Тысяча весенних ночей (гет)

— Я вернулся!

— Добро пожаловать домой, Чикаге-сан! — откликнулась его жена с подобающим поклоном.

Он усмехнулся, оглядев ее, простертую перед ним на татами: колени преклонены, ладони прижаты к полу, волосы закреплены лентами по бокам (эта прическа идет ей гораздо больше хвоста на макушке, который она носила, будучи пленницей «Волков Мибу»). Она медленно выпрямилась и улыбнулась мужу. Глаза ее при этом слегка сощурились, но все же не настолько, чтобы он не заметил, как они опухли от слез.

— Ты снова плакала? — спросил он, когда она подошла, чтобы снять с его плеч хаори.

— Н-нет… — через силу выдавила она. Но его не обманешь. Наверняка опять вспоминала синсэнгуми и всех друзей, которых потеряла в этой борьбе. Сам Чикаге, хоть и не хотел того признавать, с уважением относился к самопожертвованию этих людей, до конца сохранивших верность своим убеждениям — как к проявлению истинно боевого духа, который так редко встречается.

— Если у тебя есть время, чтобы поплакать, значит, ты недостаточно занята, — заключил он.

— Я приготовлю вам чай… — начала было она.

— Я не об этом, — сухо оборвал он.

Обязанности главы клана Казама вынуждали Чикаге большую часть дня проводить вне дома. А жена его, судя по всему, невероятно скучала здесь, в поместье… Чем бы ее занять? Она до сих пор не забеременела, а между тем именно это решило бы все их проблемы. С рождением ребенка ей стало бы недосуг лить слезы — возникли бы дела поважнее, чем оплакивание погибших товарищей. Клан Казама нуждался в наследнике, даже в нескольких наследниках — как залоге своего выживания и дальнейшего превосходства над другими кланами демонов. И Чизуру, его жена, была единственной, кто мог воплотить это в жизнь. Сначала Чикаге преследовал ее только поэтому, но постепенно осознал, что видит в ней не только чистокровный сосуд для вынашивания плода. Она была сильной духом, упрямой, верной своим убеждениям. И одновременно — ласковой и покорной, какой и должна быть жена. В какой-то момент Чикаге вдруг понял, что хочет взять Чизуру в жены не только из-за ее происхождения, но и из-за нее самой, из-за того, что она собой представляет как личность. И вот теперь она принадлежала ему — и при этом ежедневно тосковала, что повергало его в отчаяние.

— Я просто не знаю, чем тут заняться… — призналась Чизуру, машинально заваривая чай, хотя Чикаге ее о том и не просил. — Ну, убираюсь, готовлю… Так что, может, вы и правы...

— Но ведь это мало чем отличается от твоей жизни в Киото.

— Так и есть. Но там я еще и обрабатывала раны, выхаживала бойцов, которым требовалась помощь лекаря… А здесь никто никогда не получает ранений… То есть, само по себе это прекрасно, но… Я чувствую себя… какой-то бесполезной.

— Тебе и не нужно доказывать свою полезность. Достаточно того, что ты чистокровная «они» ⁽¹⁾.

— Я… Я имела в виду нечто большее… Свою полную никчемность, понимаете? Я тут никому ни для чего не нужна…

Чикаге кивнул. Присущая демонам способность к самоисцелению была, конечно, истинным благословением. Но он мог себе представить, что должен ощущать человек с лекарскими навыками, очутившись в такой среде, где в его умениях нет никакой необходимости.

И просто сказал:

— Пойдем.

— Чикаге-сан?

— Дважды повторять не буду, — он подошел к двери, снова надел верхнюю одежду.

— О… Хорошо! — кивнула она в полной растерянности, а потом второпях накинула легкое хаори от ветра, который в эти дни дул сильнее обычного, и не глядя сунула ноги в первые попавшиеся гэта.

Когда они вышли наружу, Чикаге взял Чизуру за руку, и она покраснела. Видимо, все еще не привыкла к тому, что они муж и жена, подумал он. Так они дошли до конюшни, и там он стал седлать своего коня. Чизуру, озадаченно склонив голову, наблюдала за его действиями.

— Зачем это? — растерянно спросила она.

— Путь туда неблизкий. Не хочу утомлять тебя пешей прогулкой, тем более что время идет к закату.

— Мне привычно путешествовать пешком, уж вы-то знаете — с вами я прошагала полстраны, — усмехнулась она, и Чикаге был рад снова видеть ее улыбку, которая ей очень шла.

— Я знаю, что ты сильнее, чем кажешься, — улыбнулся он в ответ. — Но давай не сегодня. Прогуляемся пешком в другой раз.

Он без предупреждения подхватил Чизуру за талию и усадил на коня — боком, а не верхом, так как ее кимоно было не самой подходящей одеждой для верховой езды. Затем вскочил в седло позади нее и взял в руки поводья.

— Обними меня и держись крепче, — приказал он, и она не мешкая подчинилась, крепко обхватив его за пояс и вцепившись пальцами в ткань его кимоно.

Чикаге отправил коня с места в карьер. Чизуру полностью доверилась ему, и с ее лица всю дорогу не сходила прежняя улыбка. Конь отлично знал все горные тропинки, окружающие деревню, ему были нипочем крутые подъемы. Когда же они наконец остановились, Чикаге залюбовался тем, как глаза его жены расширились от восторга. Как бы ему хотелось почаще видеть на ее лице такое выражение!

— Эта сакура появилась здесь задолго до нашего с тобой появления на свет. Никто уже не помнит, когда она была посажена, — сказал он. — И она будет расти здесь еще долго-долго после того, как нас не станет.

Порывы ветра подхватывали и рассыпали легкие цветы — бледные, почти белые в лунном свете. Их лепестки порхали в танце, окружая стоящих рядом Чикаге и Чизуру, а затем плавно слетали вниз по склону горы. Отсюда, с высоты, Чикаге мог видеть всю деревню демонов, поместье клана Казама, а дальше, на горизонте — океан, ограничивающий его владения. Домов уже было не различить в сгустившихся сумерках. Только по сёдзи и окнам, освещенным свечами и масляными лампами, можно было понять, что где-то там есть жилье — и те, кто в нем обитают. Те, за кого он несет ответственность.

— Чикаге-сан… — прошептала его жена.

— Люди, демоны — все мы рано или поздно встречаем смерть. По-настоящему важно лишь это, — и он указал в сторону деревни. — То, что лежит сейчас перед тобой. Наше наследие, наша семья… Место, которому ты принадлежишь.

— Действительно ли принадлежу? — волнение в голосе выдавало, что этот вопрос беспокоил ее гораздо больше, чем следовало бы.

— Ты моя жена, а значит, тоже глава клана Казама, — он с улыбкой провел ладонью по ее волосам, смахивая с них бледные лепестки. — И сейчас всё это — твое. А когда-нибудь будет принадлежать твоим детям.

— Да…

— В ближайшие несколько дней я буду брать тебя с собой, разъезжая по делам. Так ты быстрее познакомишься с этими местами, с нашими обычаями. И станешь правительницей, которой была рождена стать.

— Я так мало знаю об «они»... — она опустила глаза. — Но я не подведу вас, Чикаге-сан.

— Люди постоянно воюют. Такова их природа. Воюют, гибнут, но при этом ничему не учатся и не извлекают уроков из своих ошибок. Здесь ты больше не будешь страдать из-за их глупых войн.

— Я… Я надеюсь.

Кажется, его слова были бессильны ее утешить.

— Это дерево… Оно гораздо крупнее тех, что в Киото, — торопливо пробормотала Чизуру, словно боясь, что он подслушает ее мысли. — И цветы на нем намного бледнее…

— Знаешь, почему у сакур розовые цветки? — внезапно спросил он, и Чизуру вздрогнула от этого вопроса.

— И… почему же?

— Столько войн, столько смертей… Столько воинов остались лежать под сакурами! — проговорил он, глядя на дерево так, словно видел его впервые. — От этого их лепестки окрасились кровью. Цветение сакуры — это реквием.

— Реквием по погибшим воинам… — повторила она, тоже поднимая взгляд.

— Это дерево выросло таким большим и цветет таким бледным цветом, потому что его не коснулась война. Я играл под ним в детстве. И наши дети будут играть под ним в свое время.

Чизуру взглянула на него, и искренняя улыбка, тронувшая ее губы, отразилась и на его лице.

— Спасибо, что показали мне его, Чикаге-сан, — произнесла она.

Он помедлил, прежде чем ответить, вглядываясь в ее круглое личико и засветившиеся какой-то новой решимостью глаза, а потом хмыкнул:

— И не плачь больше!

— Не буду… — Чизуру покачала головой и подняла на него взгляд. Ее улыбка была полна нежности и уверенности в завтрашнем дне. — Конечно, я все равно стану скучать по своим друзьям и не смогу их так легко позабыть... Но я буду помнить об этом цветении и считать его реквиемом, как вы и сказали. И не стану грустить. Каждый цветок будет напоминать мне о павших, когда я буду смотреть, как эта сакура расцветает и как под ней играют наши дети.

Чикаге кивнул. Он был счастлив, что сумел помочь Чизуру перевернуть эту страницу жизни. И пусть ей никогда не забыть синсэнгуми, но отныне она будет полностью, по-настоящему здесь. В этой деревне. С ним. И она сейчас наверняка ощущает это гораздо глубже, чем он сам.

— Чудесная весенняя ночь… — промолвила Чизуру, глядя на раскинувшуюся внизу деревню и пытаясь, невзирая на порывы ветра, поймать взметенные им лепестки.

— У нас с тобой их будут тысячи, — отозвался Чикаге, устремив взгляд к горизонту. Ему хотелось верить, что демонам не придется пострадать в предстоящей войне. Верить, что он сможет защитить своих сородичей, свою семью и увидеть, как его дети играют под этой сакурой — тысячу весенних дней и тысячу весенних ночей.

1) «О`ни» — в японской мифологии демоны, бесы.

Вернуться к тексту