Опиум и другие услады Гименея (гет)

Итак, отныне он женат. На женщине, которую он любит и находит в высшей степени привлекательной. На истинной законодательнице мод, которая сумела изящно, но недвусмысленно намекнуть ему на то, что ее нисколько не коснулось поветрие ханжеской стыдливости, охватившее в наши дни буквально всё общество. Ему ли беспокоиться по поводу предстоящей брачной ночи? Лишь бы проклятое бедро не подвело в самый неподходящий момент.

К нему, деликатно кашлянув, склонился Мастерс:

— Что-нибудь еще, сэр?

Фицуильям поднял на него глаза, только сейчас с досадой осознав, что все это время сидел, уставившись — именно уставившись, а не просто глядя! — на огонь камина. Неудивительно, что у Мастерса сейчас такое странное выражение лица — это отражение его, Фицуильяма, собственных переживаний. Не очень-то он, наверное, сейчас похож на счастливого молодожена… Но когда в глубине бедра пульсирует, в такт сердцебиению, неумолимая боль, то человеку становится уже как-то не до наслаждений Гименея.

— Нет-нет, ничего. Ступай. Может, внизу еще осталось немного пирога.

Когда Мастерс с улыбкой удалился, оставив ему возможность самостоятельно переодеться, Фицуильям погрузился в мрачные думы о грядущей ночи. Его совершенно не вдохновляла перспектива возлечь в ближайшие часы на супружеское ложе, дабы познать свою жену. Единственное, чего ему сейчас хотелось — это уютно устроиться в кровати, принять несколько большую дозу опиума, чем предписано, укрыться одеялом с головой и погрузиться в блаженное отсутствие каких бы то ни было ощущений. К сожалению, в эту ночь он не мог позволить себе ничего подобного. Кэролайн, отныне миссис Фицуильям, была не из тех женщин, которых можно игнорировать.

Он потер затекшую шею. Ну что ж, если это все-таки непременно надо сделать...

Часы пробили полночь. Запахнув халат, Фицуильям вышел в холл. Вновь, в который уже раз, он хмуро подивился тому, как его смогли уломать на то, чтобы провести брачную ночь в Кентридже. Ведь поначалу было решено, что прямо из церкви новобрачные прибудут на небольшой банкет, организованный в их честь, а сразу после этого, в полдень, отправятся в экипаже в Уэймут. Но Кэролайн высказала недовольство по поводу сырости в гостиницах, мать настаивала на пышном торжестве, а отец… Отец, хотя и был согласен с ним в этом вопросе, тем не менее счел нужным на сей раз уступить женщинам, позволив им распоряжаться всем по своему разумению. Обычно лорд Бакстон железной рукой правил домом, и это был единственный случай, когда он пошел на уступки. Хотя именно в этом случае его сын смог бы, наверное, по достоинству оценить отцовскую тиранию, так как она защищала бы его собственные интересы.

Фицуильям крался по коридору, словно вор, сжимая кулаки от боли, которая причиняла ему уже поистине адовы муки и эхом отдавалась в голове. Увидев горничную, он сделал вид, что не заметил ее. Она, в свою очередь, притворилась, что не заметила его. Добравшись до спальни Кэролайн, Фицуильям тихонько постучал — видимо, чересчур тихо, потому что пришлось постучать вновь, прежде чем дверь наконец открылась.

Взглянув на свою невесту, он ощутил укол совести: она, судя по всему, очень волновалась, ожидая его... Замысловатая прическа — произведение искусной горничной — потеряла былой вид: тщательно завитые локоны были уже не заколоты, а рассыпаны по плечам. На лице Кэролайн лежала бледность, руки нервно комкали складки ночной сорочки.

Он улыбнулся, от души надеясь, что это выглядит ободряюще:

— Прощу прощения, что заставил ждать.

Она лишь дернула плечиком, нисколько не упрекнув его в невнимательности. И это задело Фицуильяма больше, чем любое выражение негодования.

— Может… присядем?

— Как вам угодно, — отозвалась Кэролайн.

Конечно, рядом стояла кровать, но Кэролайн, насколько он мог судить, чувствовала себя для этого еще слишком скованно. Помимо кровати, в комнате имелось два стула — и, увы, ничего более. В смысле, никакого другого предмета мебели, на котором можно было бы разместиться вдвоем. Пришлось им усесться на стульях, поставленных бок о бок, — церемонно, как на балу. Он попробовал придвинуться к ней поближе вместе со стулом, но это движение вызвало столь острую боль в бедре, что он с трудом сдержал крик. Его бросило в пот от мысли, что сегодня недуг может пригасить его пыл новобрачного и воспрепятствовать выполнению супружеского долга.

Наверное, разумнее было бы признаться Кэролайн во всем, а затем спросить, не припасено ли у нее лауданума и не возражает ли она против того, чтобы он прилег и забылся прямо тут, на ее кровати. Но он был из породы Фицуильямов, а они славились своим упорством. Он решил, что обязан переспать сегодня с женой, даже если это убьет его. Или, как минимум, должен попробовать это сделать, чтобы после не корить себя.

И он потянулся к ней с поцелуем. Но выбрал не слишком удачный угол соприкосновения и лишь скользнул губами по краю ее рта. А когда попробовал исправить положение, она вдруг отвернулась, так что в итоге он лизнул ее по щеке. Наверное, это была самая провальная попытка поцелуя в мировой истории. Кэролайн отерла щеку и, кажется, даже слегка вздрогнула. Да, она явно была не в духе — первое впечатление не обмануло его.

Он прочистил горло и произнес:

— Я… кхм… могу и получше.

— Очень на это надеюсь, — пробормотала Кэролайн.

Встретившись глазами и на мгновенье улыбнувшись друг другу, оба потупились.

Ее руки по-прежнему комкали складки сорочки, и он накрыл их своей ладонью, поразившись тому, какие они тонкие и нежные. А затем вновь склонился, чтобы поцеловать ее, в полной уверенности, что на сей раз все уж точно пройдет как надо. Но Кэролайн вдруг резко оттолкнула его и, вскочив, бросилась к окну. Она успела распахнуть створки как раз вовремя, чтобы, перегнувшись через подоконник в ночную темень, окатить рвотой кусты под окном.

Фицуильям тоже вскочил и, зашипев от боли, похромал к окну — от волнения у него не осталось больше сил притворяться здоровым. Положив ладонь ей на спину, он провел большим пальцем вдоль позвоночника:

— Кэрол?

По ее телу вновь прошла судорога. Не говоря больше ни слова и терпеливо ожидая, пока она откашляется, Фицуильям привел в порядок ее прическу, аккуратно собрав рассыпавшиеся локоны. Наконец она сказала:

— Уже всё…

После этого она позволила довести ее обратно до кровати и произнесла:

— Погасите свечи, прошу вас. И закройте окно, чтобы стало совсем темно. Умоляю!

Укрывая ее одеялом, он спросил:

— Это мигрень?

Кэролайн страдальчески кивнула и закрыла глаза. Фицуильям, хромая, заходил по комнате: он потушил свечи, закрыл окно, задернул полог балдахина. После этого ему, наверное, следовало бы вернуться в свою спальню, но боль в бедре не стихала, и вдобавок он чувствовал себя совершенно изможденным. Так что ему ничего не оставалось, кроме как улечься рядом с женой, подложив под больное колено подушку.

— Я все испортила. Прости, — произнесла Кэролайн.

— Ты ни в чем не виновата.

— Нет, виновата. У нас могла бы быть идеальная брачная ночь, а вместо этого меня чуть не вырвало на тебя. Теперь ты, наверное, расторгнешь брак, потому что он не был должным образом подтвержден, и…

Фицуильям пошарил в темноте, нашел руку Кэролайн.

— Знаешь, Кэрол, у меня сейчас так болит бедро, словно в нем ковыряют раскаленной кочергой. Единственное, чего мне хотелось в эту ночь — это лечь и попытаться уснуть. Так что ты ничего не испортила. Просто мы с тобой — самая жалкая пара во всей Англии…

— Так я правда ничего не испортила?

— Правда.

Она сжала его руку.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю, — заверил он, поправляя подушку под коленом.

— Ричард!

— Да, любовь моя?

— У меня в сундуке лежит флакон лауданума. Если ты принесешь его, мы разделим его на двоих.

Фицуильям улыбнулся и подумал, что несмотря на такое не слишком обнадеживающее начало, вместе они сумеют преодолеть что угодно.