Злоба (джен)

Он попал в это место почти сразу после того, как прохладная гладь воды поглотила его. Перед глазами все еще стоял мрачный утес, а ощущение от прикосновения рук, которые скользили по его телу, чувствовалось слишком отчетливо даже сейчас, когда все уже было кончено.

Трудно было описать это место: ему отчего-то казалось, что для каждого оно представлялось по-особенному, именно тем, что имело наибольшее значение в жизни, потому что люди, окружавшие его, со стеклянными глазами смотрели по сторонам и радовались. Улыбались до ушей, всматриваясь в то, что вряд ли вообще существовало. Нет, если бы они видели то, что видел он, они бы не улыбались. Им пришлось бы сводить челюсти от ярости.

А видел он свой дом, свою комнату, улицу Гриммо и дом 12. Эти старые темно-зеленые обои, ветхие гобелены и уродливые лица на портретах. Регулус Блэк даже после смерти вернулся в свой дом.

Вначале ему показалось это до невозможности мучительным: слоняться по комнатам в поиске чего-то, что он давно потерял, но при этом даже не осознавать, что именно он ищет. Эти мрачные стены давили на него, тяжелый бой настенных часов заставлял постоянно вздрагивать, и все ему казалось таким до сладости ужасающим и несправедливым, пока в один момент Регулус просто не сел на свою кровать и не замер с ощущением тотальной пустоты в груди.

Мимо плавно ходили люди с глазами-стекляшками: у них на лицах были одинаковые улыбки, а их тела — покрыты длинными белыми мантиями. Они не обращали внимания друг на друга, проходили сквозь чужую плоть и улыбались, демонстрируя фальшивую радость на своем лице. Казалось, они ничего не чувствовали и ничего не видели. И это бесило. Выводило его из себя, потому что Регулус как раз-таки все замечал, и внутри него не было ничего, кроме всепоглощающей боли.

То, что это был ад, до него дошло не сразу.

Поначалу ему казалось, что он попал в какое-то перепутье, во что-то, что отделяло жизнь от ее загробного клона, но по мере того, как проходило время, Регулус понимал, что что-то здесь не так. Блэк оставался на месте и никуда не уходил. Выходя всякий раз из дома, он оказывался в толпе смеявшихся живых трупов, а стоило ему отойти от старого здания дальше, чем на километр, как он вновь оказывался в той же точке, откуда и начинал свой путь. Его дом вновь стал для него клеткой, откуда невозможно было выбраться, и это ввергало Регулуса в отчаянье.

Право, он надеялся, что после смерти он сможет наконец зажить. Как бы парадоксально это ни звучало. Но натыкаясь каждый раз на противоположную его комнате дверь, он лишь яростней сводил челюсти, сплевывая на плесневелый пыльный пол. Даже в загробном мире комната старшего брата была для него олицетворением всех его разочарований, что неизбежно приводило в ярость.

Он ненавидел Сириуса.

Ненавидел его пеструю вульгарную комнату.

И не заходил туда ни разу, даже на секунду, предпочитая часами всматриваться в трещинки на дубовой двери.

Моргнув на секунду, Регулус отвел взгляд, сжав руки в кулаки. В этом мире, где он вынужден был остановиться, он чувствовал свое разложение — медленное, постепенное, но неизбежное. А отчий дом, который он ненавидел до робости, был лишь показательной тюрьмой. В этом месте Регулус Блэк разлагался, а люди, окружавшие его, были лишь мучительным напоминанием одних и тех же вопросов: кто они такие и зачем он вообще остановился здесь?

Тяжело вздохнув, Регулус посмотрел в окно и увидел знакомую маггловскую улицу, по которой туда-сюда слонялись живые трупы в белом одеянии.

Всматриваясь в эти пустые, улыбчивые лица, Блэк ощущал внутри себя целую лавину злости. Она, извергаясь из самого сердца, черными водами текла прямо в мозг.

Регулус скалился.

Однажды он точно уничтожит этот чертов дом и изуродует этих улыбчивых людей.

* * *

Все, что Регулус запомнил о своей жизни, было разочарованием, окрашенным в серый цвет. Сидя днями напролет на своей кровати и каждый раз опускаясь в свой внутренний ад, Блэк злился сильнее. Воспоминания были чертовым лезвием, которое резало его сердце на куски.

Он вспоминал свою юность, когда, насмехаясь над целым миром, мечтал вершить самосуд и упиваться страхом в глазах других. Ради этого Блэк и изучал черную магию, практиковал ее на безвольных зверушках и вместе со своими одноклассниками устраивал целые рейды на Хогсмид. Они веселились тогда, когда после очередного нападения и бессмысленного убийства сидели в гостиной Слизерина и распивали дорогой виски. Захлебываясь от смеха, они верили в свое будущее и жаждали только одного: смерти и мщения всем этим проклятым грязнокровкам, которые умудрялись обходить их по жизни.

Когда воспоминания становились совсем невыносимыми, а крик его жертв звонким гулом стоял в ушах, Регулус хватался за голову и зажимал глаза, отсчитывая до десяти. Ему не хотелось погружаться дальше, копать еще сильнее. Не хотелось видеть холодную мать и безразличного отца. Ему просто хотелось забыть обо всем в этом странном месте и начать жить, потому что жизни-то у него никогда и не было.

Но все, что досталось ему после смерти, — это одиночество среди безмолвных счастливых людей.

Регулус злился. Ему казалось это просто несправедливым: почему он был вынужден сидеть в собственном доме, не имея возможности пойти куда-нибудь дальше, туда, где бы он мог найти хоть одну живую душу. Одиночество было для него хуже каторги: трупы пугали Регулуса своими белыми скалящимися улыбками, своим тотальным молчанием и веселостью. Почему они улыбались, когда он страдал? Почему они проходили мимо Блэка, будто его и вовсе не существовало?

— Черт бы вас всех подрал, — тихо зашипел Регулус, сжав свою голову руками, а потом вдруг заметил, как один из живых трупов зашел прямо к нему в комнату. У него на лице была целая эйфория, когда в Регулусе бурлила лавина злости. Не это ли стало отправной точкой? — Эй! — закричал он, в бешенстве поднявшись с кровати. Но труп молчал. Безмолвный, счастливый, он медленно шел и еще чуть-чуть и точно бы испарился, пройдя сквозь стену.

Злость в ту минуту так сильно отравляла его кровь, что, не сдержавшись, он схватил этого человечишку, ощутив ладонью неописуемый холод, который просто обжигал плоть. С остервенением, с какой-то животной яростью он сжал белую мантию, начав наносить удары прямо под ребра, чувствуя, как под силой его кулака что-то внутри этого жалкого урода ломается, крошится, издавая странный скрип.

Человек, глупо улыбаясь, медленно падал прямо на пол, но его стеклянные глаза не просили о пощаде. В них было просто чертово ничто.

И Регулус смотрел в его безжизненное лицо с какой-то дикой жадностью, не испытывая ни сожаления, ни раскаянья — ему было плевать. Приподняв это обездвиженное тело, он безразлично выбросил его в окно, слыша характерный треск, а потом, одернув штору, Регулус усмехнулся.

Кажется, это действительно был его ад.

* * *

Время. Было ли оно в этом месте? Дни, невразумительно спокойные и одинаковые, протекали сквозь него, и Регулус едва ли мог понять, сколько их прошло с тех пор, как он оказался здесь.

В этом странном мире солнце не заходило за горизонт, но и не освещало небо: оно было серым, безжизненно серым, с едва заметными черными прожилками, и не было в них ни радости, ни спасения. От этой безжизненности хотелось лишь кричать, хвататься за голову и с яростью рвать на себе волосы, потому что внутренняя пустота, заполняясь гневом, умертвляла его все сильней.

Регулусу было плевать на людей в белом одеянии. Ловя несколько из них, он избивал их до состояния полной отрешенности, а потом, тяжело дыша, всматривался в счастливые улыбки и мечтал свести их с лиц. Тщетно. Живые трупы улыбались всегда, и глаза их стеклянные не наполнялись ни смыслом, ни мыслями. Они были лишь живой оболочкой, над которой издеваться отчего-то хотелось только лишь сильней.

— Решился бы я? — шептал он безмолвным трупам, валявшимся на его полу. От белых одеяний рябило в глазах, и Регулусу хотелось смеяться, потому что за горой разбитых тел едва ли можно было различить персидский ковер. — Пошел бы я снова, если бы знал, куда попаду?

Тишина отдавалась эхом в ушах. В этом проклятом доме не было ни одной живой души, лишь невзрачные случайные гости, бродившие туда-сюда. И Регулус, валяясь на кровати, всматриваясь в потолок после долгих ударов, наносимых им, вспоминал свою жизнь.

Он не был ни героем, ни праведником. Отчаянный, молчаливый, замкнутый подросток, мечтавший сбежать от собственной боли, он связался с компанией слизеринцев, которые грезили стать Пожирателями, и сам не заметил, как научился мечтать их мечтами, думать их мыслями и мерить их мерками. Насилие, зверство, темная магия опутывали так легко и так прочно, что едва ли Регулус хотел избавиться от этих пут. И только лишь старший брат, будто бы голос совести, встряхивал его всякий раз, вызывая бурю злости и ненависти.

— Что ты творишь? — говорил он, ловя его в коридорах. Сириус. Самая яркая звезда на небосводе… даже имя у него было величественней, чем у Регулуса. Правильный, совестливый Сириус. Ему было что ценить и что терять. — Это же твои ублюдки устроили рейд на Хогсмид? Отвечай!

Он встряхивал его, как игрушку, потому что был шире в плечах и намного сильней. Магически одаренный, первая звезда Гриффиндора и Хогвартса… Регулус плевался своим братом, мечтая когда-нибудь его потеснить, но что он мог? Молчаливый замкнутый подросток. У него была только внутренняя пустота.

— Ты хоть понимаешь, с кем связался? Это уже настоящий террор, Регулус. Убийства, изнасилования… что дальше? На что еще должны пойти твои дружочки, чтобы ты наконец прозрел?

Крик жертв стоял отчетливо в ушах. И вокруг был сплошной мрак. Если долго всматриваться в него, то можно было бы заметить знакомые сцены: вот Эйвери насилует случайно пойманную магглу, а вот Нотт выкладывает взмахом палочки трупы убитой семьи, не забыв оставить на их теле метки. От этих воспоминаний бросало то ли в дрожь, то ли в очередной припадок. Право, Регулусу было никого из них не жаль.

Ему лишь хотелось хохотать, чтобы заглушить мерзкий шепот брата, стоны убитых и собственные мысли.

«Если бы знал я, куда попаду, решился бы предать Лорда?».

Пнув живой труп, Регулус расхохотался.

Ни за что.

* * *

— Эй, малыш Блэки! Не стой же в стороне!

Веселый хохот наполнял воспаленный мозг безумием. Вокруг ему чудились скалистые улыбки, красные глаза лорда и взгляды тысячи слуг сквозь щелки масок. На их фоне худощавый, щуплый Регулус казался будто бы ребенком, наверное, поэтому к нему никогда не относились ни с уважением, ни даже с особым вниманием.

— Ну, чего ты стоишь?

Они зазывали его в спящий дом, шутливо посмеивались над каждым робким шагом, и Регулус, посматривая назад, прямо на них, лишь безразлично пожимал плечами. Когда внутри — страх и будто даже стоит в перепонках голос брата. Взгляд соратников в темных мантиях преследовал его, опутывал, и Регулус почти добровольно зашел в дом. В нем стояла тишина, и он знал — наверху спят дети, а в соседней комнате доживают последние секунды их родители.

Ступеньки под ногами скрипели, прогибались под каждым его неуверенным шагом, и он чувствовал, как в спину ему колит палочка — они следили за каждым его движением, призывали к большему и будто насмешливо мысленно рассуждали — сможет или нет.

— Ну, малыш Блэки, не дрейфь!

Голос кузины Беллатрисы гудел, срывался на октаву, а от ее смеха весь дом за минуту поднялся на ноги. Регулус силился, вскидывал палочку, испытывая страх. Напротив него были беспомощные, голубые глаза ребенка, хрупкие руки, сдавливавшие странную на вид игрушку, и настоящая истерика.

Дите плакало, и Регулусу было тошно — он ненавидел детские слезы, ненавидел эту слабость в их глазах.

Дите плакало. И рев его до сих пор гудел в ушах, когда он сидел на своей кровати, всматриваясь в каждый проходящий мимо труп, ощущая безудержную ненависть. Бесконечное серое небо мучило его, вызывало тошнотворный позыв, и Регулус падал в гору трупов на полу, сжимал плотно-плотно глаза, мечтая забыть обо всем и никогда не вспоминать. Не вспоминать эти стеклянные голубые глаза ребенка, безумный смех Беллатрисы и яростный шепот брата.

Регулус просто мечтал умереть в этом месте под названием «перепутье». Он не хотел видеть живых трупов, не хотел избивать их до боли в кулаках, а потом лежать вот так вот среди них и безумно смеяться, рассекая стоявшую тишину, которая пугала просто до дрожи.

Регулус хотел забыться. Он взывал к Темному лорду, молил его пощаде, плакал, хватаясь за волосы, выдирая их клоками. А потом, безумно смеясь, открывал резко дверь, яростно всматриваясь в комнату напротив. Ведь именно из-за него-то он и предал лорда. Именно из-за него он решился на этот шаг.

— Ублюдок, — шипел с яростью Регулус, всматриваясь в дверь, прикусывая нижнюю губу до металлического привкуса во рту.

Правильный, совестливый Сириус Блэк. Он всегда искал с ним встречи, безошибочно определял его среди сотни темных мантий и изнурял своей магией — одаренный и яркий, даже в бою Сириус всегда превосходил недоразвитого и будто бы даже ущербного младшего брата.

Он был тем, кто заставлял его одумываться. Закрываясь в своей комнате, сбегая от пристального взгляда матери, Регулус с ужасом вспоминал горящий дом Маккиннонов, белобрысого мальчика с хрупкими ручонками и яростный рев его младшей сестры. Они рыдали, лица их красные искажались, кривились в агонии, и Блэк помнил, как дрожали его руки, когда он наводил на них палочку.

Это было то, что можно было назвать началом.

Это было то, что стало в итоге его концом.

— Эй, малыш Блэки! — расхохотавшись, крикнул Регулус, согнувшись пополам. От смеха болели легкие и, кажется, крошились ребра. — Ну, как тебе смерть?!

* * *

Сквозь груду трупов невозможно было пройти. Цепляясь, спотыкаясь, Регулус падал иногда прямо на холодную мягкую плоть, а потом, морщась от отвращения, неизбежно подскакивал на ноги. Их не остановилось ни меньше, ни больше — Регулус даже не мог понять, сколько из них он избил, а что ему померещилось. Реальность искажалась, утопала в сером небе, и Блэк, смеясь нервным тихим смехом, лишь бессмысленно хватался за голову, потирая пальцами кожу головы.

Все они были в одинаковом белом одеянии. Но однажды, выбравшись из своей комнаты, схватившись за узорчатую лестницу и спускаясь вниз, он вдруг заметил мелькнувшую кожаную куртку — такую, какую носил когда-то его брат.

Злоба забилась в припадке, а силы, которые покинули его давным-давно, будто ключом забили где-то внутри. Регулус силился просто стоять на лестнице, но, не выдержав, сорвался вниз, отпихивая в стороны улыбчивые лица, бегом следуя за маячившей черной точкой.

Больше всего на свете он мечтал встретить своего брата, а потом вылить на него всю свою злобу, всю свою ярость, потому что Регулус знал: в том, что он предал лорда, вина лишь его; в том, что он усомнился в их идеалах, вина лишь его. Это все Сириус! Это из-за него он был в этом месте, сходил будто с ума и вспоминал тот день, когда вернулся его домовик и рассказал ему удивительную историю о пещере и медальоне.

Щуплый, худой, бледный, невзрачный Регулус. Его никто не замечал и не воспринимал всерьез, остальные Пожиратели лишь посмеивались над ним за спиной, а убийства, кровь, насилие, стоны жертв — все это перестало будоражить сознание почти сразу, оставляя после себя лишь сожаление и какую-то даже злость.

Регулус хотел поквитаться со всем миром. Хотел показать всем своим соратникам, сколь он умен и сколь слаб лорд; он хотел забрать его власть себе, раскрыв самый страшный секрет. Но вместо власти и величия, вместо даже смерти, он получил вот это. Безликое существование подле улыбчивых людей.

Черная куртка была совсем близко, и странное дело — Регулус никак не мог разглядеть голову идущего. Кожа под его пальцами затрещала, пошла по швам, когда Блэк наконец схватил человека за плечо и попытался развернуть к себе лицом. Черная куртка прямо на глазах превращалась в груду мусора, и вот на месте знакомой фигуры брата стояла уже совсем другая — маленькая, невысокая, детская с ясно-голубыми глазами и хрупкими ручками, сжимавшими странную на вид игрушку.

Регулус осекся. Вздрогнул. Отпустил руку. А потом с лицом полного ужаса почти взвыл. Улыбавшиеся трупы бродили взад-вперед, они доходили до маггловской улицы, а потом возвращались в исправную точку — в этом мире вся жизнь сужалась до границ улицы Гриммо и дома 12.

В этом мире он должен будет существовать.

Лицо ребенка напротив исказилось в гримасе страха. Голубые глаза сузились, руки задрожали от переполнявшей дитя истерики и игрушка выпала из них. Громкий детский плач наполнил пространство, и Регулус, не выдержав, схватился за голову, ощутив в этот момент, что нет границ его злобы, нет сомнений в его сумасшествии.

Регулус смеялся. Хохотал громко-громко, упав прямиком на асфальт, чувствуя, как сквозь него проходят улыбчивые лица, как голубые глаза искажаются, окрашивая все вокруг в этот искрившийся цвет.

Регулус улыбался.

И даже не замечал, что сам носил это белое одеяние, бродя то и дело туда-сюда.