ночами здесь бывает прохладно, достать еще один? Осенние ботинки, пиджак поплотнее и почище, новая рубашка… Что-то ее тревожило, и привычные — или даже новые — заботы не могли от этого отвлечь.

— Теперь мы должны идти в парк за мороженным, — сообщил Том, захлопнув ящик стола. — Ты обещала.

Сказано это было очень спокойным голосом человека, который точно знает, что с ним спорить не будут. Тиффани даже не возмутилась:

— Обещание касалось воскресений, а завтра среда. Не будет ли мороженное лишним сразу после тарелки печенья?

— Ты обещала, и мы пойдем, — с нажимом произнес Том, глядя ей в глаза, и Тиффани догадалась, что звук слов сейчас важнее их смысла. Там, откуда она пришла, этим трюком чаще пользовались ведьмы, чем волшебники, и ведьмы же быстрее всего его распознавали. Для этого только надо было иметь чистое сознание и открытые глаза — то, без чего нельзя ни видеть призраков, ни говорить со Смертью.

— Том, в этом доме ни я, ни Альфред не говорим приказным тоном, и мы всегда прекрасно без него справлялись, — миролюбиво ответила Тиффани. — Тебе ведь не так важно мороженное, как то, что все должно случиться по-твоему?

Он насупился. Тиффани спросила себя, сколько раз до этого уловка срабатывала? Потом — стоит ли дать ему знать, что с магией она тоже знакома? Представила, как Том забавы ради или просто не понимая, что делает, направляет такой взгляд на Альфреда — и на последний вопрос ответила утвердительно. Она похлопала ладонью рядом с собой, и Том с опаской подошел.

Эта настороженность, готовая перекинуться во властный тон и обратно, неприятно кольнула ее в сердце — стало почему-то очень грустно. Тиффани склонилась к его уху и почти шепотом спросила:

— Ты умеешь делать разные странные вещи, правда?

Так Том на нее не смотрел за весь день, зато теперь она была готова поклясться, что он ее наконец-то по-настоящему видит. Он сейчас больше всего напоминал очень маленького черного кота, не знающего, напасть ли ему или броситься прочь. Тиффани чуть кивнула.

— Это называется магия. Я тоже кое-что могу.

— Покажи! — выдохнул Том, и этому приказу она подчинилась.

В карманах нашлось немного — в платьях Элизабет Реддл многие карманы и вовсе были зашиты, но кусочка печенья, шнурка и заколки должно было хватить. Самый важный ингредиент нашелся тут же, как оно обычно и бывает: горшок с пышно цветущей геранью. Она поставила горшок себе на колени, уняла дрожь в пальцах и ободряюще улыбнулась:

— Смотри внимательнее.

Тома не нужно было просить дважды.

Путанки давались Тиффани только тогда, когда они были позарез нужны. Нити, протянутые между ее ладонями, заискрились, заколка дважды прошла сквозь лепесток, не разорвав его, листья чуть шевельнулись сами собой. Тиффани ощутила знакомую ясность: в темной комнате зажгли свет, и очертания предметов стали простыми и четкими. Она будто с высоты птичьего полета видела весь их путь от приюта до дома, она знала, что сегодня Том ел на завтрак и что ему снилось, знала, что ему будет сниться сегодня. Она теперь отчетливо видела, как выглядят его магические приказы, длинные тонкие темные щупальца, тянущиеся к ее голове, и точно знала, что Том тоже их видит.

Крак! Горшок раскололся надвое. Том отпрянул.

— Только вчера постирала, — расстроенно протянула Тиффани, поднимая подол платья, чтобы не просыпать землю. Обернувшись к Тому, она попросила: — Принеси-ка с кухни горшок побольше. Герань не виновата, что все так получилось.

Приминая землю пальцами в новом горшке, она продолжила, не глядя на мальчика:

— Это еще не вся твоя и не вся моя магия, но общую суть ты уловил. У таких вещей есть название, и правила у них тоже есть.

— Как называется то, что ты сейчас делала? — перебил ее Том. В его глазах плескалось нетерпеливое любопытство — и ни капли смущения.

— Путанка, — ответила Тиффани. — Так вот, о правилах. Нельзя, например, сделать ее, если соберешь предметы намеренно, а не возьмешь из карманов случайные. Нельзя не положить в нее что-то живое. Нельзя не заботиться о том, чтобы во время колдовства этому живому ничто не причинило вред. Нельзя внушать людям, чтобы они делали то, что тебе хочется, только потому, что ты это можешь. Понимаешь, Том?

Сказано это было без капли злости или упрека. Тиффани будто объясняла правила игры. Том изучающе глядел на нее несколько секунд. Потом нерешительно кивнул.

— Некоторые люди могут колдовать, а некоторые — нет, — просто сказала Тиффани. — В приюте ты чаще видел тех, кто не может. Они были беззащитны перед тобой, а ты — перед ними, и вы все время делали друг другу больно. Теперь это больше не нужно, потому что я и Альфред всегда поймем тебя с первого раза, если ты, конечно, скажешь, чего хочешь или на что обиделся.

Колдовская ясность покинула ее голову, и она не могла сказать точно, что думает Том по этому поводу, но добиваться ответа не стала. Зерно падает в землю и либо прорастает, либо нет. Если нет, надо всего лишь бросить еще одно. Герань снова была водружена на подоконник, и Тиффани поправляла ее листья, когда Том наконец спросил:

— А что еще ты умеешь делать?

— Летать на метле, — отозвалась Тиффани. — Но это как-нибудь в другой раз.

Они говорили еще долго, и Том оживал перед ней так же, как перед Альфредом над книгой с картами. Не вдаваясь в подробности, Тиффани рассказала ему, как учат магии и почему этим лучше не хвастаться первому встречному, как словом делать зверей послушными (ей показалось, что в этом он чуточку разбирается), как узнать, не лгут ли тебе. Он все еще был похож на деловитого и настороженного кота, но никак не хотел оставить такую интересную тему. Заметив, что ребенок начал зевать, Тиффани достала из шкафа пижаму и пообещала рассказать завтра все, что не успела сегодня.

— Тебе еще надо почистить зубы, а завтра рано вставать, — напомнила она. — Я загляну, когда уберу посуду, ладно?

Но когда она вернулась, то нашла Тома крепко спящим. Задернув занавески, за которыми сгущался весенний сумрак, она еще раз взглянула на него — меж бровей пролегла морщинка, рука сжата в кулак. Тиффани, если вы помните, уже знала, что за сон он видит: будто маленькую Элизабет Реддл привели в приют Вула и она весь день горько плачет, а Том злится и чуть не плачет сам.

Примечания:

https://ibb.co/F76B72B

https://ibb.co/Vv0T6Gp

Два более или менее аутентичных фото более или менее из этого района.

Каждый раз, когда я вижу пикчи приюта Вула, думаю, что в таком месте кто угодно вырастет Темным Лордом :/

А вот и фото с места событий: площадь, на которой стоит дом Тиффани:

https://ibb.co/FgrRRMw

https://ibb.co/Vpw45SX

1) Любопытный факт, на который я наткнулась, пока искала старые карты Лондона. В тридцатые годы трамвай считался слишком шумным и опасным транспортом, и его даже хотели заменить на троллейбусы, но до войны не успели, а потом было как-то недосуг.

Вернуться к тексту