Из огня да в ведьмы (джен)

Тюремщик, как охапку дров, вывалил из корзины на скамью бритоголовую измученную женщину. Пытаясь совладать с дрожью, она села, потерла руками гноящиеся глаза.

— Являлся ли к тебе этой ночью Сатана? — обратился к ней обвинитель.

Она помотала головой и хрипло произнесла:

— Всю ночь я молилась.

Обвинитель недоверчиво прищурился.

— Значит, с Божьей помощью, ты признаешь свою связь с дьяволом?

— Нет, — твердо сказала женщина.

Губы его сжались. Размахивая исписанными листами, он устремился к столу, за которым сидели судья и трое присяжных.

— На все вопросы генеральной инквизиции подозреваемая в колдовстве Марыся Бенюш ответила «нет». Она подверглась испытанию иглой. На ее теле нашлись две чертовы печати. Это полностью доказывает вину. Только что она сказала, что молилась всю ночь. Кому же она молилась? — вопрошал инквизитор. — Сатане! Который овладел ее душой и телом и заставляет ведьму лгать. Только пытка принудит ее к правде.

За столом негромко переговаривались.

— По закону для назначения пытки требуется новое обвинение, — напомнил судья.

— Разумеется, — согласился обвинитель и зашагал к оторопевшей женщине. — Добропорядочный христианин — сокольник князя Забольского Марек Химра был свидетелем мерзкого и кровавого деяния ведьмы. Показания записаны нами и подтверждены его рукою и печатью князя. Марыся Бенюш, подговоренная дьяволом, обратила семилетнего сына Матея Коровяка в зайца в тот момент, когда князь Забольски со свитой ехал на охоту через Яменецкий лес. Беркут князя настиг зайца среди поля. Пан Химра первым оказался у добычи. Его сердце едва не разорвалось от увиденного. То был не зверь, а дитя. С проклеванной головой и сломанной шеей. Хоть слезы застили пану Химре очи, он разглядел огненную голову убегающей в пущу женщины. Ты сознаешься в злодеянии? — он вперил взгляд в грязное худое лицо женщины. — Признайся, и избежишь пытки.

Она поморгала мокрыми глазами и заговорила:

— Я не делала ничего такого. Мальчик собирал по опушке хворост. Я сказала, чтобы он бежал домой, потому что приближалась княжеская охота. У него стреляло ухо, и мать велела надеть заячью шапку. Беркут принял бегущего ребенка за зайца и…

— Ты утверждаешь, ведьма, что князь Забольски отдал тридцать дукатов за слепую глупую птицу? — закричал обвинитель. — Ты опять лжешь! Свидетель поклялся на распятии, что застал, как заячьи лапы превратились обратно в ноги. — Он повернулся к суду. — Видите это дьявольское упорство? Я настаиваю на пытке ведьмы.

Присяжные согласно кивнули.

— Прибегнем к "жому", — распорядился судья.

Палач поместил большой палец женщины в отверстие между винтами и стал медленно их закручивать.

Сначала она стонала и извивалась, пытаясь высвободить руку, за что получала удары плетью. Потом завыла. Когда из багрового налитого пальца брызнула кровь, дикий крик вырвался из перекошенных болью губ:

— Да! Я — ведьма!

Палач остановился. Женщина рухнула на скамью и продолжала неистово повторять: «Ведьма, ведьма».

Священник читал проповедь перед притихшей толпой собравшихся посмотреть на казнь, а прикованная к столбу Марыся просила Господа покарать ее громом и молнией и с отчаянием вглядывалась в потемневшее вдалеке небо.

Запылал, затрещал сухостой, занялись смоляные дрова. Когда огонь подполз к ее ногам, черный смерч поднялся с земли и завертелся вокруг костра, разметывая горящие поленья. В толпе испуганно завизжали, запричитали, стали разбегаться. Ливень обрушился стеной.

Ветер и дождь прекратились внезапно. Только столб с разорванными цепями лежал на пепелище. Ведьма пропала.

Марыся проснулась на постели. Палец был обмотан чистой тряпицей и не болел. В окно заглядывало солнце. Со двора доносился мерный стук. Она поднялась и вышла на крыльцо.

Могучий бородатый мужчина поколачивал молотком обод новой бочки. Он поднял голову и улыбнулся.

— А я уже собирался будить. Третьи сутки пошли, как не открывала глаз. Здравствуй, Марыся, — пробасил он.

— Здравствуй, Лешек. Так это ты. Где мы? — она с тревогой огляделась.

— На восточной окраине Литвы. Тут не охотятся на ведьм. А меня тут зовут Лесем.

Марыся уставилась на свои босые ноги и молчала. Лесь растеряно теребил густую черную бороду.

— Мне бы помыться, — попросила она.

— Все готово! — оживился Лесь. — Корыто с водой за печью, мыло, исподнее и свитка на лавке. Горшок с мясом в печи. Хозяйничай.

— Спасибо тебе за спасение, — сказала Марыся. Пообедав, они сидели под зацветавшей грушей-дичкой. — Я ведь не верила тебе.

— Это ладно, но ты не верила в свой дар. Что ты ответила, когда я сказал, что ты — одна из нас?

— Что уверую в это, если люди назовут меня ведьмой, — с горечью сказала Марыся.

— И когда сама назовешься ведьмой, — добавил Лесь. — Я знал, что так будет, и боялся за тебя. Вот, едва успел.

— Колдовство — это грешная сила. Противная Господу.

— Чародейство, по-здешнему, — усмехнулся Лесь. — Иисус творил чудеса.

— Он — сын Божий! — воскликнула Марыся.

— Все мы его дети, все получаем от него дарование, каждый свое. Может быть грешным божий дар?

— Если хочешь навредить. — Она закусила губу. — Я могла бы спасти того ребенка...

— Ш-ш, — Лесь приложил палец к губам.

Листья груши зашелестели, засвистела птица в кроне.

— Сквознячок нашептал, что к вечеру пойдет ливень, — с досадой сказал Лесь.

— Пичужка прощебеала, что раньше. У тебя мешки сохнут, — поднялась Марыся.

— Пусть висят, — остановил ее Лесь. — Пойду, замолвлю слово Ветругану, чтоб отогнал тучу в сторону. Тут неподалеку деревня, в ней сегодня свадьба. Ганулька так просила ясную погоду! Боится платье замочить, — улыбнулся он. — Добрая девка. И красавица, как ты.