Когда больше ничего не осталось (джен)

Хотя широко известно, что мозгошмыги разжижают мозг, у Ксенофилиуса Лавгуда в голове все было предельно твердо. Порой ему казалось, что его мозг превратился в камень и тащит за собой к земле сначала голову, а потом и остальное тело — каждый раз, когда Ксенофилиус хоть чуть-чуть замедлял шаг. Это… Не могло не радовать. Это значило, что по крайней мере вокруг него абсолютно все мозгошмыги были истреблены. Ксенофилиус не собирал их трупы в баночки в качестве трофеев — хотя это было бы ожидаемо, — но случайно размазанную по стенам кровь убирать не спешил. Пусть это будет напоминанием. Предостережением.

Но этого все-таки было мало. С тех пор, как две его прекрасные певчие птички, две звезды в его глазах — две его девочки, что уж там, — покинули этот дом, Ксенофилиус не мог перестать думать о мести. Настоящей, праведной, всеобъемлющей. Абсолютно каждый должен был умереть.

Мозгошмыги.

Худшая из вещей, грязнейшее из ругательств. Глупое слово, описывающее самых жестоких из существ.

Ксенофилиус с силой сжал кулаки и несколько раз ударился лбом о столешницу. Камень внутри черепной коробки отозвался глухой болью. Так и нужно. Это — хорошо.

Месяцы, прожитые отшельником в запертом на все заклинания доме, привели его к одному знанию: мозгошмыги берутся из ниоткуда и исчезают в никуда. Будто в нашем мире они только ищут пропитание, а своими делами занимаются где-то еще. Ксенофилиус снимал очки только перед сном, а все остальное время караулил, ждал их появления и каждого случайно залетевшего в его дом мозгошмыга подвергал опытам. Колдовал, исследовал, а потом вскрывал и изучал внутренности. Внутренностей у существа размером с таракана находилось немного, но это приносило Ксенофилиусу странное удовлетворение. Для дела это было опциональным шагом — который, впрочем, процессу не мешал.

Тысячу экспериментов спустя Ксенофилиус начал понимать принципы их появления, а еще научился их вызывать. Рой в пять десятков мозгошмыгов окружил его голову, когда Ксенофилиус в очередной раз сменил предметы эксперимента и использовал другое невербальное. Предметом внезапно оказался моток ниток, найденный в шкатулке Пандоры, которую Ксенофилиус так и не убрал со своего стола. Мозгошмыги почему-то приманивались на определенные вещи и заклинания — и почему это случалось, Ксенофилиус даже не пытался узнать. Ему был важен результат. Ему было важно, что попавшийся под руку нож для препарирования неожиданно эффективно разбросал маленьких мертвых мозгошмыгов по его полу.

Ему было важно, что в некоторых местах их прилетала сразу сотня.

Пять сотен.

Тысяча.

Ему было важно видеть их кровь через эти дурацкие розовые очки, которые он теперь никогда не снимал.

Ему было важно помнить взгляд Пандоры в ту самую секунду, когда она поняла, что что-то забралось ей в ухо и теперь она не может сдерживать заклинание.

Ему было важно помнить хрупкий силуэт Луны, которую он попытался закрыть собой, когда она бросилась матери на помощь.

О, ему было очень важно видеть их кровь. В мире не должно было остаться ни единого мозгошмыга.

В этом Ксенофилиусу помогали неожиданные вещи, а еще — время. Он выяснил, что больше всего их призывается в день начала нового сезона. Невидимые насекомые из другого мира, приходящие по календарю — это самое странное, чем могла стать его жизнь. И вот он здесь. Первого марта. В почему-то особенном для мозгошмыгов месте. Именно на это здание указывали все эксперименты — отель в маггловском городе. Кто бы мог подумать.

Вещи для приманки тоже было лучше использовать местные.

Ксенофилиус вымученно улыбнулся недоуменно смотрящему на него мальчишке за стойкой с надписью «администратор». Что его так удивило? Спутанные белые волосы? Короткая прохудившаяся мантия? Его имя?

— Могли бы вы, пожалуйста, принести в мой номер черный нож, веревку длиной тридцать три сантиметра и три апельсина? Я заплачу, сколько требуется. Вдвойне. Неважно сколько.

— Э-э-э… — Мальчишка пролистнул блокнот на своем столе, выбивая пару секунд на размышления. — Я посмотрю, что мы можем сделать, сэр. Вот ваши ключи. Второй этаж, правое крыло.

За окном стоял поздний вечер, но Ксенофилиус не потрудился включить свет в номере. Вестей от мальчишки не было вот уже полчаса, и он терпеливо ждал, сидя в одной позе с закрытыми глазами. Он не вздрогнул, когда в дверь постучали. За ней оказалась горничная, которая принесла все что требовалось. Ксенофилиус поблагодарил ее и закрыл дверь изнутри, оставаясь в темноте. И только сейчас наконец-то смог надеть очки. Повертел в руках принесенный нож: прорезиненная ручка, сталь — хороший выбор современного человека. Хорошая, болезненная смерть для мозгошмыга.

Ксенофилиус немного потренировался на вызовах малых стай — кровь брызгала на стены, оставляя светящиеся пятна, и с каждой каплей добавляла в жизнь чуть больше смысла. Когда разминка подошла к концу, Ксенофилиус начал собирать элементы ритуала: веревку кольцом выложил на стол, апельсины — рядом с ней. Нехитрая подготовка, но с нужными словами…

Выглядело это так, будто Ксенофилиус ударил палкой гигантский осиный улей и теперь все сто тысяч его обитателей были ужасно злы. Появившиеся из ниоткуда мозгошмыги заполонили комнату, роем кружась вокруг фигуры в центре ковра. Они норовили залететь в уши, попадали в рот, но Ксенофилиус не замечал этого. Он яростно размахивал зажатым в руке ножом, вращаясь вокруг своей оси, и с каждым движением сотни мозгошмыгов падали к его ногам, кровь брызгала на стены и застеленную кровать, на одежду, руки и лицо. Ксенофилиус задыхался, терял равновесие, рычал и падал, практически ничего не видел, а затем поднимался и продолжал. Он чувствовал их внутри своей головы, но точно знал, что это ненадолго, что он уничтожит их всех до последнего. Со временем рой редел — и спустя полчаса лишь несколько одиноких мозгошмыгов все еще летали по комнате.

Ксенофилиус лежал на полу. Закрыв глаза, он перебирал руками раздавленных, разрезанных, разорванных насекомых. По вискам бесконтрольно текли слезы.

— Вот видите, чувствуете? — вдруг заговорил он в темноту. — Я сделал мир немного лучше. Через три месяца поедем в другое место делать то же самое. Что думаете?

Когда он наконец снял очки, темнота победила, оставаясь всем, что можно было увидеть, единственной реальностью, когда больше ничего не осталось. Никакой светящейся розоватой крови на стенах. Никакой кучи мозгошмыгов, покрывающей пол комнаты, точно мох в лесу. Лишь слегка сбитое белье на постели да человек, лежащий на ковре, — только это было свидетельством хоть чего-то происходившего в комнате. Ксенофилиус вытер мокрое лицо рукавом и наконец выпустил нож из руки.

— Луна, передай маме, чтобы в следующий раз она была аккуратнее.

Плечи его затряслись, и он закусил кожу на запястье, чтобы не закричать.

— Пандора, передай Луне, чтобы она присматривала за тобой. А то я тебя знаю.

Ксенофилиус повернулся на бок и поджал под себя ноги. Он редко говорил с ними вот так, но этой ночью мысли сами собирались в слова. В какие-то мгновения казалось, что ему отвечают или хотя бы слышат. Он так и уснул на мягком бежевом ковре рядом с нерасправленной кроватью, видя сны через розовые очки, и даже на периферии зрения там не было ни одного мозгошмыга.

Утром комната выглядела практически нетронутой.

Теперь он мог готовиться к следующему разу в начале лета. На примете был один город в другом конце страны. Ксенофилиус уже экспериментировал с яблоками и двадцатидюймовой атласной лентой — кажется, мозгошмыгам это нравится так же, как апельсины.