Вырастешь — поймёшь (джен)

Рука у мамы теплая и крепко сжимает мою.

Сегодня воскресенье: папа остался дома, а мы куда-то пошли. Мама пока что не сказала, куда. Я надеюсь, не к маминым подругам: мне у них жутко скучно. Вот бы мы вернулись пораньше: я бы тогда позвала Сашку во двор играть в «импостеров».

Так называют человечков в цветных скафандрах, которые убивают других импостеров. А того, кто был «импостером», скидывают в космос.

Когда мы едем в троллейбусе, мама даёт мне телефон, и я смотрю, как Данька Краш со своим папой открывают упаковки с игрушками.

Мне завидно: все они такие дорогие, что мне, наверное, ни одной такой не купят. Может быть, уговорить папу снимать влоги? Но он беспокоится только о своих фирмах и процентах. А играет только в машинки свои. Я показывала ему «импостеров», но ему не понравилось.

Когда папа Даньки Краша лëгонько стукает его по затылку ладошкой, тот начинает звонко смеяться, и я улыбаюсь и тоже смеюсь. Они такие милые!

Мама тянет из моих рук телефон: мы кажется приехали.

В этом месте я никогда в жизни не была: такие большие деревья и незнакомые дома, но пока мама рядом — мне ничего не страшно. Мы шагаем через дворы, мимо шумных дорог и кучи машин, а потом спускаемся в подвальчик, над которым висит разноцветная большая табличка:

Фотосалон «Синяя мечта»

Так мы идём фотографироваться?

Кажется, да: в помещении за большой дверью нас встречает дядя в очках, и мама с ним здоровается.

Я здороваюсь тоже. Может быть, мы с мамой будем вместе снимать влоги? Как интересно!

Мама о чем-то недолго с ним разговаривает, а потом дядя уходит в комнату, а мама наклоняется ко мне.

— Слушайся дяденьку, он тебя пофотографирует, а потом пойдем с тобой гулять.

— А это для альбома?

— Да, доченька, для альбома.

— А мы будем вместе фотографироваться?

— Нет, Альбиночка, только ты.

Дядя возвращается и приглашает меня в комнату с белой простыней на стене, и кучей фотоаппаратов. Мне немного страшно, потому что мама осталась снаружи. Дядя запирает дверь на ключ, и велит мне встать на простыню у стенки.

Я и раньше фотографировалась: в школе, на семейных праздниках или с моими подружками. Но в этот раз почему-то всё иначе, потому что фотограф делает всë долго. Делает много фотографий, и его камера постоянно быстро-быстро щелкает.

Спустя какое-то время он велит меня снять платьишко, и я говорю, что другой одежды у меня нет. Фотограф говорит, что одежды и не нужно, и мне становится неуютно. "Может быть, он врач?" — думаю я. Я слышала, что в больнице иногда тоже делают снимки, и может, это именно оно?

Но на врача он не похож.

Я остаюсь в трусиках и носочках, и огромная чёрная линза снова начинает меня фотографировать и страшно щелкать. Мне страшно — в первый раз в жизни по-настоящему страшно. Когда все это кончится?

Когда дядя велит мне раздеться полностью и лечь на пол, я начинаю плакать. Как можно громче, чтобы позвать маму, оставшуюся снаружи, чтобы она пришла и забрала меня. Линза ещё какое-то время щёлкает, прежде чем фотограф решает позвать маму.

— Ну что ты расплакалась! — сетует она, склоняясь передо мной. — Всё хорошо, я здесь. Делай как дядя велит.

— Не хочу! — плачу я.

Мама даёт мне подзатыльник и прикрикивает:

— Через "не хочу"! Быстро перестала плакать и сняла трусы, как дядя просит! А то без телефона оставлю!

Я побаиваюсь фотографа — но злую маму я боюсь больше. Шмыгая носом, я делаю то, что она просит и ложусь на пол, на холодную простыню.

Фотограф, казалось, начинает фотографировать быстрее. Я стараюсь на него не смотреть и даже не шевелиться без его указаний.

* * *

Когда мы выходим, я уже почти успокоилась: дядя был не людоед и не маньяк, и даже не тронул меня, А просто пофотографировал в разных позах, а потом даже помог встать и одеться. Он казался очень добрым и даже погладил меня по голове.

Идя к остановке, я просто надеюсь, что мама не сильно на меня злится и не оставит без телефона на месяц. Она долго молчит: пересчитывает пачку денег в руках, что-то бормочет себе под нос, и, кажется, почти про меня забыла. В голове всплывает мысль: может, она что-нибудь мне купит на эту огромную гору денег?

— Альбина, не отставай, — говорит она, обернувшись на меня, и убирает деньги в карман. Судя по голосу, она не злится. Я догоняю её.

— Мамочка, а зачем меня фотографировали?

Я беру её за руку. Её кожа снова сухая и тёплая.

И мама говорит мне слова, которые эхом потом всплывали в моей голове ещё долгие годы, когда я её вспоминала:

— Вырастешь — поймёшь.

И, когда выросла, я действительно поняла.

Но тогда было уже поздно.