Выздоравливай, Кейт. (джен)

Сильно гудела голова, и, цикая сквозь зубы, я аккуратно спустила ноги: где-то там, на прохладном полу у дивана, покоились мои тапочки. И каждое движение приносило муку: сама нога была словно чужая, а от правого бедра по всему телу, будто бы вспоротому остриём, стреляла колкая боль...

"Дьявол! Черт!" — с беззвучной руганью и упором на руки, приподняв непослушное тело, кое-как сместилась на край дивана. Сглотнула с трудом: безудержно, прямо-таки нестерпимо хотелось пить, и язык невольно потянулся к пересохшим, горько-солёным от пота губам: вода в бутылях ещё бултыхалась, но махровое полотенце, небрежно наброшенное на голову, не мешало бы смочить: подсохнув, оно перестало держаться и с ленивым шорохом опустилось на бедра. Понятно, что ране легче не стало, но ведь бойцы не сдаются!

"Хотя... Какой же я теперь боец..." — и желчно усмехнулась: всего лишь несколько шагов по направлению к кухне, небольших, неторопливых, но неимоверно трудных, с до боли и крови зажатым краешком губы. Всегда и во всём, привыкнув рассчитывать только на себя, теперь зачем-то доказываю самой себе свою же собственную исключительность. Наверное, всему виной те самые проклятые обстоятельства, и… и ещё кое-кто…

Растрепанные локоны сбились на лоб, закрывая обзор, но я тупо и невидяще смотрела перед собой, тихонечко двигая пальцами раненой ноги. Поморщилась: простреленное место чутко реагировало на малейшее движение, тупой болью напоминая о себе, и руки сами собой нервно сжались в кулаки, натягивая и стаскивая простыню.

"Проклятье! Проклинаю беспомощность! Ненавижу! Ненавижу и презираю!" — и я опять крепко выругалась. Смахнула со лба обильный пот, оценивая свои силы. Вот так, осторожно лечь на постель левым боком и так же осторожно, по четверти дюйма выпрямлять больную ногу. Вот так, теперь уже немного легче и можно перетерпеть, чтобы обшарить пол у изголовья...

Горящая ладонь скользнула по грубому линолеуму под диван, проникая глубже, пока не коснулась пальцами чего-то гладкого и прохладного. Ещё немного усилий, и... Ага, есть! Тонкая алюминиевая трубка наконец-то оказалась в руке, и, подтянув костыль к себе, я уселась вертикально с опорой на него, припав к чашке воспаленным лбом.

"Пфф... Ну вот теперь хоть можно собраться с силами. .."- и с квелой улыбкой на лице я невольно погрузилась в воспоминания.

...Там, в двенадцатом участке, остались мои коллеги и друзья. И парни, что на руках вынесли из-под огня. И внешне невозмутимый Перлматер, всучивший мне костыль. И Рой, с тревоги потемневший лицом. И лучшая подружка Лейни, что, задвинув куда-то негативные эмоции, обеспокоенно хлопотала вокруг: ловкий укол обезболивающего, заботливая обработка раны и профессионально наложенная повязка. И вот они, уже на пару с Сидни, настоятельно агитируют меня в больницу, но я отказалась наотрез. И ничто не могло повлиять на моё решение: ни долгие уговоры о необходимости надзора, ни гипотетическая возможность осложнений, ни куча других медицинских страшилок — не подействовали на меня никак: оставаться в больнице я категорически отказалась (и отчасти потому, что ненавижу их с детства). Домой, и только домой, в собственный укромный мирок, многолетнее убежище от всех невзгод. Туда, где можно дать свободу эмоциям и чувствам, и быть самой собой. Где можно делать всё, что угодно, только бы не видеть его, Касла..

«Чёрт, и почему я упомянула «Его»? — и с досады скрипнула зубами. — "Наверное, потому что... "

...Касл тоже был там. Никого не спросив, забрался в «скорую», которая, завывая сиреной, помчалась по авеню, распугивая водителей и пешеходов. Сидящих у борта нещадно бросало из сторону в сторону, качалась капельница над моим носом, и Касл не раз порывался что-то сказать, но слушать я категорически отказывалась. Нет, я догадывалась, ЧТО у Касла было на уме, но в полемику вступать не было никакого желания. И я уничтожала своего напарника, гипотетически, хлестала его взглядом, наотмашь, да так, что он бледнел и потел, подпирая горбом железный борт, и после особо колкого и ненавидящего взгляда даже оторопело отшатнулся. Его лицо скривилось в страдальческой муке, и Касл прикрылся ладонями, продолжая следить за мной сквозь слегка расставленные пальцы.

Однако я уже не обращала на него никакого внимания, потому что до смерти хотелось покоя. Чтобы никто не сочувствовал, не теребил, не лез в душу, и с закушенной до боли губой я мерно покачивалась в такт движенияю машины, рассеянно слушая наставления Лени. Её голос звучал то громче, то совсем затихал, всё сильнее желая попросить помолчать, и, взирая на моё бледное, страдальческое лицо, доктор Пэрриш оборвала сама себя.

Остаток пути до моего дома мы преодолели молча. Вытянувшись в струнку вдоль носилок, аккуратно прижав руку к больной ноге, я усиленно старалась отрешиться от происшедшего. Лейни нашла-таки немного слов утешения, что вызвало мою вялую улыбку. Лекарство уже подействовало, в ноге появилась онемение, и мне реально стало легче. Даже путешествие на носилках вверх по лестнице не претило моему духу и никак не отразилось на общем состоянии. И пока вся компания не очутилась в моей квартире, я всё пребывала в лекарственной полудреме.

Размещением внутри руководила Лейни. По её указаниям разложили на диване постель, аккуратно туда меня пристроив, подкатили к изголовью журнальный столик, с парой бутылок воды, и только после этого парамедики удалились. В комнате остались лишь Пэрриш и Касл. Приоткрыв глаза на ободряющий хлопок по плечу, я заметила Лейни, что присела на краешек дивана, и сердито прищурилась на Касла, что стоял поодаль. Тот смотрел непрерывно в мою сторону, но не выдержав дуэли взглядов, поёжился и страдальчески вздохнул. Затем, с преувеличенным вниманием, уставился на потолочную люстру, разглядывая пыльные "рожки". И выглядел Касл тоже неважно: лицо потемнело и осунулось, а небольшой шрамик над левой бровью стал резче и чётче. Однако, когда Касл хмурился, шрамик терял свою форму, теряясь в морщинках, и эту особенность его мимики я заметила совсем недавно... Тогда, когда руку мальчишки прошила пуля, и Касл первый кинулся ему на помощь. И я даже опомниться не успела, как Касл уже бинтовал простреленное плечо ребенка обрывками своей рубашки. На лице напарника, всегда таком живом и эмоциональном, резко отразились боль и страдания, и вот тогда-то я и приметила тот рубец. И я даже знаю, что двигало тогда Каслом, если бы... Если бы в той перепалке не пострадала ещё и я...

— Кейт, ты как? — искренне сопереживая, Лейни склонилась надо мной, готовая исполнить любую прихоть. — Тебе сюда, помимо воды и костыля, ещё что-либо принести? Могу сделать заказ в китайском ресторане.

В благодарность я нащупала её горячую руку и легонько сжала.

— Халат подай... И полотенце намочи. А так всё... хорошо... — медленно, словно пробуя слоги на вкус, ответила я. — У меня... всё хорошо... Но у меня... совсем нет аппетита... И хотелось бы... побыть одной... Совсем... одной... Я справлюсь...

— Ладно, детка, — Пэрриш ответила таким же невесомым рукопожатием. — Я или кто-нибудь из медиков будем навещать тебя. Уколы, таблетки, перевязки: от этого никуда не деться, и хорошо, что ничего серьезного не задето. Обезболивающее нужно? Нет?! Тогда держи телефон под рукой, ладно? Касл?!

— Он... тоже уходит... Прямо сейчас и надолго... И безо всяких... условностей...

Даже сквозь дрему я расслышала его тяжкий вздох, потом клацнули ключи о столешницу, и две пары ног затопали на выход. Лейни, правда, потом ненадолго вернулась, а я осталась одна, что, впрочем, не очень-то меня и расстраивало. Я ещё как-то смогла дотянулся до воды, чтобы смочить иссушенное горло, а затем долго пыталась устроиться в импровизированной постели. И пришел тяжелый, нездоровый сон, и в нём я дергалась, металась, в кого-то стреляла, кого-то звала, и мне было больно, было жутко, и панический страх охватил меня всю...

* * *

Очнулась я в холодном поту, когда на улице уже зажглись фонари, и в комнату проникали лишь рассеяные отблески: портьеры никто так и не раздвинул. И свет горел только в прихожей. С непривычки похлопала глазами, приходя в себя, провела ладонями по лицу, раздирая слипшиеся веки. Шевельнулась и тут же вскрикнула: раны только в комиксах заживают быстро, но это не значит, что ситуация подавила меня. Сквозь стоны и скупую слезу, на пределе сил, нужно как-то в бытовом плане обслужить себя: умыться, переодеться и может даже кофе сварить, но первая же попытка встать на ноги уложила обратно в постель.

"О, Господи! Как больно!" — да, сейчас я уже сожалела, что отвергла предложение запастись таблетками: заморозка прошла, и теперь простреленное бедро противно, тягуче ныло. И от малейшего движения мельтешило в глазах, но у меня не было выбора. Раз сама за себя решаю, значит, и страдаю сама за себя. И никто не вправе мне в этом посочувствовать. Особенно тот несносный писатель, по чьей милости я, хоть и добровольно, заточена в четырех стенах. И моя обида на него ещё не скоро пройдёт. Если пройдет вообще...

Постанывая, спустила с постели ноги: костыль находился рядом, и я повисла на нём всем своим телом. Понятия об уходе и постельном режиме остались где-то за гранью прошлого, но каждый шаг был достоин похвалы. Одеревеневшая нога, бранные слова и искусанные чуть не до крови губы сопровождали этот трудный и долгий моцион по квартире. Шкаф с бельём, ванная, а если сил хватит — то и кухня. И то, что у меня в холодильнике, кроме полок, ничего больше не было, не особо меня беспокоило. Телефон есть, и можно заказать себе съестного, а если двигаться уж совсем не в мочь, портье откроет входную дверь: уж такая у нас договоренность. А завтра приедет Лейни (до неё продержусь как-нибудь!), вколет антибиотик и сделает перевязку. И жизнь, чёрт возьми наладится, но...

— Какого чёрта, Касл! — дыша, как загнанная лошадь, я остановилась на пороге кухни и тут же разразилась несусветными ругательствами. — И кто тебя только просил?

А в том, что это именно его "проделки", не было никаких сомнений: промасленный пакет с символикой известной пекарни, что лежал по центру острова, и тут же рядом — плотный тканевый колпак для чашек. А под ним...

Да, я в этом почти не сомневалась, и спустя несколько минут сопенья, пыхтения и насилия над своим же несчастным телом я убедилась в собственной прозорливости: дежурная безликая кружка была наполнена кофе почти до краёв. И пончики в пакете, такие пышные, маслянистые, пахучие ванилью и в сахарной обсыпке искушали меня почище библейской Евы. Но... в нынешней ситуации это больше смахивало на какую-то подачку, неуклюжую попытку искупить вину, которую, по факту, трудно было чем-либо загладить, и поэтому пончики безжалостно отправились в урну, а я, сглотнув обильную предательскую слюну, кое-как взгромозилась на стул, боком приткнутый к острову. Чтобы дать отдых рукам, пришлось зажать костыль между ног и только после этого, энергично встряхнув кистями, нерешительно дотянуться до чашки.

Да, это был он, мой обожаемый напиток, столь знакомый и волнующий до дрожи, что был так важен мне и необходим. И в каждом целительном глотке таилось достаточно положительных эмоций, чтобы затмить всё неприятное вокруг. И я поднесла кружку к губам, но...

Реакция организма была неожиданной и отвратной: спустя всего пару глотков, горячо любимого, но уже прохладного кофе, меня чуть не вырвало. Ударило изнутри сладковатым в нос, затряслись, завибрировали руки, и по всему телу разлилась неприятная слабость: так плохо мне не было никогда. Закружилась голова, стены и мебель пустились вскач, и я едва сглотнула липкий ком, что навязчиво подваливал к горлу.

— Пффф... Вот так сюрприз... — не без сожаления я оставила чашку в сторону и теперь тупо пялилась в столешницу перед собой. — Это фиаско, Кейт, и что-то с тобой не так. Нет здоровья, нет настроя и даже кофе не лезет в глотку. Пожалуй, нужно лечь, и какие тут к черту книги...

С костылем под мышкой, перебирая по стене плечом и руками, я двинулась в обратный путь. И с каждым шагом я выключалась буквально на ходу, но всё же билась за себя, безжалостно терзая губы и обламывая ногти. И тут, на полпути к дивану, в дверь внезапно позвонили...

— Кто это, черт возьми? — дотянувшись руками до простенка, я вжалась в него лопатками, чтобы перевести дух. — Как не вовремя и на ночь глядя!

И я молилась про себя, что это кто-то чужой и просто ошибся дверью, но звонок повторился ещё раз, и ещё: он явно подпинывал меня, проверяя на храбрость и стойкость. И я поняла, что если не открою, то перестану себя уважать. Я сильная, я Беккетт, я смогу, и пусть только попробуют во мне усомниться.

Подволакивая гиреподобную ногу, я еле-еле добралась до прихожей: майка и халат на спине промокли насквозь. Глянула в глазок, в сомнениях покусывая губы: кто-то стоял боком или спиной, но, кажется, уже было ясно, кто тут приперся на ночь глядя. Щелкнул замок, и костыль словно приклеился к моей руке.

— Привет, — да, это был он, мой неугомонный напарник. — Как ты?

Рискнул улыбнуться и тут же резко отшатнулся: таким жестоким и беспощадным было выражение моего лица.

— Нормально! — я угрожающе вздернула бровь. — Ты что-то забыл?

— Ннет, — Касл потупил голову, как нашкодивший школьник, а руки держал за спиной. — Просто... Мимо проходил...

Я резко и жарко выдохнула ему в лицо.

— И что? Сбился с направления?

Его взгляд заметался, Касл нахмурился и выдавил из себя:

— Прости... Просто... я подумал: откуда при пустом холодильнике взяться силам?

— У меня есть кому обо мне позаботится, Касл! — мой непреклонный и звенящий от недовольства тон не допускал иных толкований. — Дальше то что?

— Я просто... Просто оставлю это там, — Касл показал пакет с давно известной эмблемой, что держал в руке, и голова его сделала характерный жест. — Это ведь не идет вразрез с энергетическими потребностями твоего организма?!

— Как и куда посмотреть...— ещё немного, и моя желчь выплеснулась бы наружу. — У тебя всё?

Напарник замялся, что-то пробурчал, и если б я смогла, то с удовольствием врезала бы ему костылем, но Касл так умоляюще, так преданно посмотрел на меня, что я лишь брезгливо поморщилась: нужно было что-то решать, потому что я вдруг почувствовала, что капитально выдохлась, и полторы ноги меня уже совсем не держат. И мне опять стало дурно и страшно: завалиться в прихожей на глазах у Касла было бы наихудшим казусом в моей жизни. Сил осталось только на слова, а я ведь видела, как пристально и с жалостью смотрит на меня Касл. И он точно подставил бы мне плечо, но я не собиралась давать ему шанс...

— До кухни, Касл, и обратно, — костыль скрипел под моим весом, но я упрямо смотрела себе под ноги, чтобы не видеть встревоженное лицо Касла. — А после — отправляйся вон. И я не буду по сто раз тебя упрашивать...

— Понимаю... — смиренно склонил голову Касл, и выглядело это абсолютно ненаигранно.

Он буквально просочился в щель между мной и косяком, и спустя несколько минут просунулся обратно, едва не получив дверью, которую я тут же захлопнула.

Теперь никто мне не мешал, и едва щелкнул входной замок, я буквально сползла по стенке на пол, и слезы облегчения обильно запрыгали у меня по щекам: не будет, не будет у Касла триумфа, а у меня — позора...

Вставать на ноги я уже больше не пыталась и, стараясь не шуметь, полуползком, на получетвереньках, поковыляла на место сна. На диван еле забралась, абсолютно иссякшая и злая. Кое-как перевела дыхание, убрав с лица слипшиеся пряди, облизала пересохшие губы. Нужно постараться заснуть, а иначе на грустных мыслях долго не вытянуть. И где-то тут была вода... О, и таблетки, оказывается, тоже...

* * *

Возвращение в реальность было не самым радостным, и на лбу от рукоятки точно останется след. Но мне уже больше не заснуть: голод, жажда, подбитая нога никак этому не сопуствуют. К тому же, хоть и наступило утро, но от порции ночных кошмаров душа моя пребывает не в лучшем виде...

Мои часы, благодаря предусмотрительности Лейни, лежали тут же, на столике, и я прихватила их вместе с водой. Стрелки показывали начало восьмого, и несколько жадных, взахлеб глотков неприятно теплой, безвкусной воды немного сгладили внутренние спазмы, но это пока что вся моя пайка до прихода Лейни. Потому сейчас меня кольнула мысль, что вездесущий Касл может разговорить любого и тем более такого несносного болтуна, как швейцар Фьюри. Чего мне как раз и не нужно, как не нужно знать про меня лишнего и обсуждать до последней косточки — тем паче. И снова тогда возникает вопрос — что же все-таки нужно мне и как дальше быть? От дела меня отстранили, звонить с притворством отцу — не было никакого желания, и вот эта моя вынужденная никчемность, при жгучей деятельности моей натуры, бесила больше всего. И резкой, импульсивной вспышкой, я согнула бы о колено этот злосчастный костыль, если бы... если б не дверной звонок....

* * *

Да, это снова был Касл: он отлично держался, но шрам выдавал волнение. И в пристальном, обращенном на меня взгляде будто бы нетающие льдинки застыли: Касл явно прокручивал сложившуюся ситуацию.

— Что тебе нужно, Касл? — меня уже начинала раздражать его кажущаяся невозмутимость, но я старалась выдержать тон разговора. — Если ты пришел пожалеть меня, то можешь смело отправляться обратно, я никого не держу.

— Сильные женщины не нуждаются в жалости, Беккетт, она унижает их, — несмотря на внешнее спокойствие, его выдавала и маленькая синяя жилка, бешено пульсирующая на шее. — А я не привык унижать женщин.

— Тогда зачем пришел? У меня нет никакого желания с тобой разговаривать, — повиснув всей массой на костыле, я напряженно ждала его хода. И меньше всего я нуждалась в словах утешения, но Касл уже явно что-то решил. В чем не было никаких сомнений.

— Можешь считать меня навязчивым, но за время совместного поиска плохих парней я выработал себе отличную привычку — варить кофе по утрам, и поэтому не собираюсь себе изменять. И сейчас уже утро, а кофе я ещё не пил, и готов поклясться, что ты тоже.

Его глаза странно, завораживающе сверкнули, и сердце предательски дрогнуло, оттаяв всего одним краешком: Касл видел меня насквозь… Кофе… Извечная и любимая тема... И неважно, что организм встретил его в штыки. Может быть, это временно, побочное действие лекарств, может — просто нервы, но сложно, почти невозможно было отказаться от такого предложения, тем более — на голодный желудок. Да, Касл нажимал на болевую точку, и одним молчанием и устрашающими взглядами от него не отобьешься. И его настойчивость поражала меня, выводя из себя и одновременно заставляя восхищаться. У меня не было слов, чтобы возразить, уже не было сил, чтобы выгнать прочь и не было никакой возможности удержать напарника на расстоянии. Хотя сейчас, возможно, я несу несусветный бред, думая о какой-то дистанции, когда Касл так рядом, что протяни руку — и коснешься. И он точно смог бы, но приняла бы это я? Сто раз нет, и эту мысль я чуть не сказала вслух. И меня охватила паника, сердце судорожно ёкнуло, сжимаясь от испуга в комок. Но Кэтрин Беккетт должна, должна была удержать себя в руках, и если…

— Кажется, я догадываюсь, Беккетт, о чем ты думаешь, — веско и уверенно, он оборвал полёт моих мыслей, и мне было всё труднее смотреть ему в глаза.

И я по-прежнему молчала, а слова застревали в пересохшем горле. Ноги наливались свинцовой тяжестью, немели поврежденные мышцы, но я упрямо и будто назло ему изводила себя. И видела его напряжение, видела по выражению его лица готовность прийти на помощь, но я не могла ему этого позволить. Однако, над его эмоциями я не властна, зато всё ещё владею своими, и мимика меня точно не выдаст...

— Кстати, я мог бы закрыть дверь изнутри, пока ты раздумываешь, — Касл выжидательно переминался с ноги на ногу, всё также не ведая, куда приткнуть мешающие руки. — И у тебя сквозняк, я спиной чувствую.

— Тоже мне, шутник...- презрительно фыркнула больше по привычке, но что-то мне явственно подсказывало, что Касл не собирается отступать, и выбрать стратегию поведения было наипервейшим делом, а пока...

...я подозрительно смотрела в эти чистейшей прозрачности глаза, подспудно ожидая насмешки, но Касл был абсолютно серьезен, и раунд оставался за ним. Ладно, я согласна была его временно пустить, но должна быть настороже, и тогда мое самолюбие не пострадает.

И я сдалась, потому что реально замерзли ноги. Разворот не занял много времени, гораздо труднее было сделать первый шаг, дальше должно было бы быть легче. Или совсем нет. Бедро пронзало будто сотней иголок, предательские слезинки катились по щеке, и стон едва не выдавал меня с головой. Я сделала короткую остановку, стараясь вдохнуть как можно незаметнее: из-за напряженных нервов взгляд Касла чувствовался буквально кожей. А останавливаться нельзя, нужно идти, скрипя зубами, и крепко сжимать в побелевших пальцах ручку костыля. Трудно, очень трудно...

Вот и диван уже близко, и я уже знала, как лучше опуститься, а Касл за моей спиной уже исчез на кухне. И в руках напарник держал неприлично громадный пакет, хоть и в дверях стоял вроде бы с пустыми. Что, неужели блинчики? Хотя, какая теперь разница…

И пристроилась в постель, как могла, радуясь, что Касл пока меня не видит.

И даже, несмотря на своё состояния и текущие обстоятельства, мне придётся сопротивляться, что есть мочи, его обаянию, его силе убеждения и незримой поступи в мою сторону, этим мимолетным фразам или невинным жестам, несущие в себе особую потайную суть, подтачивающую мой обособленный мирок. Но вы не думайте, что Касл слишком бесцеремонен и навязчив; скорее всего, это не так, как не убийственно это для меня звучит. Просто, это человек, многогранный и не постижимый, не умеющий отступать и сдаваться, обладающий концентрацией внимания, как у кокер-спаниэля, и фантастической способностью находить незаметное, но важное для истины. И это всё он — Касл.