Песня (в прозе) о вреде пьянства (джен)

Плакать — довольно утомительное занятие, даже если причина слёз самая что ни на есть серьёзная. Именно поэтому около трёх ночи у Бодлеров закончились силы — физические и душевные — на плач, и они, сами того не ожидая, начали понемногу успокаиваться.

— Ты как? — тихо спросила у Клауса Вайолет, вытирая тыльной стороной ладони покрасневшие от слёз глаза.

Клаус только вздохнул и шмыгнул носом. Его левая щека всё ещё пульсировала от боли.

— Может, попробуем сходить попить воды? — предложил он. — Солнышко от слёз начала икать.

Солнышко согласно икнула.

— Надеюсь, он заснул крепко, — сказала Вайолет.

Старшая Бодлер имела в виду, разумеется, Графа Олафа, их ужасного опекуна и причину того, почему этой ночью сироты не могли заснуть от слёз. Тот не так давно вернулся домой, и поэтому Бодлеры не были уверены, что он уже спит.

Тихо, стараясь, чтобы иссохшиеся половицы под их ногами не скрипели, Бодлеры пробрались на кухню. Там Вайолет открыла кран, так, чтобы вода лилась тонкой струйкой и не шумела, и дети по очереди умылись, а затем выпили по стакану воды.

Уже возвращаясь в комнату, они успели порадоваться, что их вылазка прошла успешно. Но, увы, когда бодлеровские сироты поравнялись с лестницей, ведущей в башню, их иллюзии были разрушены. На ступеньках, одной рукой опираясь на стену, а другой держась за голову, стоял Граф Олаф и смотрел прямо на детей. Выражение лица у него при этом было такое, будто голова его готова по меньшей мере расколоться на куски. «Меньше пить надо», — мстительно подумала Вайолет, даже несмотря на ужас, с которым Бодлеры ожидали дальнейших действий опекуна.

К их изумлению, Граф Олаф вдруг пошатнулся и с грохотом упал на ступеньки. Бодлеры стояли неподвижно, не зная, что и предпринять. Гримаса на его лице казалась в полумраке жуткой и неестественной. Он снова потянулся было к голове, но едва смог пошевелить рукой; о том, чтобы подняться, очевидно, не шло и речи. Перевёл взгляд на детей, и в его глазах они увидели неподдельный ужас. Он открыл рот, собираясь что-то сказать — вероятно, позвать на помощь — но смог издать только какой-то нечленораздельный звук, который Бодлеры, даже привыкшие к манере общения Солнышка, не смогли расшифровать.

Впервые за всю на удивление долгую и богатую на события жизнь Графа Олафа его злобно-гениальный мозг его подвёл.

— Я могу ошибаться, — тихо проговорил Клаус, — но, по-моему, у него инсульт.

— И что же нам делать? — так же тихо спросила Вайолет.

Клаус нахмурился и потянулся к очкам, но вспомнил содержание информационной брошюры, когда-то выданной ему в школе на день осведомлённости, раньше, чем успел снять их.

— Нужно вызвать врача, — сказал он, — Чем скорее, тем лучше.

— Кажется, я видела телефонный аппарат в гостиной, — вспомнила Вайолет и направилась прямиком туда.

Когда она ушла, Клаус присел на корточки около лежащего на ступеньках Графа Олафа. Солнышко подползла к брату, и он взял её на руки.

— Вы меня понимаете? — задал Клаус пробный вопрос. Ему было жутко от мысли о том, что врачи могут не успеть, и тогда их опекун умрёт на их глазах. Как бы то ни было, средний Бодлер был добрым ребёнком и не мог пожелать смерти даже такому отвратительному человеку. — Постарайтесь не шевелиться, — посоветовал он.

Граф Олаф простонал нечто утвердительное в ответ.

— Вы большие молодцы, — похвалила Бодлеров фельдшер, пока двое санитаров выносили из дома носилки, — Не волнуйтесь, с вашим отцом всё будет в порядке.

— Он нам не... — начала было Вайолет, но фельдшер её перебила:

— Мне пора бежать. Вы же справитесь тут одни?

Бодлеры едва успели кивнуть, прежде чем она тоже вышла за дверь, оставляя детей наедине друг с другом и со своими мыслями. Они снова добрели до своей комнаты и снова разошлись по кроватям — вернее, кровати, полу и гнёздышку из шторы — и снова не смогли уснуть, но, по крайней мере, на этот раз они не стали плакать.