Элементы (джен)

У нас не получилось снять дверь с петель. Мы втроём стояли возле неё и молчали, и в этом молчании повисло напряжение, неловкость и страх.

Я смотрел на огромную, обитую жестью дверь и думал, что даже у взрослых мужиков не получилось бы снять её с петель без нужных инструментов. Мы были второклассниками, а на чердаке валялись только доски. Больше тут не было вообще ничего подходящего: жёлтая пыль, голубиное дерьмо и старая парта, для чего-то кем-то сюда принесённая, да так и оставленная пылиться на школьном чердаке перед слуховым окном.

Я чувствовал себя бессильным и очень маленьким, почему-то испытывая от этого стыд, хотя стыдиться было вроде бы нечему. Лёха ощущал себя, судя по всему, примерно так же.

— Ну, блин, застряли! — говорил Лёха, осматриваясь. — Может, здесь найдётся хоть что-то немножко прочнее досок? Тогда мы…

Аня перебила его:

— Даже если вы с Игорем сейчас найдёте здесь лом, мы не сможем сломать её. Я серьёзно.

— А как ещё, Анечка? Больше делать нечего! — Лёха развёл руками. — Мы минут десять гремели этой дверью, но нас никто не услышал. Значит, надо ломать и греметь дальше. Сама же сказала.

— Ладно, Лёша, успокойся. Дай мне минуту подумать.

На улице заканчивалась метель, серое небо постепенно прояснялось, становилось светлее. Шёл февраль восемьдесят второго года. Я стоял, глядя в слуховое окно, и думал о том, как сейчас, наверное, хорошо там, внизу.

— Надо лезть по пожарке, — задумчиво сказал я.

Лёха перестал дёргать ручку двери, а Аня — расхаживать по чердаку, они оба уставились на меня.

— И как же? — спросил Лёха. — Зима на дворе, пожарная лестница обледенела! Нужны хотя бы варежки, а вся наша одежда в раздевалке!..

После этих слов снова повисло молчание, состоявшее из страха, отчаяния и какой-то совершенно не детской безысходности. Я напряжённо думал.

— Варежки в раздевалке, но… — начала было Аня, но тут мы впервые услышали эти звуки.

Потом мы, само собой, побывали на многих чердаках, но эти странные звуки были характерны только для чердака нашей школы. Создавалось впечатление, будто по настилу кто-то не спеша идёт, но при этом никого не было видно.

Сейчас я понимаю, что служило причиной этого: скорее всего, старый деревянный настил иногда вело, и он тихонько скрипел. Но тогда мы ни о чём таком не думали, на ум сразу пришли мысли о призраках, и нам стало по-настоящему страшно. Аня обняла себя руками и поёжилась, Лёха, широко распахнув глаза, смотрел в тёмный угол, откуда доносился этот звук.

— Киныч, ты слышишь это? — проговорил он дрожащим полушёпотом. — Это что, привидение?..

Мне тоже было не по себе, но я решил подлить масла в огонь:

— Конечно, а ты что, не знал? На многих чердаках живут призраки. Наша школа очень старая, и тут точно есть хотя бы один.

— Блин, да ты чего! Перестань!

Аня, схватив меня за руку, прошипела:

— Замолчи немедленно! Привидений не бывает. Давайте лучше скорее выбираться отсюда.

— Хорошо, — кивнул я. — Я всё придумал. Скоро мы будем на свободе.

* * *

В начальной школе у нас было всего два урока, проходивших не в нашем обычном классе, на втором этаже, а на пятом. Туда мы поднимались или в кабинет музыки, где имелся проигрыватель, или в физкультурный зал. Выше был только школьный чердак.

Эти уроки, само собой, вела не наша классная руководительница, а другие учителя.

Физрук был строгий, но мне всегда казалось, что его строгость не настоящая, а какая-то наигранная. Физрук почему-то всегда приговаривал «знать». «Мальчишкам — знать отжимания! Знать бег. Знать подъём по канату! Девочкам — знать гимнастику». Меня это смешило, я не понимал, чего там вообще можно знать.

Физрук громогласно вещал: «Построились! Знать, на первый-второй рассчитайсь! На-пра-во! Бегом!» Всё это было похоже на армию, но какую-то смешную и детскую. А ещё у физрука была не одна, а целых три дочери. Они учились в классе «Б», параллельном нашему, и были абсолютно одинаковыми.

Учительница музыки была совсем молоденькой. Видимо, пришла на работу в нашу школу сразу после получения учительского диплома. Она была застенчивая и словно бы боялась своих маленьких учеников. Она очень робко рассказывала нам о жизни великих композиторов, периодически включая проигрыватель и ставя нам их произведения. Для нашей троицы музыка была, наверное, самым скучным уроком из всех, а в тот день последним, четвёртым уроком была именно музыка.

Поднявшись на пятый этаж, я обратил внимание на то, что ворота на лестнице, ведущей наверх, ко входу на чердак, открыты. Я тут же сообщил об этом Лёхе и Ане.

Весь урок мы перекидывались записками. Аня писала нам: «Я очень хочу попасть на чердак!» Мы со своей парты писали в ответ, что тоже хотим. Вскоре у Ани был готов план действий, который мы прочли на очередном обрывке тетрадной бумаги:

«После урока мы притворимся, как будто что-то обсуждаем. Постоим у входа в физкультурный зал, дождёмся, когда все уйдут. А потом пойдём».

Мы с Лёхой, конечно, были за.

На чердаке было тепло, сумрачно и пыльно. Он казался нам огромным, сложным и бесконечным. Чердак состоял из двух ярусов. Верхний ярус находился над спортивным залом, нижний — над классными комнатами и обходил верхний по периметру. В крыше имелись полукруглые слуховые окошки с рассохшимися деревянными рамами, к ним вели такие же рассохшиеся деревянные лесенки, а на верхний ярус тянулись три лестницы, не более прочные на вид.

Мы не спеша шли по нижнему ярусу, аккуратно ступая по дощатому настилу.

— Какая красота! — восторгалась Аня. — Настоящий огромный чердак… Уверена, вы тоже никогда такого не видели! Глядите, вон там парта! Ах, да она вообще старинная, с ящичками! Как здорово!

Я согласился, что тут и правда очень необычно, но напомнил Ане, как прошлым летом, когда мы с ней отдыхали у нас на даче, я как-то раз привёз её на велосипеде в заброшенный посёлок, и мы забрались в здание бывшего кинотеатра и изучили его снизу доверху.

Но Аня морщила нос и говорила:

— Всё равно это было не то! Здесь интересней, потому что сюда нельзя, а туда было можно всем.

Потом она подошла к парте, вытерла пыль рукавом и, поставив сверху портфель, заявила, что сейчас мы будем делать здесь уроки, потому что этой старинной парте наверняка будет очень приятно, если за ней снова кто-то будет учиться.

Мне было всё равно, где этим заниматься, к тому же я знал, что в случае чего Аня нам поможет — и дело сделается быстрее, поэтому я не возражал. Но Лёха был против:

— Не, неохота тут на это время тратить. Давайте лучше в переводного!

Он достал колоду карт и пару раз перетасовал. Аня было возмутилась — она не любила, когда с ней не соглашались, — и Лёха уже собирался что-то ей ответить, но я не дал спору разгореться, потому что услышал звуки, доносившиеся от двери, через которую мы зашли.

Я приложил палец к губам, и на какое-то время мы замерли. Прекрасно понимая, что происходит и что за этим может последовать, я тихо сказал:

— Это учителя. Сейчас получим выволочку. Так. Быстро и очень тихо. Аня, бери портфель, прячемся вон за ту лестницу, где темно.

Тем временем учителя приближались. Мы сидели под лестницей, прижавшись друг к другу, и старались не шевелиться. Одной рукой обнимая Аню, я слышал её прерывистое, неровное дыхание.

Я прошептал ей на ухо одними губами:

— Спокойно, Анюта, они не заметят.

Аня тихонько кивнула.

Вскоре мы увидели физрука. Тяжело топая по скрипучему настилу, он подошёл совсем близко к нам, осмотрел закуток, где стояла парта, поводил головой из стороны в сторону, потом развернулся и крикнул:

— Тут тоже пусто, Ларис! Здесь нет никого!

После чего он направился к выходу, а через некоторое время до нас донеслись далёкие голоса и звук закрывающейся двери. Мы выждали пару минут. Потом Аня пошевелилась у меня под рукой:

— Ну что, выходим — и будь что будет? Похоже, что они ушли.

Мы вылезли из-под лестницы и пошли к входной двери. Я осторожно потянул за ручку, но дверь не открылась. Я дёрнул сильнее — дело не шло. Тогда я упёрся ногой в стену и стал тянуть изо всех сил, хотя мне уже было понятно, что я её не открою.

— Они повесили замок! — Аня нахмурилась и заговорила по-деловому и даже как-то строго: — Так, Игорь, Лёша, только, пожалуйста, без паники. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

Мы с Алексеем не думали паниковать. Переглянулись.

— А давай мы её выбьем, — предложил Лёха. — Если не получится — снимем с петель.

Я согласился и рассудил:

— Тихо у нас это сделать не выйдет. Или мы её и правда сломаем, или нас кто-то услышит, придёт — и отопрёт. Начинаем.

* * *

Лёха кричал:

— Да не полезу я по пожарке! Я к ней даже не подойду! Киныч, ты её видел? Так иди ещё посмотри! Она вся во льду.

Пожарная лестница действительно обросла сосульками в районе второго этажа. Так получилось из-за того, что рядом с ней находились трубы, выходившие из кухни школьной столовой, из этих труб иногда валил густой пар.

Нужно было чем-то защитить ладони. Аня, например, решила спускаться, замотав одну руку школьным фартуком, а на вторую спустив рукав платья. Это казалось мне абсолютно безнадёжным. Подумав, я сказал:

— Сделаем по-другому. Мы с Лёхой снимем свои школьные куртки. Надо будет надеть их задом наперёд, чтобы рукава не сползли с ладоней. Я дам тебе свою куртку.

Я сильно рисковал, собираясь спускаться в одной рубашке, но надеялся, что за такое короткое время не успею простудиться.

— Нет! — крикнула Аня. — Я тебе запрещаю!.. Слышишь?

— Тише, девчонка. Слушай старшего. Ты наденешь мою куртку, мы полезем — и всё будет хорошо. А я на руки надену носки, они у меня тёплые.

Тем временем Лёха по-прежнему не желал ничего слышать ни о какой пожарной лестнице. Он угрюмо бормотал, что мы точно попадаем оттуда и разобьёмся в лепёшку.

Тогда я сказал:

— Ну хорошо, Лёха, давай так. Мы с Аней спустимся, очистим одежду снегом. Потом пойдём к директрисе и скажем, что после музыки не можем тебя найти. Она позовёт физрука, он возьмёт ключ, поднимется. А вы с призраком его тут пока подождёте. Да не бойся, мы быстро.

Лёха, вздохнув, принялся молча снимать куртку.

Велев ему спускаться первым, я тоже снял куртку и принялся одевать Аню.

— Почему я последняя? — обиженно спросила Аня. — Я хотела первой…

— Потому что я так сказал. Если что-то будет не так, мы тебя предупредим. Но ничего такого не случится, это так, на всякий случай. Всё будет отлично, мы же не кто-то там, мы молодцы. Готовы?

Аня с Лёхой закивали. Они выглядели смешно и нелепо в куртках, надетых задом наперёд.

Я решил, что для того, чтобы меньше мёрзнуть, надо вылезти в слуховое окно на верхнем ярусе, которое находится ближе всего к лестнице. По пути к нему Аня спросила, почему слуховое окно так называется и кто через него слушает. Я предположил, что призрак.

Нам уже не было страшно, и даже Лёха, вдруг осмелев, шутил и смеялся. Я авторитетно добавил, что через это окно никто ничего, само собой, не слушает, и на самом деле оно не «слухово́е», а «слу́ховое», потому что такие окна придумал человек по фамилии Слухов. Было это, конечно же, враньё, придуманное в ту же секунду, но мне нравилось, с каким вниманием Лёха с Аней слушали мои выдумки.

Мы вылезли на крышу и встали возле пожарной лестницы. После душного тепла чердака зимний воздух казался особенно ледяным и колючим. Без куртки я тут же продрог до костей, холодный воздух обжигал лёгкие, а губы быстро немели.

Мельком глянув вниз, я сказал как можно увереннее:

— Никому не смотреть вниз. Приступаем. Итак, по порядку. Лёха, пошёл.

* * *

Алексей неподвижно лежал в сугробе под пожарной лестницей. Я аккуратно спрыгнул, помог спуститься Ане, и мы тут же начали тормошить и трясти его. Он не подавал признаков жизни, а его немигающий взгляд был направлен в небо. Аня, стащив с себя портфель и мою школьную куртку, причитала:

— Лёша… Лёшенька, ты живой?..

Глядя, с какой нежностью она держит его за руку, я испытал очень странное и неприятное чувство, которое до той поры мне было незнакомо. Но потом я осознал, что это всё-таки была ревность в её зачаточной стадии.

Я собирался что-то сказать, чтобы нарушить эту преисполненную сентиментальности сцену, но тут Лёха наконец поднял голову и вяло пробормотал:

— Оставьте меня в сугробе… Дайте полежать ещё минуту. Знаете, как больно? Я локоть отбил…

Аня бросила его руку и тут же выпалила:

— Тьфу на тебя! Дурак!.. Мы же чуть с ума не сошли! — а потом обняла меня на радостях.

Дождавшись, пока Алексей поднимется на ноги, мы пошли на школьный двор, где было много чистого снега и, стуча зубами от холода, принялись очищать пыльную одежду.

— Я как-то расслабился, что ли, — оправдывался Лёха, клацая зубами и натирая снегом штаны. — Решил, что раз лёд и сосульки уже кончились, то можно и не напрягаться. Там были доски, нога сорвалась… Ух и страху натерпелся! Хорошо хоть, сугроб был мягкий. Но локоть так болит…

Я, очистив Ане спину, надел носки и уже шнуровал ботинки:

— Но главное, что всё хорошо закончилось. А ты, Анюта, вообще молодец, не испугалась.

— Когда я с вами, я ничего не боюсь! — улыбнулась Аня уже немного посиневшими губами.

— Бесстрашная Анка-пулемётчица! — усмехнулся Лёха.

— Не называй меня так! — вдруг взвилась Аня. — Анка-пулемётчица только и может, что строчить из пулемёта и выполнять приказы. А я — умная!

— И красивая, — тихо добавил я, а когда она на меня удивлённо посмотрела, сказал уже в голос: — Пойдёмте скорее за шмотками, пока не околели.

* * *

На следующий день мы втроём стояли в кабинете директрисы, хмуро уставившись в пол. Лариса Ивановна, обладательница стального характера и такого же голоса, сидела за столом и разглядывала фотокарточку, на которой очень художественно и даже с выгодного ракурса был запечатлён наш вчерашний подвиг.

— Вы у меня не отвертитесь! — пообещала Лариса Ивановна. — Когда этот товарищ принёс мне фотографию, бумага была ещё сырая. Он живёт в доме напротив школы. Он даже назвал время, когда сделал снимок. Я прекрасно вижу, что это вы. Игорь, Лёша, вы же хорошие ребята, что на вас нашло? А ты, Анечка, и вовсе круглая отличница. — Директриса вздохнула. — Придётся звонить вашим родителям.

Я слушал её и понимал, что нужно срочно спасать положение. Больше всего мне было жалко Аню, которая стояла рядом, чуть не плача. Дождавшись приговора, я сделал шаг вперёд:

— Лариса Ивановна, позвольте мне сказать. Позвоните моим родителям, Лёшиным тоже. Но я вас очень прошу, не звоните родителям Ани. Она тут ни при чём, это я подговорил её идти с нами на чердак, а идея была наша с Лёшей. Аня не виновата. Мы ничего подобного больше никогда не сделаем, я обещаю.

Лариса Ивановна, продолжая разглядывать фотографию, вздохнула:

— Ладно, Игорь, успокойся. Так и быть, на первый раз обойдёмся выговором, я не буду звонить вашим родителям. Но повторяю: только на первый раз! Если ещё хоть однажды устроите что-то подобное… — она демонстративно помахала фотокарточкой. — А теперь — марш на урок.

Аня с Лёшей пробормотали слова благодарности и поспешили ретироваться, а я на пороге обернулся и последний раз посмотрел на фотографию в её руке. Лариса Ивановна скупо улыбнулась:

— А забавный кадр получился. Оставлю это фото себе на память. Идите.

— Спасибо огромное, Лариса Ивановна! Мы точно больше не будем, никогда!

Само собой, это было враньё.

* * *

Следующим утром я слегка опаздывал на первый урок. Проходя мимо приоткрытой двери столовой, я услышал, о чём там говорят учителя, и поневоле остановился. Наш физрук Анатолий Борисович и долговязый басовитый историк, который вёл в средней и старшей школе, обсуждали наш вчерашний поступок.

— Толь, эта троица у тебя занимается. Ты как считаешь, они вообще в себе? — бас историка отдавался гулким эхом в стенах пустой столовой.

— Так-то они в себе, Вася, — отвечал физрук, — но компания взрывоопасная. Я давно за ними наблюдаю и ещё слышу время от времени кое-что от других учителей. Осенью их не раз было видно на железной дороге, а вчера — этот чердак.

— Как у них ума-то хватило? Ещё и девочку с собой потащили!

— Потащили! — Анатолий Борисович хохотнул. — Аня Рабинович у них зачинщица, все идеи — её авторства. Она вроде такая тихая, скромная и умна не по годам, но на самом деле маленькая ведьма.

— А остальные двое?

— Лёша вроде неплохой парень, но тормозов он не знает. А Игорь… как тебе сказать-то? Он у них этакий серый кардинал. Я и на уроках сколько раз видел: стоит ему дать команду — и они сразу переходят от слов к делу. Думаю, он умеет убеждать.

— Что же дальше будет? — вздохнул историк.

— Полтора года подожди, начнёшь у них вести — и увидишь, — пошутил физрук и тут же сам вздохнул: — Чую, натерпимся мы от них…

Историк задумчиво сказал:

— И всё-таки, Толь, по-моему, сгущаешь ты краски. Пойдём на улицу, я перекурю.

Я прошмыгнул мимо двери в столовую и побежал на урок, про себя улыбаясь.

До окончания школы было ещё много замечательных лет, за которые, надо отдать нам должное, наши учителя действительно натерпелись.