Такой же, как все (джен)

Сорок два пятьдесят или тридцать. Он стоит перед прилавком, и взгляд мечется от ценника к ценнику. Двенадцать рублей пятьдесят копеек; для кого-то вообще не деньги. Несущественная разница. Но от лапши за сорок два пятьдесят у него не болит живот, лицо и грудь не покрываются болезненными прыщами. Да что вообще купишь на двенадцать пятьдесят? В лучшем случае к ним можно добавить еще столько же и отложить до следующей покупки.

Он идет мимо стеллажей с консервами, мимо прилавков с мясом, сырами и десертами. Желудок сводит, рот наполняется горьковато-вязкой слюной. Вокруг теснятся люди с набитыми тележками, они азартно выбирают говядину, спорят с видом знатоков, какая часть туши лучше — грудинка, лопатка или огузок. И в сырах они эксперты, говорить о сортах могут часами. На ужин у них всегда бутылочка вина. Редко встретишь человека с пустой тележкой.

Он подходит к кассе. Становится неуютно, горят щеки, потеют ладони. Хочется уйти, схватить пакет серой лапши и сбежать домой, прочь от магазина, прочь от неизбежного позора. Но нельзя, охрана не выпустит, таковы правила. Дождавшись своей очереди, он смущенно протягивает неприметную упаковку.

Рядом с грязно-белой шторкой, за которой стыдливо спрятаны пачки сигарет, сидит молодая девчонка:

— И все?

— Да, — застенчиво отвечает он.

Она вздыхает, закатывает глаза и брезгливо сообщает:

— Вам нужно на первую кассу. Она для малоимущих. Разбудите кассира.

Рубашка липнет к влажной от пота спине.

— Спасибо, извините, — смущенно бормочет он, выбирается из очереди и, огибая членов братства Полных Корзин, идет к крайней кассе.

Там, подперев щеку рукой, дремлет кассир. Седая борода аккуратно подстрижена, на макушке крохотная лысинка, узловатые пальцы, сутулая спина.

Больше нечего сказать. Старик почти полностью скрыт стойкой.

— Прошу прощения, у меня тут покупка, — собственный голос звучит как на магнитофонной записи. Почти неузнаваемый. Вроде знаешь, кто говорит, а не верится.

Кассир открывает глаза, будто не спал вовсе на рабочем месте, и вздыхает:

— Сильно неловко было?

— Что — неловко?

— Ну, в первый раз прийти оттуда, — тот кивает на очередь-змею, бугристую от проглоченных корзинок, — сюда?

В ответ он лишь кивает. А что тут скажешь.

— Понимаю, тоже таким когда-то был. Но потом привыкаешь. Ноги сами к первой кассе идут, — доверительно подмигивает старик и берет протянутую пачку: — Что там у тебя?

Блеклые буквы складываются в слова «макаронные изделия» и тут же расплываются по картону. Как люди в толпе.

Раздается короткий писк сканера.

— Тридцать ровно.

Он протягивает деньги и собирается уйти, но старик окликает его:

— Говорят, скоро новый закон примут. Запретят делать покупки меньше пятисот рублей. На твоем месте я бы поискал себе такой же магазин. Работа, конечно, унылая, хоть плачь, но есть льготы и еда под боком.

— Спасибо, я подумаю, — он пятится и, хотя старик остается внутри, слышит:

— Думай быстрей, а то хлоп — и штраф. Полтыщи.

Крепко прижимая упаковку к груди, он выходит на бесконечную улицу без единого фонаря и бредет по тротуарам наугад. Он все равно приходит домой и лениво думает о том, что после принятия того закона кассу старика придется закрыть.

Июль 2022