Сказка о царе Симеоне, царице Елене и дочери их, Василисе Премудрой (гет)

Далеко-далече, за синими морями, за высокими горами, за дремучими лесами лежит царство Тридесятое. И текут там реки полноводные, и рыбы в них водится — видимо-невидимо! И леса там шумят зелёные, а зверя в них всякого — полным-полно! В чащобах густых живут свирепые туры и дикие вепри; бродят медведи и лоси; стада оленей пасутся на лесных полянах; много и мелкого зверья — зайцев, белок, соболей да горностаев. Рыщут в лесах и волчьи стаи; да только так богаты те леса, что даже в лютую зиму незачем серым хищникам подбираться к человечьему жилью. И грибов, и ягод, и орехов в лесах тех много — знай собирай да похваливай! А по весне на голубую озёрную гладь опускаются стаи диких уток да лебедей. Что и говорить, хорошие края, богатые! Водятся в диких местах лешие и водяные, да с давних времён уговор у них с людьми — друг другу обид не чинить, жить бок о бок в мире да согласии. А в горах тёмных, что окружают царство, руды и каменьев драгоценных не счесть; и охраняют их горные духи, но храбрым да упорным непременно показывают они путь к своим великолепным сокровищам.

А поля там широкие, земля жирная да чёрная, без единого камушка; любо-дорого поглядеть, как колышутся под ветром нивы, зеленеют овсы да синеет цветущий ленок. И урожай там собирают сам-третий. Пасутся на лугах стада тучные, и столько молока дают здешние коровы, что можно сказать — текут тут реки молочные. И потому живут там все благополучно, и избы в деревнях стоят ладные, на высоком подклете, чистые и просторные. Редко где встретишь чёрную, курную избёнку — в каждом дому, почитай, стоит-белеет барыня — широкая русская печь. Трудятся там люди не покладая рук, да награда за трудолюбие им приходит сторицей. Много живёт в Тридесятом царстве мастеров и мастериц, в разных ремёслах сведущих. Где, как не здесь, увидишь резьбу по дереву самую причудливую, пряжу самую тонкую, вышивку самую яркую, многоцветную?

Со всего света плывут по волнам морским и путям речным в Тридесятое царство корабли: то купцы заморские стремятся за товарами дорогими — за мехами богатыми, полотнами прочными, тканями узорчатыми, вещами золотыми да серебряными; за мукой белой и ржаной, за зерном, медом золотым. И торгуют купцы на весёлых ярмарках да площадях у городских ворот.

Любят в этих краях и песни петь, и сказки сказывать, и разные были вспоминать. Летом да весной качели на праздниках делают — ух, как дух захватывает! А зимой горы ледяные строят, на санях катаются — визгу, крику, смеху-то! И пир на весь мир любят тут по праздникам закатывать, так что можно сказать — текут в царстве Тридесятом медовые реки. И любят, как и всюду, девицы красные хороводы водить да о суженых гадать, а парни молодые — удалью своей похвастаться, силами помериться, на девиц оглядываясь: заметила ль та, что сердцу мила, каков я добрый молодец?..

А города там стоят белокаменные, стенами крепкими да башнями высокими окружённые. Палаты да терема там строят красоты невиданной — глаз не отвести. А как осветит солнышко купола золотые церковные, да крыши домов разноцветные, так кажется — сияет город, словно драгоценный камушек. А польётся над ним колокольный перезвон — так душа не нарадуется.

Но краше и больше всех стольный град. Стоит там царский дворец — настоящее диво дивное. Крыльцо-то у него высокое, резное, а у крыльца львы стоят из чистого золота: пасти разевают да рычат грозно. Не колдовство это, а механика, усилья ума человеческого. И терема-то там высокие, и окна разноцветной слюдою украшены, и ковры лежат пушистые, узорчатые; стены да потолки невиданными цветами и травами расписаны. А вокруг дворца сад растёт, по весне белым цветом цветёт, а осенью яблоками, грушами да черешнями всех одаривает. И много в Тридесятом царстве таких садов, и огородов роскошных тоже немало. Словом, чудесна и благополучна жизнь в царстве том, да только не всегда так было. Чуть не сгинуло однажды царство то прекрасное. Вот как это приключилось.

Давным-давно это было, во времена далёкие, сказочные. Правил тогда Тридесятым царством молодой царь Симеон. Всем он был хорош. Высокий, статный, лицом пригожий, с шапкой кудрей золотистых и бородой такою же — золотистою. Разумел тот царь грамоте, и книги редкостные, дорогие да полезные сызмальства читал и собирал. И языки он знал заморские, и знал, как корабли да палаты каменные строятся. Ловок царь был и удал, охотник он был неутомимый, да и в ратном деле не последний. Чтил он законы справедливые, исстари установленные; и хоть бывал в решеньях скор, а порой и вспыльчив, да отходчив при том. Легко он обиды прощал, зла в сердце своём держать не привык; любили его за доброту да щедрость. Душа у царя Симеона была широкая, и не было для него ничего веселей и приятнее, чем гостеприимство оказывать — путешественникам разным, воинам да купцам, людям знатным — а порою и не очень.

Была у царя Симеона дружина храбрая, лучшие воины в ней служили; были у него и советники мудрые, сединами убелённые, долгой жизнью да премудростью всяческой умудрённые. Словом, всё у него, милостивца, было; только царицу себе не мог он долго найти по сердцу.

Цвела в соседнем царстве-государстве царевна Милослава: бела и румяна, нравом кроткая и скромная, словечка лишнего не вымолвит, очей голубых не поднимет. А голосок-то у неё сладкий, ласковый, и очи голубые прекрасные — залюбуешься! А в другом царстве ещё царевна жила, Забавушка: коса медно-золотая на солнышке огнём горит, глаза ясные смеются; хохотушка она была да затейница, ровно лучик солнечный в терему своём; и всякое дело в руках у неё спорилось да ладилось. А в третьем царстве-государстве царевна Добронрава подросла: умница и красавица, рукодельница да разумница. И говорят царю Симеону советники мудрые: сватайся к любой из них, счастлив будешь! Покачал головой царь Симеон:

— Хороши наши царевны, да только как я к одной из них посватаюсь — все они мне как сестрицы родные! Поищу-ка я себе супругу в других краях.

И стал искать. И далеко на севере, где моря холодные во льдах стоят, а княжеские дочери на охоту ходят и мужей сильных в единоборстве за пояс заткнут. И на востоке, где дворцы в пустынях стоят, а дочери шахские с головы до ног в шелка укутанные ходят, лица не открывают. И на юге, где солнышко светит, а принцессы в садах чудесных среди роз отдыхают. Вот, привезли посланники заморские царю Симеону парсуну — портрет, значит, красавицы Лукреции, ею самою писаный: и царь молодой, и дружина, и советники мудрые так и ахнули. Бела и румяна принцесса заморская, а очи у неё чёрные, огненные; волоса золотые по плечам рассыпались. Цветов редкостных вокруг неё — видимо-невидимо! И показалось царю и товарищам его, будто на них запахом цветочным повеяло.

— Это, — говорит посол, — её высочество себя в образе богини Флоры изобразила. Цветов, значит, повелительница, из сказок да преданий древних.

А старый советник царя Симеона, Всеслав Иванович, уж шепчет ему на ухо:

— Мы, чай, не медведи дремучие, про преданья римские и греческие наслышаны, но я б своей дочке ни жисть не позволил бы себя такой простоволосою изобразить! Хоть она у меня и искусница, и до книжек охочая, и...

Улыбнулся царь Симеон: от дочери-то своей Всеслав Иванович про легенды заморские и наслушался. Да не время было смеяться-то: дело серьёзное.

А с другой стороны ему уже посол заморский своё нашёптывает:

— Не просто так в образе Флоры её высочество вашему величеству представиться решила. Все травы и цветы она знает и понимает, из любой травиночки яд смертный сотворить может. Умна наша принцесса и в жизни придворной с малолетства искушена. Кто тебе, царь, неугоден, того она мигом со свету сживёт, а никто ничего и не заметит.

— Ну нет, — отвечает царь Симеон, — хороша ваша принцесса, да только у нас такого в заводе нет, чтобы ядами неугодных травить. У нас суд и расправа честные, а придворная жизнь совсем иначе, видимо, устроена.

Надулся заморский посланец и убрался вместе с парсуной. А советники и дружина вздохнули с облегчением.

А затем поехал царь Симеон с посольством к принцессе Анне-Софии: про неё шла слава самая добрая. И нравом-то она порядочная, рассудительная, и хозяйка хорошая, бережливая. Но не сладилось у них дело: не пришлись они друг другу по сердцу. Да и с королём государства заморского не мог царь Симеон уговориться. Всё королевство-то у них было крошечное, Анна-София его своим длинным шлейфом обернуть могла; а вот братьев да кузенов у ней было полным-полно, и жилось им тесно. Вот и желал их батюшка, отец Анны-Софии, чтобы царь Симеон их всех к себе в Тридесятое царство взял да землями наделил.

— Нет уж, — сказал Симеон Всеславу Ивановичу, — этак даже нашего богатого царства надолго не хватит.

— И то верно, — согласился старик, — и ведь братья у этой бедной девушки такие завалящие: в кости играют, долги делают, зельем пьянственным упиваются да оружием без толку размахивают. Смотреть тошно. Нам таких не надобно! А принцессу жаль, она среди этого сброда как жемчужинка в грязи. Кто ж на ней женится, при такой-то родне?

— Ну, — усмехнулся царь Симеон, — это мы ещё посмотрим!

Уехали они из того королевства, только Ярослав Всеславич, дружинник молодой, в дороге было задержался да другим путём домой вернулся. Прибыли они все в царство Тридесятое. Всеслава Ивановича дома встретили радостно супруга да дети взрослые: дочь, умница-разумница, с женихом наречённым и — батюшки-светы! — сын Ярослав с молодой женой. Поглядел Всеслав Иванович и ахнул: стоит перед ним Анна-София в новом сарафане и в платочке вышитом. Упали Ярослав и Анна-София ему в ноги: мол, прости нас, батюшка, да помилуй, любим мы друг друга крепко, жить не можем в разлуке. Махнул рукой Всеслав Иванович, пальцем погрозил самоуправцам — да закатил пир горой.

Собрал царь Симеон другое посольство, отправился в края далёкие, где виноградники зеленеют и замки стоят крепкие. Жила там королевна Изабелла, и слава о ней на весь свет гремела: и собой она хороша была, и умна, и обхождение знала тонкое, даже песни сама сочиняла — заслушаешься, залюбуешься, сам не заметишь, как сердце в груди стеснится да слёзы из глаз польются. Сладкоголосая она была, как соловей, и на инструментах разных играла с большим искусством. Принял посольство король-отец в роскошном дворце, усадил гостей за стол, многими яствами уставленный. Оглядываются царь Симеон с дружинниками да советниками, с рыцарями и придворными беседуют. У короля того много славных рыцарей при дворе было, интересно им было друг друга послушать да про военное искусство потолковать. Да и разговором дело не ограничилось: устроил король турниры и ристалища великолепные, и соревновались там гости с местными рыцарями в ловкости и силе, да в умении биться на мечах, секирах и копьях, конными и пешими. Бились они, ясное дело, тупым оружием, да полегоньку, по-дружески; и все весьма достойно себя показали. А королевна Изабелла, девица и впрямь красоты необычайной, награды на тех турнирах раздавала; а когда после игрищ воинских начались пиры да увеселения, пела она для дорогих гостей и на лютне играла.

— Чудесно поёт королевна Изабелла, и голос её на редкость сладостный, — сказал царь Симеон воеводе своему, Святославу Романовичу, — да только что ни песня у неё, так непременно под конец добрый рыцарь со своей возлюбленной в могиле оказываются. А девица благородная в любви вечной и верности своему любимому клянётся, а потом — бух! — и выходит замуж за старого короля.

— Да уж, — отвечал Святослав-воевода, — это у них тут обычай такой. В этих краях мужу с женой друг друга любить вроде как зазорным считается, а любовь только такая возвышенна и благородна, которая к страданьям и гибели ведёт. Мол, из-за любви смерть принять — дело самое почётное. Ну, да ничего: принцесса Изабелла — девица ещё совсем юная, привезёшь ты её, царь, в наше Тридесятое царство, надышится она у нас вольным воздухом, вся эта чепуха у неё из головы-то и выветрится.

— Ой, не знаю, — покачал головой царь Симеон, — что-то герой, коего она в песнях своих воспевает, больно знакомым кажется. Глянь-ка, не принц ли Роланд это? Очи у него синие, кудри чёрные, шрам на щеке заметный. А уж из рыцарей он тут и впрямь первый... и умён, и учён, и в бою искусен. А на меня таким волком смотрит, будто съесть готов живьём.

Поглядел Святослав Романович на рыцаря Роланда, потом на королевну Изабеллу и спросил:

— Так за чем же у них дело стало?

— А за тем, — отвечал царь Симеон, — что отрёкся принц Роланд от своих владений в пользу младшего брата, а сам стал странствующим рыцарем. Вот и не отдаёт за него король Изабеллу. Я с нею беседовал — она и рада бы за своего Роланда пойти, хоть в пещере жить или хижинке лесной, да он не желает её таким лишениям подвергать. Ты на неё взгляни: тонка, как нитка, изнеженна, как цветочек. Не сдюжит она такую жизнь, какой добивается... Но уж я у них злым королём не стану, дудки!

И вызвал к себе царь Симеон принца Роланда.

— Мне, — говорит царь, — храбрые да искусные воины всегда нужны. Коль пойдёшь в мою дружину, будешь служить верой и правдой, станешь богаче, чем иные короли в здешних краях. И сможешь тогда взять за себя королевну Изабеллу. У нас в Тридесятом царстве принято, чтобы муж с женою друг друга любили да уважали, а ещё жили долго и счастливо.

Упал рыцарь Роланд царю Симеону в ноги.

— Век не забуду твоей доброты и великодушия, царь, — воскликнул он, — и пойду к тебе в дружину, и служить тебе буду верой и правдой. Да только Изабеллу король за меня всё равно за меня не отдаст, а сбежать с нею не дозволяет мне рыцарская честь: не то развяжется война великая, много прольётся крови христианской.

— По сердцу мне твоё благородство, принц Роланд, — ответил царь, — да только не печалься ты. Король твой думал за меня дочь свою отдать, чтобы о торговле выгодной договориться, да о делах военных тоже; и это дело ясное, что мы с ним уговоримся... Тут-то я королю и скажу, чтобы отдал он Изабеллу не за меня, а за дружинника моего. Уж поверь, делать ему нечего: не отвертится.

Как сказал царь Симеон, так и вышло. Пришлось заморскому королю выдать Изабеллу замуж за Роланда, новоявленного дружинника царского, и уехали они все вместе в царство Тридесятое. И жили Роланд с Изабеллой счастливо, песни она стала петь да сочинять весёлые; и были они всей душой верны царю Симеону, равно как и дети их. Много славных людей вышло из их рода.

В тот год, когда вернулся царь Симеон в царство Тридесятое, ждали его разные вести из соседних государств — и добрые, и худые. Царевны Милослава и Добронрава замуж вышли и детушек малых уж нянчили, а вот с царевной Забавой беда стряслась. Пожелал жениться на ней владетель Царства Загорного, тёмного, невиданного. Осыпал он её дарами щедрыми, о любви своей говорил словами книжными, и полюбила она его без памяти; обручились они да стали к свадьбе готовиться. Да только с каждым днём всё реже и реже смеялась царевна Забава, реже песни пела, да из рук всё у неё валиться стало. А владетель Царства Загорного на глазах хорошел, полнел да силушкой наливался. Тиха и медлительна стала Забавушка, остановится — да задумается: всё нейдут у неё из головы слова жениха любимого; странно говорить он принялся — вроде и похвалит, да и попрекнёт будто; посмотрит — будто и улыбнётся, а будто и поморщится. И уж казалось ей, что ни ступить она не умеет, ни молвить. Кругом все к свадебному пиру готовятся, приданое царское пересматривают, сундуки перетряхивают, а она сидит ко всему безучастная и думушку грустную думает. Сказал ей тогда владетель Царства Загорного, мол, сватался я к царевне весёлой да ласковой, к затейнице и рукодельнице, а на деле ты, видать, нрава кислого, капризного да ленивого. Расстроилась царевна Забава, закручинилась; вышла она из терема высокого в сад зелёный, идёт-бредёт куда глаза глядят. А тут выходит ей навстречу старушонка маленькая, в платочке сереньком, с посохом и котомочкой страннической. Попросила странница у царевны водицы испить. Глядит Забавушка — бабка-то совсем худая, глаза голодные, спина согнутая, лапоточки стоптанные; и говорит царевна страннице:

— Ступай, бабушка, со мною во дворец, велю тебя напоить и накормить; отдохнёшь у нас с дороги — чай, идёшь издалека.

Улыбнулась старушонка беззубым ртом, кивнула и молвила:

— Спасибо тебе, царевна, за заботу. Хоть и лежит у тебя на сердце печаль, доброты ты своей не растеряла. И за доброту-то твою я тебе преподнесу подарочек.

С этими словами достала старушка из котомки своей зеркальце ручное. Зеркальце то было в рамочке золотой, жемчугом щедро изукрашено — аж сиянье от него по всему саду разлилось. Изумилась Забава, руками всплеснула. А старушка зеркальце ей подаёт да говорит:

— Посмотри, Забавушка, каким в этом зеркальце женишок твой отразится — может, и поймёшь чего о нём. Да не бойся, я недалече буду, пособлю тебе. А ты знай только зеркальца из рук не выпускай, оно тебе оберегом будет.

Поняла Забава, что колдунья ей повстречалась; да не успела царевна поблагодарить её, как та уж исчезла, будто сквозь землю провалилась. А в саду много цветов росло разных, из стран заморских привезённых; сплела Забава венок красивенький и пошла искать жениха своего наречённого. С улыбкой и смехом подошла она к владетелю Страны Загорной, надела ему на голову веночек, зеркальце протянула и сама в него заглянула. А там — вот страх-то неописуемый! — отражается не добрый молодец, белый да румяный, а старик высохший, с черепом голым, с красными глазами запавшими. Вскрикнула Забавушка, выронила зеркальце и упала на землю без памяти, а оборотень принял свой истинный облик да ногами затопал, завопил страшным голосом. Думал он схватить царевну да унестись с нею в свои владения, но тут налетела на него птица дивная, замахала крыльями широкими, принялась клевать его клювом вострым. Прибежали тут слуги да стражники, да царь с царицей. Крикнул им оборотень: "Не видать вам теперь царевны своей, всё одно её со свету сживу!", а затем исчез, чёрным дымом развеялся. Птица дивная обернулась знахаркой — старухой высокой и статной, и сказала:

— Не плачьте и не убивайтесь, постараюсь я помочь вашему горю, отвоевать царевну у супостата этого, Кощея! Давние мы с ним враги!

Оказалось, что наложил злой колдун на Забаву проклятье мудрёное: все силы её да всю радость по капельке отнимал. А поскольку полюбила она его, как жениха своего, не могла её старая знахарка совсем от проклятья освободить. И то хорошо, что жизнь молодую спасти сумела. Только больше уж не смеялась и не пела царевна, и звать её стали не Забавой, а Несмеяной.

— В том дело, — объясняла колдунья, — что давным-давно уже не осталось у Кощея ничего человеческого. Да и не знаю, было ли когда? Словом, разъели его, как ржа, злоба да зависть. И не может он жить сам по себе — хворает, стонет да разваливается. Ему, злодею этому, чтоб ещё протянуть, непременно чужой силой питаться надобно. Вот и оборачивается он добрым молодцем-красавцем, сватается к самой что ни на есть красивой да ладной невесте и давай у ней слабое место искать, силу отнимать, душу выматывать. Если и женится он на молодой красавице — непременно она умрёт вскорости. А он новую жертву искать примется. Когда была я молодая, пытался он со мною то же самое проделать — не далась я ему! С тех пор воюем мы с ним люто. И хоть не мне его победить, на тот свет отправить, а всё же не напрасно я по миру брожу, людей предупреждаю, девиц вызволяю... Наложил он на вашу царевну проклятье, но и эту беду отвести можно, — сказала колдунья, — если явится добрый молодец и развеселит царевну, заставит её рассмеяться от души, то спадут с неё злые чары.

— И будет она такая же, как прежде? — спросила царица-мать.

— Нет, — отвечала колдунья, — мудрей она станет, осторожнее, да горе людское ещё лучше понимать будет.

И обратилась она вновь старушонкой-странницей да отправилась восвояси, а даров богатых от царя с царицей не взяла. Шла-шла она по дороге, встретила царя Симеона со свитой и поведала ему всю историю.

Как услыхал всё это молодой царь Симеон, опечалился он и разгневался.

— Пора, — говорит, — идти на этого Кощея войной, чтоб он больше чёрным колдовством своим горя и обид добрым людям не чинил!

Зашумели дружинники: мол, мы с тобой, царь, согласные!

— И-и, милые, — покачала головой колдунья-странница, — не так-то просто с ним справиться. Тот, кто кощееву смерть отыщет, ещё и на свет-то не появился. И без вас немало храбрых воинов полегло во владениях кощеевых. Дорога туда костьми усыпана...

— Неужто и впрямь был то злой колдун Кощей, которого Бессмертным кличут? — спросил царь Симеон. — Неужто он взаправду смерть обмануть вздумал?

— Может, и вздумал, может, брешет-похваляется, — покачала головою старушка, — поезжай-ка ты лучше к царевне Забаве, государь, может, ты её развеселить сможешь. Сердце у тебя доброе, а нрав бойкий...

Прибыл царь Симеон к царевне Забаве, которую теперь Несмеяной называть стали, и едва узнал её: потускнели у ней медно-золотые косы, побледнело личико, очи стали большие да серьёзные. Улыбнулась она ему при встрече, да так печально, что стало царю Симеону совсем жаль её, бедную. Преподнёс он ей дары заморские, и беседу завёл увлекательную, шутками да рассказами весёлыми речь пересыпая. Поведал ей, что смешного и дивного повидал в далёких краях. Слушала она его, кивала, да не удалось ей рассмеяться от души.

— Спасибо тебе, царь Симеон, добрый братец, — сказала она, — хороший ты человек, да не стою я, видно, стараний твоих. Весь мир мне серым да безрадостным кажется... и сама хотела бы от проклятья этого избавиться, да вот — не могу.

Уехал ни с чем царь Симеон. Едет, едет он по дороге во главе своей свиты царской, думает думу печальную, а навстречу идёт ему прохожий человек — парень молодой, статный да высокий. Глаза у него синие, нос курносый немножко, а улыбка — рот до ушей! Идёт, песню поёт, и от песни той на душе легко да радостно делается.

Остановил его царь Симеон да стал расспрашивать: кто таков, да куда путь держит.

— Звать меня, государь, Иваном, — отвечал парень, — Иван я, крестьянский сын. Ко всякой работе приучен, и кузнец, и пахарь, и плотник, и печник. Иду я из своей деревни — работу искать.

— А что ж ты, такой мастер на все руки, в родных краях работы не сыщешь?

— Да вот какое дело, царь-государь... — развёл руками Иван, — не стало мне житья от старших братьев.

— Как же это, с родными братьями-то не ужиться? — изумился воевода Святослав Романович.

— Очень просто, — сказал тут рыцарь Роланд, — уж не знаю я, что у этого селянина приключилось, а я так за тридевять земель сбежал от своего семейства. Коли твёрдо решили тебя кровные родственники со свету сжить, коль пришла им такая мысль в голову — ничем не умилостивишь, уж я ли не пытался... еле ноги унёс. Не боюсь я врага вооружённого, не страшусь зверя лютого, а вот коварства и хитрости в родном доме боюсь и не стыжусь этого.

— Так что ж у тебя, Иван, крестьянский сын, приключилось? — спросил царь Симеон. Знал он уже, что принца Роланда едва не отравили младшие братья: взревновали они к его воинской славе да богатому наследству; а когда отказался Роланд от престола и богатства, ещё сильнее братья его возненавидели за великодушие и не раз вновь погубить пытались.

— Оговорили они меня перед родным батюшкой, вечно я у них виноватым ходил, — ответил Иван неохотно. — Вывел я их на чистую воду, да только всё равно нет мне среди них житья да спокойствия. Вот и пошёл я долю свою искать. А по правде сказать, люди добрые, учиться желал бы я наукам разным. Всё мне любопытно на этом свете, всюду улучшенья внести руки чешутся... вот мост, например, отсюда видать... — и давай рассказывать, как бы он мост тот поправил. И заслушались его все, даже воины, в строительстве не сведущие.

— Эге, — говорит царь Симеон, — да у тебя, Иван, голова на плечах золотая, сообразительная! И беседовать с тобою одно удовольствие. А не зазорно тебе покажется, такому взрослому, за ученье садиться?

— Учиться, — отвечает ему Иван, — никогда не зазорно.

— Молодец! Хвалю за такие речи! Это я тебя испытывал.

Остановился царь Симеон со своей свитой на привал — и Ивана, сына крестьянского, с собою пригласил. Долго беседовал с ним царь, слушает его да удивляется: простой человек совсем, да ума недюжинного, и сила в нём какая-то особая: до того ему всё интересно, до того всё любо, что рядом с ним весь мир точно драгоценными каменьями полыхает и переливается. Не паясничает он, не шутит, не острит без толку — а на душе легко и весело становится, и смеяться хочется от чистой радости. Подумал-подумал царь Симеон, да послал Иванушку к царевне Несмеяне, которая прежде Забавой звалась.

— Ой, царь-государь, не приходилось мне с царевнами беседовать, — сказал Иван, — но жаль её, право, грех не попытаться.

— Не знаю, — сказал воевода Святослав, как Иванушка с глаз скрылся, — как же он её развеселит? Едва ли девице молодой есть дело до мостов, крепостей и мельниц.

— А мне думается — справится, — возразил царь Симеон.

Прав он оказался, разнеслись вскоре по миру вести добрые: развеселил Иван, крестьянский сын, грустную царевну, и научилась она вновь смеяться счастливо — а может, и счастливее, чем прежде. А получилось это так: пришёл Иванушка в царский дворец, привели его в сад зелёный, где гуляла царевна; стоят они, глядят друг на друга, не знают, как слово молвить. Чуть ли не впервые в жизни оробел Иван: краше всех на свете ему Несмеяна, бывшая Забавушка, показалась. А царевна уж совсем измаялась: и от проклятья-то хочет избавиться, и устала душою, надежду почти потеряла; жаль ей и батюшку с матушкой, жаль и всех тех, кто приходит к ней, развеселить тщетно старается. Смотрит она на Ивана, крестьянского сына, и кажется он ей милым и славным, и сожалеет она, что ждёт и его разочарованье. И даже сердится царевна немного: начнёт и этот сейчас, как другие, шутить да паясничать, точно скоморох. Но делать нечего; говорит царевна:

— Здравствуй, добрый человек. Кто ты такой, да как тебя звать?

— Звать меня, царевна, Иваном. Иван я, крестьянский сын.

— Из каких же краев ты путь держишь?

И так, слово за слово, поведал ей Иван, как жил прежде в деревеньке родной, какие там люди разные, да места пригожие. Заинтересовалась царевна: всё ей новым и удивительным кажется. А Иван уж пообвыкся, видит, что царевна совсем не гордая и не заносчивая, слушает его, кивает да не гневается на простую речь, и совсем забылся-разошёлся. Никто прежде его так ласково да снисходительно не выслушивал. И поведал он ей о своих мечтах заветных: о механизмах удивительных, какие он построить желал бы, о крыльях, на которых человеку летать можно, будто птице небесной, и всяких разных разностях. И тут же, из щепочек да веточек, меленку у канавки построил: ровно игрушечную, а колесо в ней вертится, водица блестит-журчит. И тут слышит он: смеётся царевна серебристым смехом. Уж так забавна маленькая мельница, уж так мил да забавен Иван, крестьянский сын, уж столько радости в мечтах его летучих да пламенных! И спало с царевны проклятье.

Полюбили они друг друга, а царь с царицей, родители Забавушки, уж так рады были, что безо всяких возражений свадьбу сыграли. И на зятя своего нарадоваться не могли: умней да сообразительней человека ещё свет не видывал, много добрых дел он в царстве том совершил. Разными науками овладел Иван в совершенстве, и много пользы они принесли государству. А с царевной Забавой жили они душа в душу.

Порадовался за них царь Симеон. А сам смеётся про себя: надо же, каков он! Дружинника своего на принцессе женил, рыцарю Роланду и королевне Изабелле счастье устроил, и царевне Забаве жениха послал — Ивана, сына крестьянского. А сам так себе невесты и не нашёл по сердцу.

И вот однажды поехал царь Симеон с дружиной своей на охоту. Охотились они на зубров диких; только умудрился царь отстать от спутников своих и забраться в глубокую чащу. Но был-то он охотник бывалый, вскорости на торную дорогу выбрался, устал только. Едет он на коне своём, и вот идёт ему навстречу девушка; сарафанчик на ней синий, простенький; голова склонённая платочком беленьким покрыта. Поравнялся с нею царь Симеон и видит: плачет эта девушка горькими слезами, тихонько так, да очень жалостно.

— О чём ты, девица-красавица, плачешь? — спросил он её ласково. — Может, я в беде твоей помочь могу? Я ведь царь Симеон, мне на роду написано за своими подданными присматривать.

Вздохнула она, слёзы рукавом отёрла и так ему ответила:

— Никто мне, добрый царь-государь, помочь не может; плачу я оттого, что осталась на свете сиротой горемычной. Померли давным-давно мои батюшка с матушкой, а теперь и бабушка старенькая на тот свет отошла.

— Тяжкое твоё горе, девушка, — согласился царь Симеон, — неужто нет у тебя никого на свете?

— Есть у меня тётушка дальняя, вдовица бедная, на окраине стольного града живёт. К ней и путь держу.

— Как же звать тебя, добрая девица?

— А звать меня, царь-государь, Алёнушкой...

— Долго тебе, Алёнушка, до стольного града пешком идти! Садись-ка ты на моего коня, я его под уздцы поведу; здесь дружина моя неподалёку меня уж ищет. Вместе до города доберёмся. Тут ведь места глухие, дикие; и если в нашем царстве Тридесятом нет лихих людей и разбойников, то зверей лютых немало водится.

— Спасибо тебе, добрый царь, за заботу, — ответила она, — да только мне ни зверь, ни человек не страшен: колдунья была моя покойная бабушка, и многому она меня обучила. Один только злой колдун есть, с каким не могла она справиться; он и убил её.

— Знаю, я, кажется, про кого ты говоришь! Никак проклятый Кощей снова беду несёт!

— Верно ты говоришь, царь, — вздохнула Алёнушка, — было у моей бабушки сердце доброе да отзывчивое, всем она помогала; вот и невзлюбил он её, злодей...

Так, слово за слово, принялась она царю рассказывать про бабушку свою милую, про житье-бытье их в лесном терему. Глядит-глядит на неё царь Симеон, и такой милой и славной она ему кажется, что глаз не отвести. А речи она ведёт разумные, сказывается в них сердце доброе да любящее. Век бы с нею беседовал! И усталость всю как рукой сняло...

И говорит царь Симеон:

— Послушай, Алёнушка, так ты мне по сердцу пришлась! Выходи за меня замуж, будешь царицей моей.

— Что ты, государь, — отвечает она, — нехорошо такие шутки шутить. Какая из меня царица?

— Самая лучшая! — воскликнул Симеон.

Закрылась Алёнушка белым рукавом, румянец жаркий скрывая. Бьётся её сердце отчаянно, как птичка: и ей царь по душе пришёлся. Не открыла она ему, что бабушка её, от проклятья тяжкого умирая, велела ей в город идти, чтобы судьбу свою по дороге встретить. Но, пораздумав, сказала Алёнушка царю:

— Только схоронила я свою бабушку, как же мне нынче о свадьбе думать? И речи-то такие слушать неприлично.

И пришлось царю Симеону проводить девицу-красавицу в стольный град, на самую окраину, к старой вдовице — золотошвейке. Но Симеон упрям был: один за другим заказы из царского дворца золотошвейке поступают, и сам царь-государь к ней заглядывает, Алёнушку увидеть старается, словечком с нею перемолвиться. Ровно солнышко она для него ясное, да и он ей день ото дня милее становится. Ждёт она — не дождётся царского появления, и узоры золотые и серебряные выходят у неё всё краше и краше на радостях.

Наконец говорит царь Симеон своей избраннице:

— Что же, Алёнушка, голубушка, пойдёшь ли ты за меня замуж?

— Смогу я, добрый царь Симеон, ответ тебе дать, когда принесёшь ты из лесу дремучего Жар-птицу золотую. Улетела она от моей бабушки, а теперь вернуть её надобно.

И поехал царь Симеон за Жар-птицей. Трижды в лес он отправлялся; дважды вернулся ни с чем, а на третий поймал птицу золотую. Сидит Жар-птица у него на плече, курлычет и ластится, будто не птица, а кошка какая-нибудь; а сам Симеон улыбается и сияет — едва ли не ярче, чем у Жар-птицы перья горят.

Обрадовалась ему Алёнушка: велела ей бабушка такое испытание будущему жениху устроить. Коль дастся ему в руки птица волшебная — достоин он внучки лесной колдуньи.

Сыграли они свадьбу весёлую, и стали жить — поживать. Царица из Алёнушки вышла справная; только, разумеется, никто её теперь, кроме царя Симеона, так не называл. Величать её стали Еленой Тимофеевной; и уважали все за мудрость и рассудительность. Первое время окружил царь любимую жену роскошью да изобилием, прислугой верной и многочисленной. Да заскучала она вскорости; не привыкла сложа руки сидеть. Завела она в царском терему ткацкие станы, вышиванья да рукоделья всякие; и в поварню иной раз спускалась, караваи воздушные пекла; и песни за работой весёлые певала. Всё ей царь Симеон позволял, всем угодить старался; и она ему всякую радость доставить старалась. В одном только между ними было расхождение. Царь Симеон, щедрый да радушный, всем без разбору гостеприимство своё царское оказывал, и многих людей к себе приближал, долго не раздумывая. И немало среди гостей его было хороших, добрых людей, но бывали и всякие — с червоточинкой. И предупреждала его мудрая царица Елена: не вводи всех без разбору в царский дворец, не доверяй всякому встречному-поперечному! И советники мудрые с нею соглашались. Слушал их царь Симеон, но всё равно нет-нет — да поддавался излишней своей щедрости да радушию.

Родились у царя с царицей один за другим семеро сыновей; росли они красивыми да ладными мальчишками, и нрав у них был добрый и весёлый. А потом появилась у них ещё дочка младшенькая; назвали её Василисой. Красотой пошла она в матушку свою, царицу Елену. И как подросла немного девочка, стала её царица учить всему, что сама знала: и рукоделиям разным, и поваренному искусству, и колдовству немножко. А царевна-то — дитя неразумное, ей играть с куколками да по травке зелёной бегать хочется. Говорит царь Симеон:

— Ладно уж, Алёнушка, пусть Василиса наша бегает, играется, потешается. Мала ещё. Да и зачем ей, царской дочери, столько работ выполнять, да ремёсел изучать? Она у нас как сыр в масле катается.

— Нет, — отвечает царица, — делу время, а потехе — час. Довольно она у меня играется и веселится, не день-деньской за прялкой я её держу. Вспомни-ка, царь мой милый, как ты сыновей наших воинскому делу обучал!

— Так то сыновья!

— И дочери нашей тоже всякое уменье пригодится.

На том и порешили. Ну, а как вошла Василисушка в разум, так и сама полюбила рукоделия тонкие и премудрости книжные. Росла она, росла, хорошела — и расцвела, в дивную красавицу превратилась. И слава о ней по всему свету разлетелась; гордится дочерью царь Симеон, гордятся сестрицей семеро братьев-богатырей, гордится царевной весь народ в Тридесятом царстве. Гордится дочерью и царица Елена, только гложет тревога сердце материнское, о судьбе Василисиной беспокоится. Боялась царица, как бы не вскружилась молодая головушка от восхвалений многочисленных, но этой беды удалось избежать. Была Василиса горда, и похвалы её всяческие радовали, но не заносилась она перед теми, кто ниже её стоял; не стала она злой да высокомерной. Но боялась царица и другой беды: как бы слава о царевне Василисе, Премудрой и Прекрасной, не достигла ушей злодея какого-нибудь, чёрного колдуна вроде Кощея Бессмертного. Ибо именно таких, красавиц да разумниц, он горазд был губить — как не погубил едва царевну Забавушку из соседнего царства.

Поделилась царица Елена своими думами с царём Симеоном. Тот покачал головой:

— Так что же это, друг мой Алёнушка, этак и носа из дому не высунешь, злодеев да их зависти опасаясь! Что ж теперь, спрятаться всем нам в тёмном подвале, на волю не выходить, жизни не радоваться?

— Нет, — отвечала ему царица, — не переиначивай ты, милый царь-государь, слов моих.

— А ты, Алёнушка, не тревожься понапрасну. Посмотри, какие вокруг нас стены высокие, крепкие, какие вокруг нас воины славные! Дружина у меня храбрая, советники мудрые. Сыновья наши в настоящих богатырей выросли. Не дадим мы в обиду нашу Василисушку! Крепкая вокруг неё защита, может она спокойненько жить-поживать, сверкать, как жемчужинка в золотой оправе.

— Это-то верно, милый мой царь Симеон, — молвила Елена Тимофеевна, — да только ты ведь сам ворота открываешь да всякого встречного-поперечного в дом пускаешь, хвастаешься да хвалишься перед людьми чужими, доверием своим царским их одариваешь — того и гляди, беду в дом пустишь.

— Ох, знаю я, царица, знаю... — вздохнул Симеон, — да только как же быть мне? Царю надлежит щедрым и гостеприимным быть! А тем более наш дворец царский и град стольный волшебными чарами и заклятьями окружён — сама ты колдовство то творила.

— Хранит оно нас пока от несчастья, это верно. Да только есть злой колдун, который и моё колдовство пересилит.

— Ну, о нём уж давно ничего не слышно! Видно, не такой уж этот Кощей был и бессмертный. Таки помер, негодяй.

Покачала головой царица Елена Тимофеевна, вздохнула — что же ей делать оставалось?

А между тем к царевне Василисе сватов засылают, из разных царств-государств, далёких и близких. И с севера холодного, где полгода — ночь, а полгода — день стоит. И с юга тёплого, где зимы не бывает и цветы цветут диковинные. Сватаются к ней рыцари в доспехах сияющих, с гербами на щитах славными; сватаются к ней шахи и ханы восточные, у которых сокровищ во дворцах видимо-невидимо. Но никто не пришёлся ещё ей по сердцу.

Живёт она в своём терему, ткёт ткани тонкие, вышивает серебром да золотом узоры причудливые, в поварню с матушкой наведывается, хлебы и караваи печёт пышные и сладкие; при свечах над книгами склоняется, премудрость свою умножает. Много чудесных вещей творить она выучилась, в волшебстве всяком искусна стала. Махнёт рукой — и представится глазам картина удивительная: лес ли, город ли, озеро синее или поляна цветущая; и кажется, будто на деле всё это видишь. А пела она так, что заслушаешься, плясала так, что засмотришься. Смеялась уж так заразительно, что все вокруг веселиться начинали; а зайдёт речь о чём важном да серьёзном — уж так умно рассуждала, что в юные лета удивительно.

А в соседнем царстве-государстве правят царь Иван, крестьянский сын, и царица Забава. Родители её уже старенькие стали, от дел царских отошли, отдыхают — почивают, внуков нянчат. Было у Ивана и Забавы три сына; младшенького, в честь батюшки, тоже Иванушкой нарекли. И не ошиблись они — вылитый отец вышел. Смышленый, разумный, любознательный — до всего дойти хочет, всё разузнать; вечно что-нибудь необыкновенное выдумает. Только с братьями старшими у него вражды не было, а была дружба — водой не разольёшь. Выросли уже царевичи, вымахали ростом высокие, в плечах широкие, статные да ловкие. Выучил их Иван, крестьянский сын, грамоте и разным премудростям. Пора бы им уже и о женитьбе подумать. Совещался царь Иван с супругой своей Забавушкой, а затем и с царём Симеоном и царицей Еленой. Надумали они — вот бы женить одного из сыновей Ивановых на Василисушке!

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пока думали они — советовались, объявился во дворце царя Симеона новый гость — рыцарь знатный из земель далёких. Назвал он имя своё родовое славное, на весь свет знаменитое. Всех очаровал он речами своими сладостными да обхождением тонким; и был он из себя красавец писаный: очи огненные, кудри чёрные, лицо пригожее. И говорит он: прибыл я из своего королевства заморского, дабы руки царевны Василисы просить. Смотрит на него Василиса — любуется, думу думает, раздумывает. Не дали ему царь с царицей сразу ответа, не сказала словечка заветного и Василисушка.

Зато рыцарь Роланд, дружинник царя Симеона, пришёл ввечеру в покои царские и говорит:

— Послушай, царь Симеон, долго я беседовал с этим королевичем заморским, и чую я — не тот он, за кого выдаёт себя. Давненько я не был в родных краях, но вести оттуда получали мы с супругой моей Изабеллой. А этот рыцарь будто только недавно из тех краев прибыл — а знать ничего не знает, в именах путается, свычаев-обычаев наших не ведает так хорошо, как должен бы.

Поблагодарил царь Симеон рыцаря Роланда, передал его слова царице Елене. И решили они гостя испытать. И разным колдовством его проверить пробовали: и питье ему давали, что лгать не дозволяет, и на зачарованное сиденье за столом усаживали, и ристалище на манер того, что в далёких королевствах бывают, устроили. Выпил питье рыцарь заморский — и продолжил то же самое про себя рассказывать. На зачарованное сиденье уселся — и тут ничего ему не сделалось. И на ристалище себя показал исправно. Смотрит на него царевна Василиса — любуется, думу думает, раздумывает, и тают её раздумья, и вспоминаются только речи его сладостные да обхождение тонкое.

Решила тогда испробовать последнее средство царица Елена Тимофеевна. Поднялась она в свои царские покои, достала из сундучка заветного зеркальце ручное в раме золотой, жемчугом изукрашенное, и подала его дочери.

— Вот, — говорит царица Василисе, — смотри, это дар бабушки моей, колдуньи лесной. Сильное, могучее колдовство в нём заключается; может оно показать, каков на деле человек, который в него смотрится. Поднеси его нашему гостью, что руки твоей добивается, и увидишь, каков он есть. Только каков бы не оказался лик его — зеркальца не выпускай из рук, это оберег твой.

Поблагодарила Василиса матушку и стала зеркальце разглядывать, рассматривать; исписано оно словесами древними, на языках разных. И прочесть их трудненько. Только некоторые разобрала она: "знание", "опыт житейский", "доброта сердечная", "внимательность глубокая", "правдивость беспощадная".

Пошла Василиса в свой терем девичий, достала оттуда плащ, дивными цветами и птицами вышитый, и вышла с ним к гостю знатному в парадные покои царские. Много народу собралось в тех покоях: царь с царицей, семеро царевичей-богатырей, дружина храбрая, советники мудрые, гости знатные. Стоит среди них рыцарь заморский; поклонился он в пояс царевне и говорит:

— Царевна Василиса, люблю я тебя горячо и крепко, жить не могу без тебя, дня единого не проживу. Пойдёшь ли ты за меня замуж? Окружу я тебя роскошью всякой, будешь в моём замке королевском среди богатства и сокровищ разных жить, весь мир будет у ног твоих!

А та ничего ему не ответила, поднесла расшитый плащ гостю знатному, и накинула ему на плечи. Хорош он вышел, красив — хоть картину с него пиши! А Василиса достаёт зеркальце, протягивает ему и сама туда заглядывает. Ах! Батюшки! Что за чудище там отражается! Глазищи красные, кровью налитые, череп, кожей сухой обтянутый, зубы торчат жёлтые! И обернулся рыцарь тут же Кощеем Бессмертным. Испугалась Василиса — и выронила зеркальце.

Бросились к ней батюшка с матушкой, братья-богатыри да дружина храбрая: кто царевну оборонять стремится, кто на Кощея кидается. А тот ногами топает, руками размахивает, так что никто к нему и подойти не может, зубами скрежещет и кричит:

— Не бывать тому! Пойдёшь за меня замуж, Василиса-упрямица, а не то я всё царство твоё разорю да уничтожу!

— Нет, — говорит царевна, — не пойду я за тебя, не под силу тебе наше царство погубить! А я лучше в лягушку превращусь болотную, чем за такого обманщика и злодея замуж идти!

И ножкой в золотом сапожке топнула.

— Так тому и быть, — кричит Кощей, — поймаю тебя на слове!

Наслал Кощей чары злые, тёмные на Василису Прекрасную — и на всё царство Тридесятое. Только благодаря колдовству царицы Елены и самой Василисы-царевны, не удалось ему совсем царство погубить: можно было ещё эти чары вспять обратить. Вот и вышло так, что превратилась Василисушка в лягушку зелёную, братья-богатыри — в семь дубов крепких, а все остальные — в зверей разных. И зарос лесом в одно мгновение дворец царский, и град стольный, и все города и деревни; и на месте царства-государства прекрасного, изобильного осталась одна чащоба густая, гиблая, да болота топкие. День-деньской царевна Василиса в лягушачьем образе на болоте сидит, а ночью обратно в девицу красную превращается. Тут как тут прилетает Кощей Бессмертный и давай её стращать да уговаривать, чтоб замуж за него пошла. А царевна бежит с болотины к дубраве зелёной, к братцам милым. Шумят дубы листвою, будто шепчут слова утешительные. А рядом бродят звери дикие: рычат медведи бурые; один — бывший рыцарь Роланд, другой — бывший воевода Святослав. И рыщут вокруг волки зубастые: дружина бывшая славная. Сидит на суку филин — советник Всеслав Иванович. А нянюшка Василисина в виде цапли рядышком стоит. Вьются над головой злого Кощея лебедь с лебёдушкой: бывшие царь Симеон с царицей Еленой. И не дают ему к Василисе приблизиться. И какой бы не был он могучий колдун, а не может их отогнать. Каждую ночь уходит ни с чем.

Летят дни, летят ночи, ярится злой Кощей. И воскликнул он однажды в обиде великой:

— Ну, упрямица-дурища, Василиса, такая-растакая, я тебя всё равно переупрямлю!

— Ничего, — отвечает ему царевна, — ты уж старик совсем древний, авось я тебя переживу! Схороню на болоте твои косточки, заклятья твои сниму, и станем мы жить-поживать без тебя!

Расхохотался Кощей:

— Ишь чего выдумала, глупая голова! Я недаром Кощеем Бессмертным зовусь! Тебя переживу.

— Брешешь ты, старый, похваляешься! — рассмеялась Василиса; дразнит его, злит, а сама ждёт — не дождётся, чтоб он в гневе тайну свою открыл.

И попался Кощей на удочку:

— Правду я говорю, дурища! Я смерть обманул, заключил её в кончик иглы, а иглу ту спрятал в утку, а утку в зайца, а зайца — в сундук усадил, а сундук на дуб повесил! И стоит тот дуб на краю моря бушующего, не подобраться к нему!

— Выдумываешь ты всё, старый! Так я тебе и поверила!

А дубрава шумит, медведи с волками рычат, не дают Кощею к царевне подобраться. И в ту ночь улетел он ни с чем.

Услыхали про то, что в царстве Тридесятом приключилось, царь Иван, крестьянский сын, и царица Забава. Опечалились они и задумались: как беде помочь? Как чары злые развеять? А больше всех грустит и гневается царевич Иван: слава о Василисе Премудрой до его ушей долетала, а парсуну, с неё писанную, видел он — и забыть не мог. Очень ему хотелось с ней повидаться, запала ему в сердце мечта о ней. Думали-думали царь с царицей, отправились в кладовую особую, где царь Иван свои изобретенья хранил. Вынесли они оттуда три лука и три колчана со стрелами: все волшебные, особенные. Подали они их своим троим сыновьям. И говорит царь Иван:

— Создал я эти три лука по просьбе матушки вашей; для того это сделано, чтобы вы, сыновья мои, без ошибки судьбу свою нашли. Ведь ей самой обман и коварство в деле таком едва жизни не стоило. Думали мы, использовать эти луки али нет, но видно — придётся.

Поблагодарили сыновья родителей, вышли в чистое поле и пустили каждый по стреле. Стрела старшего сына угодила на боярский двор — подняла её боярышня-красавица. У среднего сына попала стрела во двор купеческий — подняла её прелестная дочь купецкая. А у младшего, Иванушки, взвилась стрела в воздух и улетела далеко-далеко, в приграничный бор, где прежде царство Тридесятое было.

— Знал я, — воскликнул Иван, — что суженой моей Василиса Премудрая будет!

И отправился в самую чащобу. Добрался до болота и видит: сидит среди трав и цветов болотных лягушка в золотой короне, стрелу его в лапках держит. Делать нечего: усадил он невесту свою в платочек и понёс домой.

— Ничего, — говорит, — не расстраивайся, царевна: придумаем мы что-нибудь с батюшкой, расколдуем тебя!

А пока что отнёс лягушку своей матушке: на то время, пока празднества готовили. И сыграли три свадьбы в один день. Женился старший сын на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван — на лягушке. Нашлись за столом пиршественным те, кто посмеяться над ним вздумал, но братья — все трое — так на шутников глянули, что у тех охота зубоскалить пропала. А царица Забава склонилась к сыну младшенькому и говорит:

— Не печалься, сынок, расколдуется твоя невеста!

И вот заходит Иван-царевич в опочивальню вечером и видит: стоит на пороге царевна Василиса — ещё краше и прелестнее, чем на парсуне была нарисована, улыбается и руки ему протягивает...

Жаль только, что наутро она вновь лягушкой обратилась. А вечером, как стала вновь царевной-красавицей, сказала она своему супругу:

— Видно, мало того, что женился ты на мне, чтоб проклятье снять. Пусть твои батюшка с матушкой мне испытанья устроят, чтобы показала я, что достойна быть женой твоей. Пусть испытают, хороша ль я в рукоделиях, в искусстве поваренном...

На том и порешили. Дал царь Иван невесткам — всем, для порядку, — задания: пусть вышьют ему красивую праздничную рубашку. Хороша вышла рубашка у боярышни, хороша — у купеческой дочери, но у Василисы — краше всех. Затем дал им другой урок: каравай вкусный да красивый испечь. Хороша вышла выпечка у боярышни, хороша — у купеческой дочери, но у Василисы — краше и вкуснее всех. А ведь другим невесткам мамушки да нянюшки помогали, Василиса же всё сама сделала: ох и вспоминала она добрым словом матушку свою, царицу Елену Тимофеевну, строгость её и уроки!

Но и это не помогло. Обращалась она по-прежнему в лягушку зелёную.

И дал тогда царь Иван задания невесткам пир устроить. Устроили они всё, наготовили. Спустился вечер на всё царство, пала вечерняя тень на землю; и вышли в залу пиршественную царевичи со своими жёнами, и Иван с Василисой — в настоящем её облике — явились. Ахнули все, какая она красавица. Сели они за стол богато украшенный с яствами тонкими, а затем принялись песни петь да танцевать. Пляшет царевна Василиса: одной рукой махнёт — и видят все рощу берёзовую, зелёную да светлую; другой махнёт — озеро с лебедями белыми. Восхищаются все её искусством, радуются. Любуется на неё Иван-царевич и думает: вот бы ей всегда быть такою, от проклятья свободною! Как бы её избавить от злых чар?

А как возвратились Иван с Василисой домой, в свой терем, увидал он на полу шкурку лягушачью и воскликнул:

— А может, сжечь ей надобно, шкурку эту?

— Что ты, что ты! — воскликнула Василиса, схватила его за руку. — Нельзя её сжечь! Иначе я никогда от проклятья не избавлюсь. Пусть твои батюшка с матушкой мне новое испытание назначат!

— Хватит уж! Знаю я, что нужно сделать! — воскликнул Иван-царевич. — Жди меня, женушка дорогая, я к тебе вернусь в скорости! — и вон из терема.

Насилу догнала его Василиса.

— Не надо, милый мой Иванушка! Знаю я, что у тебя на уме, да разве статочное это дело? Не хочу я тебя погубить. Как я твоим батюшке с матушкой смотреть в глаза буду?

— А я и погибать не собираюсь! — воскликнул царевич. — Ещё чего! Вернусь цел и невредим. А Кощея проклятого на тот свет отправлю! Давно пора.

И так, и этак она его уговаривала, молила, просила не пускаться на бой со злым колдуном; но вот уж небо посветлело, рассвет забрезжил. Видит Василиса — не оставляет своего намерения муж её, и успела ему в последние мгновения до восхода солнца о смерти кощеевой рассказать: где она спрятана.

Собрался Иван-царевич в путь-дорогу, благословили его царь с царицей. Дал ему царь Иван клубочек волшебный: он его на место непременно приведёт. Бросил Иван клубочек на землю, тот и покатился, путь ему указывая.

Скрылся он из глаз. Вошла царица Забава в терем к Василисе, думала, что она там в коробе сидит, в лягушачьем облике; собиралась поговорить с ней, утешить да самой утешиться. Глядь — нет никого! Ускакала лягушкой следом! Ахнула царица — а делать нечего!

Идёт царевич вслед за клубочком, продирается сквозь чащу глухую. Видит — медведь навстречу ломится, кусты трещат. Поднял Иван-царевич лук, а медведь ему говорит человеческим голосом:

— Не бей меня, Иван! Я тебе ещё пригожусь. Не медведь я вовсе, а Святослав-воевода...

И вышли Ивану навстречу звери и птицы, Кощеем заколдованные; и пошли они сквозь леса да болота пробираться. И вот увидели они дуб на краю скалы; а на дубе том, в ветвях, сундук качается, цепями прикованный. Свалил медведь дерево; разбился сундук, выскочил из него заяц, и ну — бежать! Но тут зайца настигла зайчиха — была она когда-то принцессой Анной-Софией. Из зайца утка выпорхнула — а ту в воздухе уж лебедь с лебёдушкой настигли. Упало яйцо с кощеевой смертью в волны морские — чуть не бросился за ним Иван вплавь, да тут рыбка морская выплыла и подала яйцо волшебное; была эта рыбка прежде королевной Изабеллой. Разбил Иван-царевич яйцо, схватил иглу — и давай кончик её ломать. Тут Кощей прилетел, как на крыльях, да на него всем миром звери набросились, держат — не пускают. Сломал Иван иголку — и растаял Кощей, чёрным дымом развеялся. А люди заколдованные вмиг прежний облик свой приняли, обнимают его, тормошат, по спине хлопают, смеются да радуются. Но тут расступилась эта толпа счастливая: подбегает к Ивану-царевичу Василиса в человеческом облике. Сарафан на ней небесно-голубой, как паруса, развевается. Обнялись они, поцеловались; благословили их царь Симеон и царица Елена; и отправились все они в царство Тридесятое.

Чащоба перед ними расступается, болота в поля да деревни превращаются, всюду люди их чествуют и приветствуют.

И пришли они в стольный град: стоит он, крепкий и светлый, на вольном воздухе, и небо над ним голубое и чистое. Вздохнули все с облегчением, с радостью. И прибыли гости из соседнего царства — царь Иван с царицей Забавой, да сыновья их с жёнами; праздновали они победу над злым колдовством, веселились и счастьем наслаждались. Только уж больше никому без разбору доверия не оказывали, да просто так счастьем своим не похвалялись, хоть и не прятали его.

Вот что было в царстве Тридесятом в давние-давние времена. Царство ещё и сейчас стоит, за горами высокими, за морями синими... только трудно туда дорогу найти. Но бывает, случается — долетают до нас оттуда отрывки сказок, песен да преданий разных...