О невыполненных обещаниях (джен)

Из сна Регулуса вырывает странный шум в коридоре. Приподнявшись на локтях, он сонно вглядывается в темноту, пытаясь привыкнуть к ней и сфокусировать зрение.

Шум повторяется.

Недовольно поморщившись, Регулус все-таки вытаскивает себя из кровати и плетется к двери. Выглядывает в коридор, щурясь от резанувшего по радужкам света — здесь свечи горят всегда.

Весь намек на сонливость тут же улетучивается.

Не то чтобы в крадущемся ночью и выскальзывающем из дома Сириусе есть что-то новое. Конечно же, нет. Но челюсть Регулуса все равно сжимается крепче, и он ощущает, как раздражение начинает нарастать под кожей болезненными иглами.

А потом внимание вдруг цепляется за нечто неопределенное, неприятно царапающее сознание. Он всматривается внимательнее.

Хмурится.

Когда до Регулуса наконец доходит, он чувствует, как от понимания сердце подскакивает куда-то в глотку и застревает там булыжником.

Потому что у Сириуса в руках — несколько сумок, битком набитых.

Потому что Сириус одет непривычно буднично и блекло, по-дорожному, будто ему предстоит долгий путь.

Потому что Сириус — слишком сосредоточенный, слишком хмурый, он совсем не похож на того, кто собирается всю ночь веселиться, чтобы в конечном счете вернуться.

Ведь он всегда возвращается.

А в следующую секунду Сириус оборачивается, замечая так и застывшего в дверях Ругулуса — и в его серых непроницаемых глазах мелькает то, от чего у Регулуса пальцы заходятся мелкой дрожью.

Чувство вины.

И Регулус знает, что это значит.

В глубине души он давно этого ждал.

Возможно, с того дня, когда узнал, что Сириус поступил в Гриффиндор.

Возможно, с того дня, когда впервые услышал крики матери о том, что Сириус — позор ее плоти.

Возможно, с того дня, когда Сириус впервые задумчиво сказал, что их, наверное, дурят, и магглы на самом деле не такие уж плохие.

Возможно, Регулус попросту знал всегда, чем все закончится.

Потому что Сириусу душно в этом доме, потому что из Сириуса стены этого дома высасывают душу похлеще дементоров — Регулус знает. Видит.

Ведь там, в Хогвартсе, рядом со своими дурацкими дружками, Сириус совсем другой. Там он живой. Яркий.

Зажигающий мир вокруг себя.

И теперь это наконец происходит.

Сириус не выскальзывает на одну ночь, к своим друзьям грязнокровкам и предателям крови.

Сириус уходит навсегда.

Но предательство Сириуса тоже не новость, Сириус давно уже предатель, якшающийся со всяким сбродом, и Регулусу должно быть все равно.

Должно быть все равно.

Должно...

— Куда собрался? — спрашивает Регулус, удивляясь тому, насколько ровно и холодно звучит собственный голос, пока внутри все сотрясает землетрясениями.

Сириус поджимает губы.

Сириус так же холодно отбривает:

— Не твое дело.

А Регулус чувствует, как губы тянет мрачной усмешкой — больно, так больно почему-то тянет. И злость на эту боль отзывается, вскипает мгновенно, пытаясь перекрыть ее собой.

Собственный язвительно-насмешливый голос Регулус слышит будто со стороны.

— Тогда, думаю, мне стоит разбудить мать. И посмотрим, чье это на самом деле дело.

Гнев тут же ответно вздымается в Сириусе, как шерсть вдоль позвонков. Регулус видит, как этот гнев вспыхивает в его глазах — но вспыхивает блекло, пустотно. Не может перекрыть собой серость и безжизненность, которые по дну знакомой радужки — всегда-всегда-всегда в стенах их родного дома.

— Ну, вперед, — рычит приглушенно Сириус, и ему явно стоит огромных усилий не заорать во весь голос. — Давай, отыграй маменькиного сыночка, ты, маленький паршивый преда...

— Это я предатель? — выплевывает Регулус, делая шаг вперед и сжимая руки в кулаки в отчаянной попытке сдержать все нарастающую, сотрясающую его дрожь. — Это ты водишься со всякими грязнокровками. Это ты предпочитаешь сброд собственной семье. Это ты уходишь сейчас навсегда и бросаешь меня...

Регулус резко останавливается и отшатывается, понимая, как сильно увлекся, как далеко его занесло. Понимая со все возрастающим ужасом: в порыве злости он сказал то, что никогда не должно быть стать сказанным. О чем себе запрещалось даже думать.

А у Сириуса в глазах тем временем гнев тает, чтобы вновь уступить место чувству вины — и Регулусу от этой вины тошно. Тошно от того, что эта вина подтверждает его догадку без слов. Тошно от ее лживости и бесполезности, и ему хочется вернуть гнев обратно, ему хочется...

Ему хочется умолять.

Ему хочется наплевать на все годы отстраненности, на бесчисленные стены, выросшие между ними, на стены, отстроенные их собственными руками; на пропасти, этими руками вырытые.

И Регулусу вдруг опять семь.

И еще нет никаких Гриффиндоров и Слизеринов, между ними еще не стоят никакие грязнокровки и прочие дурацкие друзья Сириуса.

Регулусу семь, и он смотрит на своего брата, как на кумира, как на свою личную икону. И он спрашивает по-детски наивно, пока они валяются на кровати Сириуса и читают журналы по квиддичу:

— Так ведь всегда будет?

А Сириус улыбается ему широко, белозубо и искренне; Сириус бросает легкомысленно — но надежно:

— Конечно.

И семилетнему Регулусу в этом «конечно» слышится обещание быть рядом всегда, всегда быть опорой и поддержкой, всегда быть тем, кто вытащит, кто не даст упасть...

Регулусу семь.

И ему хочется назад своего кумира и свою икону.

Ему хочется вновь смотреть на Сириуса доверчиво и знать — он словит, если упасть.

Обязательно словит.

И Регулусу хочется умолять.

«Пожалуйста».

«Пожалуйста, останься».

«Я не знаю, как мне не рухнуть без тебя».

«Пожалуйста».

Регулус смотрит Сириусу в глаза, и в глазах этих, серых-безжизненных, ему вдруг мерещится что-то еще, что-то, проглядывающее с тех далеких дней, когда они были детьми, когда они были братьями; когда доверяли друг другу и дороже друг друга у них никого не было. Бессознательно потянувшись к этому «что-то», Регулус почти открывает рот, почти просит, почти...

Но потом он задевает периферийным зрением одну из сумок Сириуса.

И видит выглядывающий из нее уголок красно-золотой вязки, а вместе с ним в голове проносится образ весело смеющегося Сириуса в окружении трех его гриффиндорских друзей.

Внутри все обрушивается.

Все воздушные замки, построенные за считанные секунды.

Потому что больше никогда не будет так, как в детстве.

Потому что стены и пропасти — вот они, между ними.

Не проломить.

Не перепрыгнуть.

Потому что они оба сделали свой выбор — и Сириус предал Регулуса гораздо раньше. Когда впервые заговорил о магглах с любопытством. Когда впервые намотал на шею красно-золотой шарф. Когда впервые отвернулся от Регулуса, чтобы улыбнуться одному из своих тупых гриффиндорских дружков.

И Регулус отказывается думать о том, что, возможно, он предал первым, увидев в письме приговор «Гриффиндор».

Сириус — предатель.

А то, что он делает сейчас — всего лишь последний шаг на пути его предательства.

Они больше не дети.

…и он больше не нужен Сириусу.

Регулус чувствует, как внутри него что-то горячечное, жаркое леденеет, оставляя за собой пустоту, пока он отступает на шаг, и на второй.

— Отлично, — говорит он ровным, спокойным голосом, игнорируя то, как судорожно сжимается гортань, будто кто-то натягивает на ней удавку. — Давно пора. Без тебя в этом доме станет лучше. Чище. Уйдет эта мерзкая грязнокровная вонь, которой от тебя постоянно разит.

Лицо Сириуса тут же ожесточается, челюсть сжимается крепче, так, что можно заметить, как под кожей ходят желваки.

Чувство вины из его глаз уходит, оставляя за собой серость.

Безжизненность.

Пустоту.

— Прекрасно. Не смею больше обременять своим присутствием, — зло выплевывает Сириус, после чего разворачивается на пятках.

Регулус ждет.

Ждет.

Ждет.

Наконец, слышится хлопок двери — Сириус больше не утруждает себя тем, чтоб быть тихим, но молчание дома после его ухода лишь становится непроницаемым.

Никто не просыпается.

Никто не замечает.

Еще несколько секунд Регулус невидящим взглядом сверлит пустоту перед собой — а потом ощущает, как ноги перестают его держать.

И подхватить его оказывается некому.

И держать его больше некому.

И он вдруг обнаруживает себя, уткнувшимся лицом в коленки, и глаза почему-то жжет, и щекам почему-то мокро.

И ему вновь семь.

И изо рта вырывается хриплый шепот:

— Лжец.

Потому что Сириус обещал — так будет всегда.

Он обещал.

Обещал...

И Регулус задыхается его невыполненным обещанием.