Победитель получает всё (гет)

I don't wanna talk

About things we've gone through,

Though it's hurting me,

Now it's history.

I've played all my cards

And that's what you've done too,

Nothing more to say,

No more ace to play.

Битва за Хогвартс закончилась внезапно, и вместе с ней словно остановилось время: после спрессованных часов напряжения, грохота и постоянной спешки наступила тишина, и делать было уже ничего не надо, потому что все кончилось. Мертвым уже нельзя было помочь, к живым всегда можно было успеть, и Гарри сдвинул в одном из классов три парты и уснул, улегшись поперек, чтобы во сне не провалиться между партами.

Гермиона нашла его уже спящим и села на парту рядом; она догадалась, что это был кабинет трансфигурации, и не удивилась, когда в кабинет вошла МакГонагалл, только попыталась показать ей без слов, что с Гарри все в порядке и его не стоит будить — а вот когда МакГонагалл вздохнула и ушла из собственного кабинета, так ничего и не взяв, Гермиона удивилась, но все равно не подумала о том, какое жалостное, наверно, у нее было лицо.

Жаловаться ей было не на что: Гарри все же остался жив, он воскрес у нее на глазах, потом выиграл главный бой в своей жизни, а это значило, что все было хорошо — ведь самое главное, что Гарри жив.

Через пятнадцать минут или через час — Гермиона никак не могла бы сказать, хотя раньше, и на уроках, и на экзаменах, и в библиотеке хорошо чувствовала время, живя всегда по расписанию — через какое-то время в класс заглянул Рон.

— А, вот вы где! — довольно громко сказал Рон. — Наконец-то я вас нашел!

— Не буди его! — зашипела на него Гермиона и замахала руками, а потом и вовсе Рона выставила, словно они с Гарри были заняты чем-то очень важным, в чем им нельзя мешать, даже тихо сидя рядом.

И тогда Гермиона поняла, что она действительно занята чем-то очень важным: она прощалась с Гарри. С каждым годом они становились все ближе, их связывало все больше воспоминаний, они бились с врагами, всегда стоя рядом, и, наконец, они провели девять месяцев в одной палатке, мотаясь по всей Британии, были вместе почти каждую минуту — а теперь война кончилась, и всему этому пришел конец. Гарри проснется и уйдет в свой дом на Гриммо, она тоже отправится в опустевший дом, где она выросла, и вряд ли они вернутся в Хогвартс — в конце концов, это будет даже смешно, каждый вечер расходиться из гриффиндорской гостиной по спальням, что находятся в разных крылах, после того как почти год их кровати в палатке стояли рядом, уголком, голова к голове — вот только пошептаться перед сном в темноте практически не удавалось, кто-то из них всегда уходил караулить.

Да, время, отпущенное им, чтобы быть вместе, прошло, и теперь они будут встречаться все реже и реже, как это всегда бывает с бывшими однокурсниками, и каждый раз будут договариваться о встрече. Больше нельзя будет проснуться и просто пойти, зная, что обязательно встретишь Гарри: либо у окна в гриффиндорской гостиной, либо за столом в Большом Зале, куда его уже утащил голодный Рон, либо у костра рядом с палаткой, где он готовит для нее завтрак. И Гермиона в первый раз за сегодняшний день заплакала, потому что теперь уже не будет следующего года в школе, теперь она прощалась с Гарри не на лето, а на всю жизнь.

The winner takes it all,

The loser's standing small

Beside the victory,

That's her destiny.

Гарри проспал не так уж долго, но Гермиона успела за это время выплакаться, сесть за парту и тоже заснуть, уронив голову на руки. Гарри улыбнулся, увидев, что Гермиона его нашла, и у него защемило сердце от того, какой она выглядела маленькой, хрупкой и вымотанной.

— Пойдем, — шепнул Гарри, присев рядом и обняв Гермиону за плечи, и она сразу проснулась и встала, словно голос Гарри имел над ней волшебную силу. — Хочешь, я отведу тебя в нашу башню?

Гермиона только помотала головой — зачарованная лестница не пустит Гарри вместе с ней в спальню для девочек, и она останется там одна, а когда она проснется — где она тогда Гарри найдет?

Гарри, кажется, осторожно вел ее к выходу из замка, а Гермиона тихо повторяла про себя одно и то же, словно молилась о том, чтобы Гарри наконец не был дураком и увел ее вот так в свой дом на Гриммо, а потом просто оставил ее там и не выпустил. Это, конечно, было нетрудно устроить: достаточно было пожаловаться Гарри, что она боится возвращаться домой, потому что там пусто и кто-то из сбежавших Пожирателей может на нее напасть, или добрести так с ним почти до Хогсмида и там упасть в обморок, чтобы Гарри аппарировал с ней на Гриммо, больше же некуда, в Хогвартс не аппарируют. Но Гермиона никогда с Гарри не хитрила и всегда была для него сильной, и никакой из лукавых женских идей не воспользовалась, тем более что еще на лестнице их догнал Рон.

— Проснулся, дружище? — бодро спросил Рон и хлопнул Гарри по плечу. — А я Бодрящего зелья накатил — и как огурец! Слушайте, чего вы такие неприкаянные какие-то? Давай эльфов местных кликнем и к нам, в Нору.

— Да я как-то… — замялся Гарри.

— Слушай, ты матери нужен, — уже серьезно и мрачно сказал Рон. — Она из-за Фреда сама не своя.

— Да, конечно, — согласился Гарри, он всегда шел туда, где он был нужен. — Я только сейчас зайду в кабинет директора, мне надо договорить с Дамблдором на портрете.

Гермиона к этому моменту уже окончательно проснулась и взяла Гарри за руку — если он всегда шел туда, где был нужен, она всегда шла за ним.

I was in your arms

Thinking I belonged there.

I figured it made sense

Building me a fence…

В первое утро в Норе Гермиона проснулась рано, но Джинни уже куда-то убежала, и Гермиона была этому рада: ей всю ночь снилось, как они с Гарри танцуют в палатке. Это было ее самое счастливое воспоминание, в котором она обнимала Гарри, прижималась к нему всем телом, буквально лежала у него на руках, но была в этом воспоминании и горечь от того, что Гермиона тогда так и не решилась больше ничего сделать, не осмелилась поцеловать его в губы, даже не поцеловала его запястье, чтобы погладить потом себя его рукой по щеке, пусть бы он по ее лицу увидел, как приятны ей его прикосновения, как он давно стал ей больше, чем близким другом.

Конечно, Гарри мог бы и сам все понять по тому, как она потом неделю не решалась с ним заговорить, дичилась и чуть ли не краснела, когда он с ней заговаривал сам, но Гарри порой бывал досадно недогадлив: другой на его месте все понял бы еще на первом курсе, когда они прощались между стен огня и Гарри уходил навстречу Квиррелу и духу Вольдеморта. Гермиона сказала ему тогда, что он самый замечательный, самый храбрый и самый лучший друг — вместо последней характеристики надо было, наверно, сказать «и я хочу за тебя замуж», чтобы до Гарри все-таки дошло. Потому что он понял все дословно и действительно был все эти годы для Гермионы самым лучшим другом — беда только в том, что с лучшим другом нельзя просыпаться рядом каждое утро и прожить с ним всю жизнь.

Building me a home

Thinking I'd be strong there,

But I was a fool

Playing by the rules.

Гермиона спустилась к завтраку позже обычного, но Рон махнул ей рукой, придерживая для нее место рядом с собой, и это было весьма кстати, потому что в Норе уже были прибывшие к похоронам Фреда соседи и гости, которых хлебосольная Молли тоже пригласила за стол. Гарри и Джинни сидели напротив них, Джинни выглядела так, словно заняла рядом с Гарри место, которое ей принадлежало по праву, а Гарри хорошо ел и выглядел довольным, так что Гермиона подумала, что, наверно, все получилось правильно, раз с Гарри ей пока расставаться не надо.

После завтрака началась генеральная уборка, за последний год в Норе убирались не слишком регулярно, потому что были куда более важные дела, а теперь все нужно было привести в порядок, хоть и по печальному поводу. Спальни готовили для приема гостей, и иногда этим занимались сами гости, уборка из кухни сама собой перемещалась в сад, которому тоже была нужна хозяйская рука, и быть в толпе друзей, объединенных одной, пусть и будничной, целью, было приятно: вряд ли Гермиона сделала бы и десятую часть того, что она сделала в этот день, для своего пустого дома, откуда уехали ее родители. Наверно, теперь Нора была больше ее домом, чем дом ее детства, потому что Нора была жива несмотря на все беды и потери, и ради Норы хотелось постараться, чтобы она жила дальше.

Гермиона держалась поближе к Гарри, словно продолжала его оберегать, на этот раз от паутины, докси и садовых гномов, и Гарри несколько раз благодарно взглядывал на нее, когда она сбивала докси над его плечом, а потом и сам помогал ей вытряхивать из волос мусор, когда на них рухнула старая штора. Так что все было хорошо, пока Гарри не убежал переодеваться к обеду и избавляться от грязной одежды: на обратном пути Джинни поймала его на лестнице и повисла у него на шее.

— Гермиона, ты смотришь на них так, словно ты по-прежнему староста, — весело сказал Рон. — Ты же не будешь снимать с них баллы? Они дома, а не в школе.

И тогда Гермиона поняла, что Нора — все-таки не ее дом, что в этом доме у Джинни больше прав на Гарри, чем у нее, а ей достанется только то место, которое ей отведут хозяева.

The gods may throw dice,

Their minds as cold as ice,

And someone way down here

Loses someone dear.

Фреда все любили, и прощание вышло тягостным. Гарри был рядом с Джинни, которая плакала, уткнувшись в его грудь, Гермиона держала Рона за руку, и это было правильно — не такие они с Джинни были близкие подруги, чтобы оставить Рона с Гарри и реветь вместе. Гарри в любом случае лучше бы справился с утешением девушки, это Гермиона знала по себе, а она сейчас была нужна Рону, ведь у него погиб брат.

На следующий день, когда последние гости покинули Нору, Молли сказала Гарри и Гермионе, что они, конечно, могут оставаться в Норе сколько угодно.

— Серьезно, оставайся хоть на все лето, дружище, — согласился Рон. — В конце концов, наш дом теперь аж блестит, как мы все его отчистили. Да и ты чуть не пал в схватке со шторой, должна же быть тебе за это какая-то компенсация.

— Согласен, — с немного напускным энтузиазмом ответил Гарри. — Мне, конечно, нужно будет навестить площадь Гриммо — ты же не хочешь, чтобы из сумочки Гермионы когда-нибудь вывалился портрет Пиния Нигеллия Блэка и начал нас всех тут проклинать?

— Ну ты соберись с духом сначала для такого вояжа, — предложил Рон. — Там наверняка последний раз убирали, когда ты первый раз туда приехал. Да еще этот чокнутый домовик бродит, который тебе на позапрошлое Рождество кулек червей вместо подарка прислал…

— Кричер не чокнутый, Рон! — вдруг сорвалась Гермиона. — Ты забыл, что он вместе с нами сражался за Хогвартс? Что он бежал в бой впереди остальных эльфов, во имя Гарри и погибшего Регулуса? И между прочим, я на Гриммо пыталась навести порядок, пока мы там жили, только почему-то делала это без тебя!

— Да ладно, чего ты, — сказал Рон и встал, было видно, как его шея и щеки немного побурели от обиды. — Я пойду еще где поброжу, лучше уж с садовыми гномами сражусь, чем такое.

— Извини, но так все-таки нельзя, — мягко заметил Гарри, когда Рон ушел и они остались вдвоем. — Кричеру не обидно, если его ругают за глаза. А Рона ты обидела.

— Да, ты прав, Гарри, — кротко ответила Гермиона, она уже давно заметила за собой, что с Гарри ей не хочется спорить и ссориться, она этого даже боится, тогда как с Роном они поругаются, да и помирятся когда-нибудь. А вот ссориться с Гарри было все равно что воткнуть в собственную руку нож и прорезать руку до кости, даже от мысли об этом в груди все скручивалось в узел и становилось дурно.

Наверно, в первый раз она задумалась таких вещах года три назад, когда выбирала для Гарри и Рона подарки — Рону достался ежедневник, который автоматически составлял расписание уроков и говорил, когда какое домашнее задание пора делать. А для Гарри она купила дневник, который ни к чему не принуждал, только дразнился пословицами про лентяев: Гермиона надеялась, что Гарри посмеется да сам все поймет, потому что, если он разозлится на слишком настойчивую заботу… Вот тогда Гермиона в первый раз поняла, почему страх обидеть не имеет ничего общего со страхом наказания.

The winner takes it all,

The loser has to fall.

It's simple and it's plain,

Why should I complain?

Сам Гарри, впрочем, был не так благоразумен, как он звучал — от себя он, похоже, не требовал такой чуткости, как от нее, и уже через неделю хлопнул дверью над головой у Гермионы и пробежал мимо ее спальни. Кажется, он в первый раз после возвращения поцапался с Джинни, да и Рону, который попался под руку, тоже перепало. Конечно, Гермиона тут же бросилась за Гарри вслед и с облегчением увидела, что он никуда не аппарировал, не убежал и сидит под стеной дома. Гермиона не собиралась его упрекать за вечерний тарарам, просто села рядом на траву, а потом, когда услышала, что его дыхание стало спокойнее, положила голову ему на плечо и закрыла глаза, через пять минут она уже и не помнила, что случилось, только знала, что Гарри обнял ее за плечи и что она счастлива.

— Гермиона, здесь все-таки не место, — через некоторое время прошептал Гарри в ее волосы.

— Знаешь, наплевать, — отозвалась Гермиона. — За последний год я столького уже перестала бояться.

— Там мы жертвовали собой, а здесь может получиться так, что мы жертвуем другими, — совсем тихо сказал Гарри, и Гермиона попыталась отодвинуться, но он не пустил. — Ладно, черт с ним со всем, я тоже соскучился.

But tell me, does she kiss

Like I used to kiss you?

Does it feel the same

When she calls your name?

Somewhere deep inside

You must know I miss you,

But what can I say?

Rules must be obeyed.

Траур по Фреду был не очень долгим: большая семья Уизли пережила уже много похорон, Молли и Артур похоронили и своих родителей, и братьев Молли, погибших в первую войну. Семья хоронила павших и жила дальше, потому что в этом была ее цель и ее сила. Джордж не смог снова приноровиться к жизни по-прежнему и съехал в комнату над своим магазином, Билл и Флер уехали в свой общий дом и появлялись только по выходным, но зато вернулся притихший Перси, и оставались они четверо, так что дом почти и не опустел.

Начиналось лето, они всегда обедали и ужинали на улице и в один вечер даже танцевали, медленные и приличные танцы. Молли и Артур с одобрением смотрели на молодежь: семья Уизли жила дальше и собиралась прирастать; Рон крепко, но бережно обнимал Гермиону за талию, он многое делал правильно и вообще был правильным парнем, Гермиона почему-то припомнила, как на пятом курсе он подарил ей духи на Рождество — кажется, это называется «разглядел в ней девушку». Потому что все правильно же, девушки любят духи и не мучают себя нумерологией — вот только Гермиона была неправильная девушка, она никогда не душилась и любила нумерологию. Гарри в тот год разыскал для нее какую-то букинистическую нумерологическую редкость, и Гермиона тогда подумала, что Рон милый, а Гарри настоящий друг. Теперь Гермиона танцевала с Роном и думала, что два с половиной года назад она была дурой, а сейчас хочет за Гарри замуж. И у нее от этого было очень тяжело на душе, потому что Рон действительно был милый и все делал как надо, это она была какая-то не такая.

Гарри, как видела Гермиона, тоже пытался сейчас вести себя правильно, только у него получалось не так ловко, как у Рона, он вместо танцев скорее топтался на месте. Но все же он держал Джинни одной рукой за талию, а другой за руку, а не обнимал двумя руками за спину, как Гермиону во время танца в палатке. И Гермиона с непривычным злорадством подумала, что Гарри не станет брать Джинни за обе руки и пытаться с ней не то кривляться под музыку, не то водить хоровод, а потом заразительно смеяться, как они делали наедине. Не потому, что так не очень-то прилично, а просто потому, что Гарри этого не хочется. А если Гарри чего-то не хочется, он это делать и не будет, Гермиона за семь лет это так хорошо усвоила, что сразу понимала, где надо уступить и даже не пытаться на Гарри повлиять.

На следующее утро Гермиона проснулась совсем рано и совершила еще один важный для нее и неправильный для других поступок: послала сову в Министерство, в Отдел защиты магических существ, и написала, что хочет там работать.

The judges will decide,

The likes of me abide,

Spectators of the show

Always staying low.

Гермиона боялась того, что ответ придет слишком скоро — ей почему-то казалось, что ни Рона, ни кого-то еще в Норе, кроме разве что ревнивой Джинни, не обрадует ее поспешный выход на работу. О том, что Министерство находится в Лондоне, как и площадь Гриммо, Гермиона даже не подумала — Гарри последнее время снова был мрачным, но никуда переезжать не собирался. Ровно до следующего утра, когда Гарри неожиданно поссорился с Джинни, психанул и аппарировал. Вот тогда Гермиона и подумала снова, что Гарри нельзя заставить делать то, что он не хочет, и что он на самом деле куда смелее, жестче и решительнее нее.

Первым ее желанием было отследить место аппарации и кинуться за Гарри вдогонку, но это не удалось бы сделать незаметно, слишком много чар и слишком быстро надо было накладывать на место аппарирования — к которому многие сбежались еще раньше нее, привлеченные громким хлопком. Но резкая выходка Гарри и ее заразила решимостью, и когда Нора затихла, Гермиона немного виновато подошла к Рону.

— Я тоже скоро пойду, извини, — сказала Гермиона. — Мой дом, наверное, совсем зарос травой — а даже если папа и мама не смогут или не захотят туда вернуться, все равно нужно, чтобы дом был в порядке, — Гермиона хотела еще сказать о всегда открытом окне из «Питера Пэна», но поняла, что этот образ ничего не скажет Рону, это только Гарри бы понял. — Я тебе очень благодарна, что ты нас… меня приютил… ты вообще очень хороший, Рон, ты же меня простишь?

— Хотя бы адрес мне свой пришлешь? — крикнул Рон ей вслед, он добрый был вообще-то парень и совсем не мстительный.

— Да, я напишу в письме, когда доберусь до совятни, — откликнулась Гермиона уже из своей комнаты, она торопилась собраться, хотя торопиться было особо и некуда — родительский дом ее словно и не ждал: там было зябко даже в конце июня, все было устлано пылью, возле стен и окон было полно дохлых муравьев и мух. Гермиона взялась за палочку и начала планомерно убираться, пока в окно не постучалась сова с формой для регистрации мага.

Через полтора часа кухня и гостиная были приведены в порядок, и тогда Гермиона встала в центре гостиной и попыталась вызвать Патронуса. Обычно она при этом вспоминала, как ей пришло письмо из Хогвартса, но детская радость, наверно, поизносилась, да и в волшебном мире уже года три было больше горя, чем радости, так что вместо Патронуса Гермиону только окутало серебряное облако. Но Патронус был нужен обязательно, и Гермиона решилась потревожить воспоминание о том, как они с Гарри танцевали в палатке.

— Беги к нему, малышка, — ласково сказала Гермиона прыгающей вокруг нее серебряной выдре. — Расскажи ему, где стоит дом, в котором его всегда ждут.

Гермиона с каким-то сладким замиранием сердца подумала, что это Гарри услышит тоже, но она же не могла просто назвать ему адрес и объяснить, как к ней ехать и как выглядит ее дом, словно она ему приказывала явиться. Она даже просить не хотела — когда он сможет и захочет, тогда придет, до этого времени она справится сама.

Вечером в ее окно постучалась сова, но это было не письмо от Гарри, просто Министерство прислало ей приглашение выходить на работу через три дня: в Отделе по защите магических существ ее были очень рады видеть, и даже начальник отдела черкнул внизу пару приветственных слов.

The game is on again,

A lover or a friend,

A big thing or a small,

The winner takes it all.

Утром в пустом доме было одиноко, но так было честнее и лучше — ей ведь все равно никто не нужен, кроме… — и хлопок аппарации на самом крыльце грянул как праздничный салют.

— Привет, — сказал Гарри, когда Гермиона стрелой пробежала через кухню и столовую и распахнула дверь, — я у тебя ненадолго спрячусь.

Выглядел он взволнованно и как-то встрепано, его можно было даже пожалеть, а еще ему можно было помочь, дать совет, и от этого в жизнь Гермионы снова возвращался смысл.

— Стоило мне выбраться вчера в Косой переулок, как ко мне стали постоянно подходить прямо на улице и меня поздравлять, — раздраженно заговорил Гарри. — Только я не понимаю, с чем. То есть я понимаю, что им радостно, что я победил Вольдеморта, их жизнь стала лучше, но я подумал: а что получил я? Какой для меня результат: что я больше никогда не смогу поговорить с Люпином, никогда больше не посмеюсь с Тонкс и Фредом? В этом ничего хорошего.

Гермиона приобняла Гарри за плечи, посадила его на диван в гостиной, и сама села рядом: она уже много раз так сидела рядом, когда Гарри злился и ругал все вокруг, на первых курсах это бывало забавно, потому что он переживал из-за квиддича или из-за несправедливости Снейпа, потом все стало серьезнее, а потом их мысли и претензии к судьбе стали звучать в унисон, как они звучали сейчас — Гермиона тоже не знала, что им дала их победа, кроме возможности выжить.

— Мне, конечно, нравится, что у Джорджа снова хорошо идут дела в магазине и что МакГонагалл стала директором, — продолжал Гарри. — Можно сказать, что без меня бы этого не было — но нельзя же сказать, что мой успех в том, что Джордж хорошо торгует и придумывает интересные штуки. Это дичь какая-то.

— И вот я вчера шел ночью по улице и услышал кусок песни: «Но в этом-то вся и прелесть, что если ты стал героем, то никому на свете ты ничего не должен». И подумал, что действительно — я же ничего никому не должен. Я был влюблен в Джинни две жизни назад: помнишь, когда я после Годриковой Лощины очнулся в палатке? Я открыл глаза, увидел тебя и понял, что, если бы не ты, меня бы уже на свете не было. И было такое чувство, что все, что раньше было, было не со мной, а теперь жизнь начинается заново. Ты, наша палатка — и в общем-то больше ничего не нужно.

— Гарри, — мягко сказала Гермиона, она видела, что Гарри понесло, раньше он в таком состоянии начинал все проклинать и видеть все в черном свете, но теперь он договорился вообще до чего-то не того, — я думаю, ты все-таки должен поговорить с Джинни…

— Я ничего не должен, Гермиона, в этом-то и весь фокус, — напомнил Гарри. — Я из-за того и устроил для Джинни в последние недели какую-то тягомотину, что думал, будто я что-то должен. Перед Роном, конечно, я буду виноват…

И тут Гермиона поняла, что Гарри прав — если при расставании с Джинни он думает только о том, не обидится ли на него ее брат, то такой роман уже никак не спасти.

— Я всегда виноват перед Роном, — с какой-то тоской сказал Гарри. — С самого начала: он мечтал о квиддиче с самого детства, а я просто погнался тогда за Малфоем, чтобы отнять напоминалку Невилла, и попал в команду. Это была его мечта, а не моя, мне тогда на квиддич как-то ровно было, интереснее было с Дином про футбол поговорить. Ну а потом сама видишь: я проживал его мечту, ловил снитчи, выигрывал матчи, брал Кубок школы, а он только на пятом курсе с большими неприятностями пробился в команду. Ну или на втором курсе как было: мы же вместе пошли в Тайную Комнату, он за своей сестрой, я вроде как за компанию. А потом в тоннеле Локхарт отнял у Рона палочку, хотел по нам колдануть, но у Рона палочка тогда сломанная была: короче, Локхарту память отшибло, взрыв был, камни сверху посыпались, мы все в разные стороны — я остался на той стороне, где Тайная Комната, а Рон с Локхартом на другой. Ну просто повезло так: я опять вышел героем, а он вроде и ни при чем, даже свою собственную сестру спасти не смог.

«А он бы и не смог, — хотела сказать Гермиона. — Ты убил василиска и справился с Риддлом, а он бы один там просто погиб и всё».

— Или вот еще, этого я тебе точно не рассказывал, — продолжал Гарри. — Когда Рон вытащил меня с мечом из того зимнего озера. Я велел медальону открыться, а Риддл из медальона почему-то стал костерить не меня, а Рона, — Гарри великодушно пропустил очевидную причину, что перед тем, как они открыли медальон, Рон трусил, а Гарри его уговаривал совершить ну хоть какой-нибудь подвиг. — Риддл говорил ему, что я Избранный, а он никто, и что еще хуже — что Рону казалось, будто это ты ему говоришь. Из медальона выплыли наши с тобой фигурки, голые по пояс, и стали перед ним целоваться — я стою рядом, и мне стыдно до слез просто. Думаю, сейчас Рон меч бросит и убежит, я тогда добью хоркрукс, потому что как иначе. И выйдет так, что я у него и подвиг украл, и тебя у него украл, всё у него забрал: победитель получает всё. В общем, хорошо, что он хоть разозлился да разбил медальон мечом.

I don't wanna talk

If it makes you feel sad,

And I understand

You've come to shake my hand.

I apologize

If it makes you feel bad,

Seeing me so tense,

No self-confidence…

Гермиона уже догадалась, почему Гарри к ней пришел: ему не хотелось объясняться с Джинни, и он просто решил уехать — возможно, надолго, возможно, невесть куда. А Гермионе Гарри перед отъездом завещал своего друга, перед которым Гарри чувствует себя виноватым и поэтому хочет, чтобы Рон был счастлив с нею. Гермиона и сама недавно думала, что так будет правильно, что так будет лучше и для нее, и для Рона, но вот Гарри-то придумал, что он теперь никому ничего не должен, а она, значит, все еще должна?

— И вот мне тогда так стыдно было перед Роном, — продолжил Гарри свою исповедь, — я смотрел, как наши с тобой фигурки целуются, и в тот же самый момент несмотря на весь стыд думал: «Вот я болван, почему я не попытался тебя поцеловать? Целый месяц же у нас был! Ну и что, что ты дала бы мне по шее…»

Гарри остановился и посмотрел Гермионе прямо в глаза, это был такой момент, когда вся жизнь, как брошенная монетка, встает на ребро, и ты не знаешь, куда она упадет.

— Что, дала бы мне по шее? — как-то придушенно спросил Гарри, и Гермиона ответила беззвучно, одними губами:

— Нет…

И тогда Гарри ее поцеловал, и это было не страстно, не обжигающе, не властно, а просто правильно. Все получилось так естественно, что не было никаких сомнений, никаких угрызений совести или страхов. Казалось, что так и должно быть, что им просто снился какой-то длинный и запутанный сон, а на самом деле весь мир был создан только для того, чтобы они целовались, сидя на диване в полупустом доме. Рядом брошены ее сумки, они вернулись домой из долгого путешествия, и наконец все так, как и должно было всегда быть.

Гермиона открыла глаза и увидела, что Гарри снова на нее смотрит, пожалуй что и с опаской, что она сейчас залепит ему оплеуху — у него всегда было как-то сложно с пониманием того, что должно быть понятно без слов. И тогда Гермиона поцеловала его сама, медленно, начиная с легкого касания и переплетения губ, нарочно останавливаясь, чтобы показать ему, что нет, это она не поддалась его порыву, это был не случайный поцелуй, не кратковременное сумасшествие, она сейчас сознательно его целует, и она понимает все, что из этого следует.

А потом мир перед глазами Гермионы перевернулся и завертелся, потому что Гарри подхватил ее на руки и стал кружить по комнате.

— Я же говорил, что я никому ничего не должен! — с каким-то ликованием крикнул Гарри, словно он поймал снитч и выиграл Кубок Мира, а скорее — словно он сломал стены тюрьмы, которую сам для себя создал, и наконец вырвался на свободу, навстречу солнцу и вольному ветру. — Победитель получает всё!

— Ты так говоришь, словно я какой-то приз, — ответила Гермиона, но даже легкого негодования не смогла изобразить.

— Ты самый большой приз, Гермиона, — очень серьезно сказал Гарри, остановившись. — Если ты со мной, значит, все было не зря.

Гарри, конечно, был прав, Гермиона это давно поняла, и так же, как Гарри, мучилась до этого чувством бессмысленности их победы — потому что, если Гарри не будет теперь всегда с ней рядом, к чему это все вообще было?

— Значит, ты передумал уезжать? — спросила Гермиона, она так привыкла угадывать, о чем Гарри думает, что сейчас даже не сомневалась, что пять минут назад ей не показалось.

— Нет, почему, я уже купил два билета на самолет на сегодняшний вечер.

Любая другая девушка в ответ на это обиделась бы, назвала бы Гарри нахалом за то, что он был так уверен в ее согласии, заявила бы, что никуда не собиралась и не собирается, что нельзя же, не предупредив… — но Гермиона так прожила всю сознательную жизнь, она всегда шла за Гарри следом, как бы ни было неожиданно и внезапно их очередное приключение, и это было столь для нее естественно, что теперь Гермиона понимала, что это и было настоящим счастьем: жить так, потому что не можешь иначе. Гарри позвал, и она пошла — и к черту все, что можно выдумать про самоуважение, про самостоятельность и «свою жизнь».

— Ну и куда ты меня везешь? — спросила Гермиона, ей было совершенно наплевать, как выглядит то, что она вот так взяла и согласилась, бросила работу, подруг и почти жениха, и все из-за пары поцелуев.

— В Австралию, конечно, — просто сказал Гарри и наконец поставил Гермиону на пол. — Там же твои родители и даже твой кот. Вдвоем мы получше со всем разберемся. Ты что-то такое сделала с фальшивой памятью, про что я тогда и расспрашивать не стал, меня и так оторопь взяла. Так что если понадобится подключить целителей из тамошнего Мунго, или легилиментов из Аврората, или даже невыразимцев, — ну я посвечу там своей знаменитой физиономией и позвеню фамильными галеонами.

Вот это точно был ее Гарри: только что произнес речь о том, что ничего никому не должен, и этим же вечером собирается лететь на другой конец света, чтобы ей помогать и ее выручать. Только теперь, подумала Гермиона, фигушки остальному миру, Гарри теперь будет спасать ее. В конце концов, она с двенадцати лет не может сходить к гинекологу, потому что ей стыдно и думать о том, что врач может ее рассматривать, даже если врач — женщина, а когда Рон попытался месяц назад полезть к ней под блузку, Гермиона покраснела до корней волос и чуть его не убила. В общем, Гарри точно не будет скучно, и спасать ее от разных ее страхов ему придется еще не раз и не два.

— Слушай, это как-то невежливо вышло, — сказал Гарри, наверное, про билеты. — Я же даже не спросил твоего согласия.

— Ну тогда спроси сейчас, — предложила Гермиона и подняла на Гарри свои счастливые сияющие глаза, чтобы он не сомневался, что она на все согласна.

Гарри замялся, словно после всех их совместных скитаний это было так трудно — пригласить ее полететь с ним в Австралию и попросить разрешения ей помочь.

— Гермиона, ты выйдешь за меня замуж? — неожиданно спросил Гарри.

— Да! — вскрикнула Гермиона и повисла у Гарри на шее. — Конечно, да! Да, да, да!

But you see:

The winner takes it all!

The winner takes it all!