Средь шумного бала, случайно... (гет)

Шумный бал в Дворянском собрании; здесь сошлась чуть не вся Москва. Всё как всегда: весёлая музыка, пустые разговоры, скука, прорывающаяся сквозь блеск и сияние позолоты. Нарядная толпа отражается в зеркалах, мерцают свечи, в зале несколько душно, и трудно поверить, что за окном — зимняя стужа и мрак. Скользят танцоры по начищенному паркету. Кивают маменьки, оценивая, сравнивая и высчитывая состояния и титулы возможных женихов; суетятся кавалеры вокруг невест, чьи богатства порой привлекательнее лиц; как чёрные жуки среди цветов и бабочек, мелькают штатские; молодые дамы пленяют взоры красотой лиц и туалетов; юные девицы, полные жизни и веселья, порхают в танцах, провожая взглядами блестящие мундиры…

Вот генерал в орденах и лентах, знаменитость едва за тридцать лет — в глазах танцующей молодёжи он старик; в глазах деятелей государственных — дерзкий молодой наглец с головою, закружившейся от славы; а в глазах маменек — завидный трофей, состоящий из титула, богатства и поместий, не заложенных в Опекунский совет; это не говоря уж родственных связях и придворной службе! Не очень-то весело являться таковым, когда под парадным мундиром бьётся живое сердце, не совсем ещё разочарованное. Увы! Только молоденьким барышням, ещё не расставшимся с иллюзиями, на балу бывает по-настоящему весело и хорошо. Разве не отрадно взглянуть на их свежие личики, расцветающие улыбками, на блестящие глазки, полные надежд?..

Правда, не всякой девушке на балу везёт, не каждой достаётся вожделенная радость покрутиться в вальсе или пробежаться в мазурке. А это, пожалуй, несправедливо. Как бьётся бедное сердечко несчастной, которую обошли вниманием танцующие кавалеры! Какое горе, какая мука сидеть в углу среди старушек! Зато как преображается лицо бедняжки, когда тёмное облачко заброшенности тает перед лицом долгожданного представителя счастливой касты мужчин, который просит чести быть представленным и спрашивает разрешения вписать своё имя в бальную книжечку мадемуазель...

Вот так, средь шумного бала, случайно — если только бывают на свете случайности! — князь Гремин и увидел свою будущую жену. Она сидела у колонны между двух почтенных дам, в простом белом платье, с тоненькой ниткой коралла на смуглой шейке; прекрасные чёрные кудри её (сразу видно, что собственные!) были причёсаны как-то не совсем так, как у большинства девиц. Выражение её лица, отнюдь не идеального, но очень милого, привлекло князя, заставило задержать взгляд на стройной фигурке, теснимой кружевами и лентами достойных старушек. Это лицо было задумчиво и печально; но не проступало на нём ни тени раздражительной досады на неудачное течение бальных дел. Одна лишь тихая, покорная грусть да глубокая задумчивость, даже отрешённость.

"Одна, совсем одна, бедная! Видно, и вовсе надежду потеряла. А ведь мила, даже красива — определённо красива! Гибнет молча, изнемогает от скуки... положительно неприлично девушке так сидеть на балу!" — подумал князь, и в его сердце шевельнулась та особая жалость, какую испытывает сильный и могущественный по отношению к слабому и беззащитному; жалость деятельная, толкающая на разные рыцарственные поступки, от сражения с трёхглавым чудищем до приглашения на тур вальса.

Князь только что устроил своей юной племяннице, впервые нынешней зимой выпорхнувшей в свет, приглашения едва ли не на все танцы, и неожиданно для самого себя не без удовольствия погрузился в бальные хлопоты. Не то чтобы славная девочка нуждалась в его заботах (она ведь воплощённое очарование юности!), но князь привык действовать наверняка и не полагаться на волю случая. Разве трудно генералу Гремину, у которого такое обширное знакомство, как бы невзначай обратить внимание того или иного приятного молодого человека на свою маленькую родственницу? Не то ещё пригласит её какой-нибудь шут косолапый, оттопчет шлейф и ножки, испортит всё своей неуклюжестью! К тому же ведь бал — не просто развлечение. Кто может быть представлен ей через церемониймейстера? Сегодня князь с какой-то особенной неприязнью оглядывал известных записных игроков и повес, на чьей совести было не одно разбитое девичье сердечко и не одна погубленная репутация, а также хвост долгов и заложенной собственности. Ни один из этих подозрительных личностей не расписался нынче в тоненькой книжечке с перламутровой обложкой — той самой, которую князь сам подарил девочке на прошлые именины...

Гремин огляделся, отыскал в толпе племянницу, уже закружившуюся в начавшемся вальсе, оживлённую, с блаженной улыбкой на розовых устах. Жаль, что не всем так весело...

И генерал двинулся по направлению к группе у колонны, отыскивая взглядом распорядителя бала.

Сколь отрадно будет увидеть, как улыбка украсит чуть смуглое личико незнакомки!

Между тем неизвестная барышня невидящим взором чёрных как ночь глаз взглянула на пёструю круговерть бальной залы, будто была выше неё, будто... Что-то было в ней другое, неуловимое, делавшее её чуждой светским увеселениям, этой праздной и смешной толпе.

Это была уже совсем не бедная уездная барышня, привезённая на "ярманку невест" из своего далекого селения, незаметная среди блистательной суеты московского бала. Быть может, она являлась видением, феей, существом из мира духов, которое вот-вот растает и унесётся в свои зачарованные леса, как персонаж немецких сказок?

И когда генерал, должным образом представленный двум презабавным тётушкам, какие, кажется, обитают только в Первопрестольной, пригласил их подопечную на тур вальса, он даже не был удивлён спокойствию, с каким его приглашение было принято.

Её звали Татьяной... это довольно обыкновенное имя вдруг показалось князю Гремину весьма красивым и приятным для слуха. Итак, Татьяна Дмитриевна Ларина!

Тоненькая, лёгкая, она танцевала прелестно; вскоре танец и музыка увлекли её, и чёрные очи Тани заблестели, на щеках заиграл румянец, а улыбка из вежливой превратилась в теплую, если не радостную. Князь Гремин был очень доволен, даже... счастлив. Бал в Дворянском собрании перестал казаться смешным и суетным, а люди вокруг — нелепыми.

Добрейшие тётушки, уж конечно, подсчитали все выгоды брака их племянницы с генералом, а теперь уже, должно быть, делили право крестить внучат; пускай их! Сама Татьяна вовсе не рисовалась в стремлении понравиться ему, а потому нравилась всё больше и больше. Была в ней какая-то тайна... в её внутренней отрешенности, такой необычной для молоденькой барышни, таился какой-то секрет.

— Как вам нравится Москва? — спросил князь (нельзя ж молчать всё время; хотя он, пожалуй, и помолчал бы... глядел и глядел бы на это нежное милое личико, обнимая гибкую талию в танце...).

Она чуть приподняла брови, вздохнув, и произнесла:

— Я ещё не решила.

Князь Гремин улыбнулся, и у него мелькнула непрошеная мысль: а вдруг именно от него зависит, какое мнение эта девушка составит о древней столице?

Тётушки встретили их умильнейшими улыбками, когда князь проводил Татьяну к ним. Улыбки старушек стали ещё шире, когда они узнали, что он ангажировал её на мазурку.

Пока они танцевали, Татьяну, кажется, заметили. Ею заинтересовались; дамы спрашивали друг друга, кто она такая; её стали приглашать молодые люди, что прежде проходили мимо, не удостаивая незаметную барышню своим вниманием. Князь следил за грациозной фигуркой в белом, мелькавшей в разноцветной толпе, и испытывал своеобразное удовлетворение при мысли, что первым разглядел её.

Забывшись, Татьяна танцевала с упоением, с какой-то отчаянной, лихорадочной радостью; и когда раздались бравурные звуки мазурки, её глаза как-то особенно ярко заблестели.

Мазурка! В этой музыке, весёлой, пылкой и громкой, звучало эхо ушедшей юности генерала, тех далёких нынче времён, когда ещё не закончилась великая эпоха, грозная и великолепная, когда Расточитель славы широкими шагами шёл по Европе, и противостоять ему было честью. О, всё тогда казалось возможным, руку протяни — и снимешь звёздочку с неба! Жажда подвига, жажда великого, необыкновенного расцветала когда-то в его душе. Увы... как много дорогих сердцу людей теперь находились за гранью далёких звёзд; а звёзды, которые совсем не с неба сняты, а царской милостью пожалованы за храбрость и распорядительность, не заменяют таинственных ночных светил. Юность ушла... ушла и молодость... растаяла золотая дымка великой и грозной эпохи... осталась жизнь, порой до тошноты обыкновенная, но князь Гремин не собирался упускать ни минутки дарованного ему времени, тратя его на нытье и унылые вздохи о том, что было "раньше" или "что было бы, если..."

И он с улыбкой протянул руку юной Татьяне Лариной, милой и таинственной безо всяких романических тайн, чувствуя, как на мгновение к нему самому возвращается прежняя жажда жизни и вера в счастие.

Пускай! Быть может, это скучно и обыкновенно, быть может, в юные годы князь Гремин мечтал познакомиться со своей судьбою не иначе как в исключительных обстоятельствах, спасая её от верной гибели... но жизнь иначе устроена; и пусть суетятся все тётушки старой Москвы, разве их смешные ужимки мешают разглядеть прелесть и очарование в облике незнакомки, скользившей рядом с ним по паркету?

Он опустился на одно колено — с такою лёгкостью, словно не было старых ран, порою ноющих на перемену погоды, — и любовался разрумянившимся личиком Тани, на которую он теперь смотрел снизу вверх...

...Но и на московских балах случаются разные происшествия. Случалось князю прежде, в юные годы, заслужить звание "медведя", но отнюдь не за неуклюжесть... и никогда, право, не случалось ему спутать правую и левую сторону, как произошло с их визави — несчастным господином, готовым теперь сквозь землю провалиться от стыда! К счастью, благодаря генеральской ловкости им удалось избежать столкновения; он сумел спасти Татьяну от немалой беды: позора быть задействованной в неуклюжем происшествии, несчастья порванного шлейфа, а быть может, и от серьёзного ушиба. Как выразился потом один из свидетелей, этот добрый поступок стоил спасения девицы от целой шайки итальянских разбойников!

Но заканчиваются и мазурки, и бесконечные котильоны, и вальсы... заканчивается бал в Дворянском собрании. Князь Гремин не мог знать, о чём мечтала милая Татьяна, вернувшись с шумного празднества к тишине комнатки в тёткином доме, но он сам, должно быть, был уже слегка влюблён. Да, всё же в его груди ещё билось живое сердце...

* * *

...Вскоре сановный, светский и утончённый Санкт-Петербург, что свысока глядит на старинный уклад матушки Москвы, будет восхищаться молодой княгиней Греминой, её красотой, изяществом и тактом. А генерал Гремин будет по-прежнему гордиться тем, что отыскал эту жемчужину, словно на дне морском, в глубине бальной залы Дворянского собрания.

Кто знает, о чём они думали и говорили — если говорили — в тишине собственных покоев, возвращаясь с блистательных раутов и балов? И что ждало их дальше на долгом жизненном пути? Кто знает?..