Она говорит "Прощай" (джен)

Файф закуривает и откидывается на спинку кожаного дивана. В люксовом номере отеля Shangri-La, где разместились представители ФБР. Чересчур шикарное место для обычно скупой в вопросах бюджета организации.

"Всё лучшее для нашей золотой девочки".

"Подопытной свинки" будет вернее. Но об этом деловые дяди в кабинетах не говорят. Файф-то уж точно не говорят. Она сама все знает. Она же искусственно выведенный гений.

Найн наклоняется к ее руке, притягивает фильтр к своим губам и тоже затягивается.

Получается дерьмово. Он мгновенно закашливается и глупо содрогается в конвульсиях, пока его лёгкие выталкивают дым. Глаза застилают выступившие слезы.

— Не умеешь, — насмешливо-презрительно выплевывает Файф.

Словно курение входит в список навыков, которые каждый должен освоить ещё в детском саду. Правда, им вместо детского сада достались безликие стены, уколы, таблетки и череда опытов. Но зачем поминать старое...

— Эта дурная привычка тебя убивает. — Найн знает, что сказал глупость. Он знал это ещё до того, как открыл рот.

Но смолчать он просто не может. Твелв сказал бы, что у него комплекс старшего брата. Найн в ответ припомнил бы другу повадки ярмарочного клоуна. Файф же больше похожа на часовую бомбу со сломанным таймером. Ни за что не угадаешь, когда рванет.

Их троих неумолимо убивают препараты, которые тестировали на детях из проекта "Афина". В тайной лаборатории, не давая своим подопытным даже имен. Номера и кошмарные воспоминания — все, что у них осталось. Из всех, кто там был, выжили лишь трое: Найн, Твелв и Файф. Девятый, Двенадцатый и Пятая. Но и им уже недолго осталось. Нет времени чего-то достичь, нет времени пожить в свое удовольствие. Раку лёгких тоже негде развернуться.

Зато можно взорвать парочку бомб.

— Я умру от сигареты, только если брошу ее в бензобак, — усмехается Файф.

Зло усмехается.

Найн сказал бы, что в чем-то их мысли сходятся. Хотя тяга к разрушению разная. Они с Твелвом успели сбежать до того, как система превратила их мозги в кашу. Маленькая девочка, которую они там бросили, не смогла.

У нее такие же белоснежные и мягкие, как пух, волосы, знакомые черты, яркие сиреневые глаза. Но взрослая фигура. И она глядит так, словно у нее вместо зрачков оптический прицел.

Отвратительный взгляд, совсем не подходящий той хрупкой, часто плачущей Файф, которую Найн знал.

— Бросил. Ты меня там бросил.

Ее претензии не отличаются оригинальностью. Лакированные коготки стучат по деревянному подлокотнику. Сигаретный дым свивается в белесые облака.

Они оба бросили, вместе с Твелвом. Но у Найна комплекс старшего... кого-то там. И их план побега придумал он. Не учел, не доработал, не включил все переменные...

Только поэтому он ведется на ее звонок. И теперь сидит там, где совершенно точно не должен. На четырнадцатом этаже отеля, в номере, снятом для агента ФБР.

Глупый, нелогичный поступок, способный перечеркнуть их с Твелвом планы и оставшийся ему самому малюсенький отрезок жизни. Но, когда Файф говорит в трубку адрес и добавляет: "Приходи один", Найн каким-то внутренним чутьем понимает, что там не будет ловушки.

Он не произносит "прости". Ни оказавшись на ее пороге, ни потом. Да она и не ждёт. Есть вещи, которые не прощают.

Она поправляет сползшую с плеча дизайнерскую кофточку — дорогую, по всему видно, что работодатели на Файф денег не жалеют — и насмешливо тянет:

— То, что вы с Твелвом задумали, — ребячество. Ты ведь понимаешь, что никто не позволит вам рассказать? Сколько бы разрушений вы ни учинили, как бы ни взбудоражили общественность — вас пристрелят раньше, чем прибудут журналисты. Если вы заранее отправите в СМИ какие-то документы — их назовут фейком. Ничего даже не опубликуют. Или потом сразу дадут опровержение...

Она запрокидывает голову и громко смеется. А потом, враз сделавшись серьезной, говорит:

— Ты ничего не добьёшься и не изменишь. Ты уже проиграл.

— Сколько тебе осталось? — спрашивает Найн вместо ответа.

Файф затягивается, небрежно пожимает плечами и говорит:

— Как знать. Может, несколько дней, а может, месяц. Мы первые в своем роде.

— Или год, — говорит Найн.

— Чушь! — мотает головой Файф. — Будь у вас в запасе целый год, вы бы продолжили сидеть тихо. Но вы с Твелвом заканчиваете дела.

— Мы не можем обратиться к врачам, которые понимают, что с нами происходит, — парирует он.

— Зато в меня влили куда больше этого экспериментального дерьма!

Из окна ее люкса шикарный вид на залив. Там усталое закатное солнце погружается в море, окрашивая мир в красноватые цвета. Найн думает, что это выглядит так, словно день тоже умирает. Найн думает, что был бы не против уходя видеть похожий пейзаж.

— Почему ты работаешь на них?

Он почти наверняка знает ответ. И всё же.

— Ты теперь относительно свободна. И ты умнее их всех вместе взятых. Если бы однажды ты собралась исчезнуть, они бы никогда тебя не нашли!

Файф дергается и издает короткий смешок.

— Они пообещали мне твою голову, — просто говорит она.

— И Твелва. — Найн кивает.

Как он и думал. Это месть. Это он понимает. Их план с бомбами тоже задуман ради мести. Способ заставить журналистов и спецслужбы всей страны начать копаться в прошлом подрывателей и выйти на проект "Афина". Узнать, что там делали с детьми. Ужаснуться и наказать ответственных. Люди ведь должны этому ужаснуться?

— Мне плевать на Твелва, — фыркает она. — Нашим главнокомандующим, главным планировщиком и надеждой был ты.

— Тогда где твои агенты? Где полиция? Почему я еще не арестован?

Найн прислушивается к окружающим звукам, одновременно вспоминая все, что видел по пути. Никаких признаков засады. Но уж Файф-то, конечно, могла придумать ловушку, которую не обнаружить.

— Или ты предпочитаешь сама меня застрелить?

Дым течет между ними, теперь такой же красноватый, как и вся окрашенная умирающими солнечными лучами комната. Файф переводит на него холодный, ненавидящий взгляд.

— Не сегодня. Не так. — Она отворачивается, и ее губы кривятся в горькой ухмылке. — Для начала я хотела просто поговорить. Вспомнить, как это было, когда мы болтали вот так, лицом к лицу, не таясь.

И она настолько в этот момент похожа на ту маленькую девочку, которую он потерял, что Найн порывисто наклоняется к ней, хватая за руку, и шепчет:

— Ты могла бы сбежать с нами. Прямо сейчас.

Он и сам не знает, с чего понизил голос. Словно они все еще дети, словно все еще дрожат под тоненькими одеялами в закрытой лаборатории.

Она отнимает руку и выпрямляется. Перед ним опять холодная, циничная молодая девушка, которой не суждено дожить даже до двадцати. Совсем чужая.

— Зачем? Чтобы прятаться в трущобах и взрывать здания? Не вижу смысла. Но вы с Твелвом все еще можете исчезнуть. Проведете остаток дней в каком-нибудь приятном месте, а не в зарешёченной камере. Могу даже запутать следствие, по старой дружбе.

Её голос наполнен ядовитым сарказмом. И всё же Найн не сомневается, что предложение реально и она не лжёт.

— Для чего тебе нас покрывать, если ты сама призналась, что хочешь мою голову?

Она поднимается с дивана, всем видом показывая, что их встреча окончена.

— Знаешь... когда мечты сбываются — они умирают, — говорит она.

— И ты просто меня отпустишь? — вставая, спрашивает Найн.

Файф лишь резко мотает головой в сторону двери. Все в ней так и кричит ему: "Выметайся!", а в уголках глаз стоят слёзы.

Это глупо, нелепо, — они ведь теперь совсем чужие — и все же он решает попробовать в последний раз.

— Если мы с Твелвом решим оставить наш план и просто исчезнуть? Не взрывать бомбы, не бегать от полиции, найти какое-нибудь приятное место для последних дней — тогда ты уедешь с нами?

Она смотрит на него в упор. И снова Найн чувствует себя так, словно это не человеческие глаза, а дула направленных на него винтовок.

— Единственное, откуда я хочу сбежать — это моё умирающее тело, — отвечает Файф. — Эту проблему вам с Твелвом не решить. А места и люди — все одинаковые.

Он накидывает капюшон на голову и покидает отель по той же служебной лестнице, по которой пришел, как никогда уверенный, что им непременно нужно довести до финала их план с разоблачением. В том числе и ради маленькой мертвой девочки с белоснежными волосами, которая пока еще жива.

За закрывшейся дверью номера люкс Файф сползает по стене и почти бессознательно шепчет:

— Слишком много смертей на один отрезок времени...

День за окнами продолжает умирать.