Элементы (джен)

Милицейский УАЗик подъехал неожиданно и абсолютно бесшумно.

Мы с Лёхой и Аней возвращались с нашей очередной ночной прогулки — на этот раз по Измайловскому острову. На улице стояла замечательная погода, сентябрь в самой своей середине продолжал быть тёплым, дул лёгкий ночной ветер и ярко светила луна. Мы уже собирались распрощаться и осторожно отправиться по домам, но выйдя на Ткацкую, почему-то потеряли бдительность и шли прямо по тротуару под светом фонарей.

Дверь УАЗика открылась, и из него выбрался тучный усатый милиционер. Бежать было поздно, и мы замерли, потупившись.

— Ну что, ребятня, садитесь, поехали в отделение, — сказал он строго.

— Да мы ж ничего не сделали... — проговорил Лёха.

— А то вы не знаете, что в такое время вам шляться по улицам запрещено. Вы каком в классе?

Аня подняла на него глаза:

— Товарищ милиционер, пожалуйста, не надо нас в отделение! Мы в шестом классе, мы хорошо учимся. В школе узнают, родители накажут. Мы только первый раз так вышли… И больше не пойдём! Нам не понравилось, нам было скучно, никого нет, темно, всё закрыто, делать нечего, мы уже поняли, что это было зря! Отпустите нас, пожалуйста.

Отчаяние в её голосе набирало силу, и мы с Лёхой в подтверждение её слов лишь угрюмо кивали, пытаясь изобразить расстроенный и одновременно виноватый вид.

Милиционер посмотрел на Аню с интересом, немного помолчал, потом улыбнулся:

— Даёте слово, что больше не пойдёте никуда ночью?

Мы снова закивали и затараторили наперебой, что точно никогда никуда не пойдём в такое время. Милиционер открыл дверь машины:

— Ладно, полезайте, развезём вас по домам. Где живёте? Ох, да не хором все! По очереди говорите.

На заднем сидении машины я осторожно взял Аню за руку и еле слышно прошептал:

— Умница, Анечка. Ты нас спасла.

Но Аня высвободила руку и отвернулась к окну, за которым проплывали ночные фонари пустынной Ткацкой улицы.

— Терпеть не могу врать, — тихо ответила она. — Но из-за вас — приходится.

* * *

В следующую субботу после уроков мы втроём стояли на нашем «школьном месте» — закутке между школьным забором и стеной гаража фильмобазы. Мы с Лёхой курили. Аня, дожидаясь пока мы закончим, нетерпеливо постукивала ножкой:

— И с кем я только дружу! Курите, ругаетесь, выпивать пробуете... Настоящее хулиганьё, — она обвела нас взглядом и ехидно улыбнулась: — Обожаю вас! Значит так. Завтра в школу не надо, поэтому сегодня ночью мы идём в Измайловский парк.

— Почему именно в парк? — спросил Лёха. — Про железку же вчера говорили.

— Потому что я кое-что хочу в парке! Пусть будет сюрприз.

— Анечка, — вздохнул я, — твои сюрпризы иногда бывают удивительными, но нам надо быть осторожнее. Второй раз милиция повезёт нас уже не домой, а сами знаете куда. С каким местом в парке связан твой сюрприз? Где нам надо будет оказаться?

— Возле колеса обозрения, — хитро ответила Аня.

— Хорошо, я придумаю, как нам лучше туда идти. Сегодня я ночую у родителей. Лёха, без четверти час ночи встречаемся у нашего подъезда. А сейчас расходимся.

* * *

В половине первого, когда родители уже спали, я встал с кровати, тихо принёс свои ботинки и куртку в комнату, оделся и вышел в коридор. Потом очень осторожно, не издав ни единого звука, открыл дверь и так же медленно и беззвучно закрыл замок.

Спустился пешком на первый этаж, вышел из подъезда, пересёк двор, где не было никого, кроме пегого пса, лениво копавшегося возле помойки под фонарём. Из-под арки я вышел на безлюдную Щербаковскую, осмотрелся и быстро перешёл её.

Пока я шёл по Окружному проезду — курил и размышлял над тем, что на этот раз затеяла наша Аня. Иногда она сама не понимала, насколько страшными и сложными были её идеи. Что самое коварное, иногда они были до того заманчивыми, что их немедленно хотелось воплотить в жизнь. Но я знал, что если какой-то из её сюрпризов всё-таки окажется чем-то действительно опасным, я всегда смогу урезонить её и дать отказ.

На лавочке возле нашего с Аней подъезда меня уже ждал Лёха:

— Какая красивая осень… Винца бы сейчас. Ну, или хотя бы пива, — он, сидя на лавке, потянулся и зевнул. — В следующий раз обязательно захватим, согласен? Слушай-ка, а давай Аньку научим бухать и курить.

Я возразил, сказав, что она младше нас на год, ей всё это ещё рано, но самое главное — я против.

В этот момент дверь подъезда открылась, и на пороге появилась худенькая фигурка Ани.

Мы пошли вдоль Окружного до моста, в который упиралась Щербаковская. Осмотревшись, перебежали дорогу, прошли под мостом, украшенным очередным лозунгом, белым по красному гласившем о подъёме знамени пролетарского интернационализма, и углубились в парк.

Кругом не было ни души, но мы на всякий случай шли не по Народному проспекту, а по тропинке между деревьев. Миновав Московский проспект, кафе и сцену, мы свернули на дорожку вдоль пруда и вскоре оказались возле колеса обозрения.

Аня сказала:

— Вон там, наверху, где мотор колеса. Видите? Мы с дедой недавно катались на колесе, и я разглядела площадки у мотора. Нам надо туда! Представляете, какой вид оттуда открывается сейчас, ночью?

Алексей, стоявший за нами, тихо вздохнул. А я задумчиво скользил взглядом по лесенкам с невысоким ограждением, с двух сторон поднимавшимся к площадкам.

— Так. Анечка, погоди. Дай я подумаю.

Идея представлялась мне вполне реальной. Лестницы к мотору не были заблокированы, нужно было только проникнуть на нижнюю площадку, где проверяли билеты и сажали в кабинки. Высота колеса была приличной, подниматься надо было метров тридцать, но обе лестницы были огорожены и выглядели куда безопаснее, чем обледеневшая школьная «пожарка», по которой нам пришлось спускаться четыре года назад. Единственной преградой оставались закрытые на замок ворота на лестнице, но их легко можно было перелезть, выбравшись за перила.

Пока я размышлял, Аня схватила меня за рукав и принялась трясти, требуя ответ. Я взял её за руку.

— Хорошо, действуем так. Я пролезаю за воротами, ты смотришь и запоминаешь, как надо, потом идёшь сама, я страхую на той стороне. Замыкает Лёха. По лестнице поднимаемся в том же порядке. Нам нужна та сторона мотора, которая смотрит на пруд.

Аня сильнее сжала мою ладонь.

Ограждения площадок оказались низкими и опасными. Мы сидели там, глядя на пруд, внезапно показавшийся мне каким-то маленьким, чёрным и мрачным, на огромный безбрежный тёмный парк и на гостиницу, сверкавшую огоньками вдалеке. Я курил, обнимал Аню и молча любовался видом. Аня тоже молчала, но Лёха тараторил, не унимаясь:

— Блеск. Надо принести сюда вина! Надо это повторить!.. Киныч, у тебя же есть фотоаппарат. Давай в следующий раз захватим сюда вино и фотик! Вот это будет отлично! Ведь ты умеешь и фотографировать, и проявлять, и даже печатать! И фотик у тебя отличный, я же знаю, дедушкин, трофейный. Давай, а? Аня, ты за?

Аня сказала Алексею, чтобы он не кричал, потому что его голос в ночи разносится по всему парку. Лёха замолчал на какое-то время, но потом его понесло опять:

— Нет, ну вы только прикиньте, какие будут кадры! А если дождаться рассвета и наснимать!

— Да замолчи ты наконец! — не выдержала Аня. — В парке есть милиция. Ты так орёшь, что они тебя услышат!

— Ты и сама орёшь!..

Я дал Ане подзатыльник и велел им обоим заткнуться, но было уже поздно, потому что в тот же момент снизу донеслось:

— Эй, пацанва! А ну-ка, спускайтесь. Только осторожней!

Мы посмотрели вниз. У подножья колеса стояли двое в форме и, задрав головы, смотрели на нас, придерживая фуражки. Аня прошипела:

— Мы идиоты. Игорь, прости! Что нам теперь делать?

Я крикнул милиционерам, что мы сейчас спустимся, и строго посмотрел на Аню и Лёху.

— Слушайте внимательно, надо действовать так. Спускаемся на площадку и бежим к лестницам. Лёха, мы с тобой к той, что ближе к детским аттракционам. Анька, ты бежишь к той, у которой стоит касса. Быстро перелезаем через ворота. Милиция ждёт нас у начала, но мы спрыгнем раньше — перескочим через перила. Спрыгнув, разбегаемся в разные стороны. Аня — на мост, в сторону восьмой Соколиной, скройся там во дворах. Лёха — вдоль аллеи Большого круга, направо, уходишь в лес. Я бегу вдоль озера к памятнику Ленину, через Московский проспект и там теряюсь среди деревьев. Встречаемся в моём подъезде на Щербаковской. Всем всё ясно? Хорошо, тогда начинаем.

Милиционеры, как я и думал, стояли возле начала лестницы. Первым на асфальт спрыгнул Лёха, за ним следом я. Мельком оглянувшись и увидев, что Аня несётся, сломя голову, в противоположную сторону и за ней никто не гонится, я побежал вдоль озера что было сил.

Милиционер какое-то время гнался за мной, но после того, как я миновал Московский проспект, понял, что он меня уже не преследует. Больше всего я боялся за Лёху, потому что именно за ним ринулся второй страж порядка, но я надеялся, что Алексей без труда затеряется в парке среди тропинок. В тот момент я с благодарностью вспоминал нашего физрука Анатолия Борисовича с его вечной присказкой «знать»: «Мальчишкам — знать бег…» Мы знали.

На трясущихся ногах я вышел из-под моста, бегом пересёк Окружной проезд, вошёл во двор через арку и открыл дверь в свой подъезд. Там меня уже ждала Аня. Она прижалась ко мне, но тут же отпрянула:

— Ты весь дрожишь… Мне тоже было страшно, но теперь всё хорошо. Мы только дождёмся Лёшу.

Я молча взял Аню за руку и потянул на пролёт выше, к окну. Закурил. Сигарета ещё какое-то время плясала в дрожащих пальцах.

Лёха появился где-то минут через десять.

— Ну я, честно говоря, чуть не охуел! — заявил он, переводя дыхание. — Я бежал-бежал, брал всё правее, очень долго не мог уйти от него!.. Настырный, сука, попался! Но обошлось.

— Обошлось — на этот раз, — с нажимом поправила Аня. — Нам надо быть осторожнее. И о чём мы только думали!

— О том, какие потрясающие кадры сделаем, когда заберёмся на колесо в следующий раз, — я заставил себя улыбнуться, и Аня с Лёхой тоже наконец как будто смогли расслабиться. — Ну что, расходимся?

— Давай проводим Лёшу, — предложила Аня, — потом ты проводишь меня. Сам ты сейчас, похоже, единственный, кого не надо провожать.

* * *

Конечно, эту вылазку мы повторили, причём уже в следующую субботу. Но на этот раз мы были куда осмотрительнее: вели себя тихо, разговаривали только по делу и шёпотом.

Лёха, как и мечтал, пил вино, а я больше часа возился с дедушкиным фотоаппаратом.

* * *

Когда я проявил плёнку и стал печатать, понял, что ничего не получилось. Изображения были тёмными, размытыми и невнятными. Оставив это занятие, я позвонил Игнату, одному из наших старших приятелей, который, помимо прочего, кое-что смыслил в фотографии.

Игнат говорил:

— Ну, дружище, само собой, ничего не вышло. Для ночной фотосъёмки нужна плёнка чувствительностью больше ста. И запомни, это надо делать со штатива. Снимай с большими выдержками, с настежь открытой диафрагмой. Только не с рук, а то опять получишь размытые кадры. Надо использовать трос дистанционного спуска. Всё понял? — Игнат вздохнул и добавил: — Чёрт, да что вас вечно на всякие авантюры-то несёт, товарищи!

На самом деле я тогда мало что понял из его объяснений, но признаваться в этом не стал, только поблагодарил и распрощался, для себя решив, что со всеми этими выдержками, диафрагмами и тросами я буду разбираться потом.

И я действительно разобрался. Несколько следующих лет довольно плотно увлекался фотосъёмкой, но с дедушкиным фотоаппаратом на колесо мы больше не забирались. Прошло девятнадцать лет, прежде чем я снова оказался на площадке мотора со стороны ночного озера. Тогда был уже октябрь две тысячи пятого года, а у меня в руках был мой первый цифровой фотоаппарат.

* * *

Сейчас, рассказывая кому-то о наших детских приключениях, я думаю: почему нас всегда тянуло куда-то наверх? Крыши домов, колесо обозрения, машинные отделения лифтов, трубы, стоявшие возле бойлерных, осветительные вышки…

Например, зимой восемьдесят третьего года — нам с Алексеем тогда было по девять — мы решили прогуляться по Измайловскому острову. Прогулка получилась недолгой: стоило нам прийти туда, тут же поднялся ледяной ветер, а с тёмного вечернего неба начал лететь мелкий колкий снег. Тогда мы решили расходиться по домам, но когда вышли с острова, направляясь к железнодорожному мосту, погода стала совсем невыносимой, началась настоящая снежная буря. Я предложил переждать ненастье на стадионе Измайлово, где можно было спрятаться от ветра и снега под трибунами между колонн.

Спустя минут двадцать ветер стих. Лёха, взглянув на часы, сказал, что у нас остался ещё целый час вечерней прогулки и предложил исследовать территорию стадиона, а в особенности — одну из вышек с прожекторами.

Дорога до ближайшей осветительной вышки оказалась непростой — на зимнем стадионе сугробы были выше колена, и мы набрали полные сапоги снега, пока подбирались к нашей цели.

Вышка опиралась на четыре железные опоры, крепившиеся к квадратному бетонному основанию с полым центром. На ней имелась лестница к прожекторам. С минуту мы стояли внизу, разглядывая эту конструкцию, а потом Лёха озвучил нашу общую мысль:

— Ну как тебе? Полезем?

В сапогах было мокро, ноги замерзали, но я пожал плечами:

— Наверное, надо, раз уж добрались. Выглядит несложно. Пошли.

От прожекторов открывался прекрасный вид на гостиницу и остров, и мы собирались посидеть на площадке подольше, но непогода снова спутала все наши планы. Опять налетел резкий ветер, и мне показалось, что он стал ещё сильнее, чем когда мы решили уходить с острова.

Вышка заскрежетала и стала опасно раскачиваться. Я велел Алексею немедленно спускаться, но он и не думал меня слушать:

— Да ладно тебе! Когда ты ещё сможешь покачаться на таких огромных качелях! — восторженно орал Лёха, пытаясь ещё сильнее раскачать эту конструкцию. — Не ссы, она же не упадёт! Она намертво прикреплена к земле!..

Перекрикивая ветер и скрежет, я напомнил ему, что когда мы гуляли тут летом, вышек ещё не было, а значит, их просто привезли, собрали и поставили, и ни к чему они не прикреплены.

— Прекрати валять дурака! — крикнул я, и в этот момент вышка вдруг сильно накренилась.

Поняв, что сейчас произойдёт, Лёха наконец начал суетливо спускаться по ступенькам. Я, подгоняя его, следовал за ним.

Под напором ветра вышка наклонялась всё сильнее. До земли нам оставалось метра два, когда я понял, что катастрофа неизбежна. Я крикнул:

— Немедленно прыгай!

Лёха, ни секунды не колеблясь, разжал руки. Я спрыгнул вслед за ним, и мы понеслись прочь от вышки так быстро, насколько могли.

Лёха бежал впереди меня. Вдруг он остановился, оглянувшись, схватил меня за рукав, развернул и проорал:

— Смотри!

Я обернулся. Вышка, окончательно перейдя в неминуемое падение, с лязгом, скрипом и грохотом обрушилась на заснеженные зрительские ряды, выбив целый фейерверк искр.

Алексей, словно заворожённый, стоял и смотрел на это:

— Как салют! — вопил он. — Как концерты металлических групп! Помнишь на фото? Где огни, фейерверки и всё прочее! Там всё фигня! А это гораздо круче — потому что по-настоящему и только для нас!

Я потянул его за рукав:

— Лёх, хорош тормозить. Пора уносить ноги. Скоро здесь будут вообще все. И милиция, и пожарные, и скорая помощь, и даже, наверное, служба газа и КГБ. Ну что ты пялишься, побежали скорее.

Мы уже вышли из-под моста, но Лёха всё никак не мог успокоиться и, придерживая капюшон, бормотал:

— Вот это было представление. Вот это салют!..

А я подумал, что лучше бы он сказал мне спасибо за то, что мы сбежали оттуда раньше, чем нас арестовали.

* * *

Весной тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого мы с Алексеем и Аней случайно уронили лифт.

Всё началось с того, что Аня увидела на лавке перед подъездом небольшой лом с загибом и гвоздодёром на конце. Мы тогда уже сделали уроки, пообедали и шатались по дворам, размышляя, чем бы заняться дальше.

Алексей сказал, что это очень полезный инструмент и что сейчас мы с его помощью откроем какой-нибудь чердак, выберемся на крышу и чудесно проведём там время, играя в карты. Аня была против, возражая, что этот инструмент наверняка кто-то забыл и скоро вернётся за ним. Но Алексей привёл железный аргумент, заявив, что вряд ли эта фомка дождётся своего хозяина, поэтому если не мы, то кто-то другой очень скоро присвоит её.

Тогда я предложил компромиссный вариант: забрать фомку и попробовать открыть чердак этого дома, а потом вернуть инструмент туда, где взяли.

Чердак открыть не получилось, зато получилось открыть машинное отделение лифта. Оно оказалось совсем небольшим, уютным и чистым: с двух сторон мотора, закрытого кожухом, стояли маленькие самодельные лавки, устроившись на которых, мы принялись играть в карты и обсуждать школьные новости. Это было очень удобно: кожух мотора служил нам столом, а через узкий проём в стене светило солнце. Рядом находилась огромная лебёдка, которая иногда начинала вращаться с тихим шелестом.

Проведя в машинном отделении около часа, мы уже собирались уходить, когда Лёха вдруг сказал:

— Вот интересно, что прочнее: эти тросы или наш ломик? А ну-ка…

Подойдя к лебёдке, он сунул фомку под натянутый трос и отошёл. Аня строго сказала:

— Лёша, убери его оттуда немедленно. Может случиться авария!

Я был уверен в том, что ничего плохого не случится, просто сейчас кто-то останется без забытой фомки, но на всякий случай высунулся на лестницу, слушая, нет ли там кого-то из жильцов.

Тем временем Аня с Лёхой продолжали пререкаться, Лёха смеялся, не подпуская Аню к лебёдке, она негодовала. А потом кто-то всё-таки вызвал лифт.

Фомка оказалась прочнее, чем я думал. Где-то в недрах шахты грузно заскрежетало и захрипело, потом скрежет перешёл в гул, за ним раздался треск и оглушительный грохот. Несколько секунд мы, замерев, стояли и слушали глухой и гулкий звук падения чего-то большого и тяжёлого. Страшный звук повторился несколько раз, затихая, словно эхо.

Мы бросились бежать. Несясь вниз и перескакивая через ступени, мы чуть не сбили с ног какую-то старушку, выскочили из подъезда, пролетели мимо школы и, обогнув её, остановились на нашем «школьном месте», переводя дыхание.

Мы с Лёхой улыбались, как всегда довольные тем, что нам опять всё сошло с рук, но у Ани в глазах почему-то стояли слёзы.

— Что вы наделали! — крикнула она, пихнув меня кулаком в плечо. — А вдруг в этом лифте кто-то был!

Тут и нам стало не до смеха. Я пытался её заверить, что специально слушал, что происходит в подъезде, не заходит ли кто-то в лифт. Я протянул к ней руку, сказав, что уверен в том, что в лифте точно никого не было. Но Аня стукнула меня по ладони, развернулась и ушла.

Я был уверен, что никакой трагедии не случилось, а самое большое зло, что мы причинили, — оставили жителей подъезда без лифта на пару дней, но всё равно предложил Лёхе вернуться на место преступления и посмотреть, что там творится.

Какое-то время мы из-за угла дома наблюдали за происходившим. К подъезду приехала бригада рабочих, потом машина пожарных — но они почти сразу уехали. Скорая помощь, к счастью, так и не появилась, зато спустя минут пятнадцать из-за угла дома лениво вывернул милицейский УАЗик, и мы поспешили ретироваться, пока нас не арестовали.

* * *

В начале лета восемьдесят пятого года мы с Лёхой решили забраться на трубу, стоявшую возле котельной на Измайловском шоссе.

Вначале какое-то время мы следили за территорией котельной, стоя у жёлтых решётчатых ворот. Убедившись, что всё тихо, а сторожа скорее всего нет, мы перелезли через крашеный зелёным забор и подошли к этой трубе.

Задрав голову, Лёха сказал:

— Здоровенная какая… Отсюда кажется ещё выше, чем я думал. Ну что, залезаем?

— Залезаем, — ответил я. — Только давай до верха и сразу же вниз. А то из соседнего дома могут заметить и вызвать милицию.

Мы начали аккуратно подниматься по ступеням, представлявшим из себя металлические скобы. Я шёл первым, и сначала всё было в порядке, но когда мы миновали середину трубы, я заметил, что скобы-ступени, до того прочно стоявшие в кладке, вдруг начали покачиваться, из-под них стала сыпаться жёлтая пыль. Чем выше мы поднимались, тем менее надёжными казались эти ступеньки.

Когда мы были уже почти на самом верху и высота была где-то на уровне пятого этажа, я легко вытащил одну из скоб и, обернувшись, показал её Лёхе:

— Ты только посмотри, Алексей, что у меня есть. Как думаешь, полезная вещь, или выкинуть?

Лёха испуганно вцепился в ступеньку, за которую держался, и заорал:

— Немедленно верни её на место и никогда не делай так больше!

Уже наверху, сидя на краю трубы, мы выяснили, что и кирпичи так же свободно вынимаются из кладки. Место оказалось довольно опасным, и мы решили поскорее спускаться. Напоследок Лёха кинул один из кирпичей в трубу и, услышав далёкий, тяжёлый и гулкий звук его падения, проговорил:

— Надо же, какие они, оказывается, грустные, эти трубы…

Когда мы благополучно спустились, я сказал, что хочу пить, и мы отправились за квасом на Семёновскую. В середине длинной очереди мы заметили Рому Петерикова, учившегося на два класса старше, и попросились встать к нему. Завязался разговор.

Петериков не верил, что мы только что забрались на трубу возле бойлерной. Он, пряча тлеющий окурок в рукав рубахи и изредка затягиваясь, оглядывался по сторонам и бормотал:

— Да врёте вы всё! Вы же мелкие. Я и сам думал на ту трубу как-нибудь забраться, да всё духа не хватало. А ведь я постарше буду.

Лёха пытался доказать ему, что мы говорим правду, для убедительности демонстрируя жёлтые следы ржавчины от железных ступенек, оставшиеся на ладонях. Петериков продолжал сомневаться, заявляя, что мы пролезли от силы пару метров, а потом струсили и спустились.

Тут подошла наша очередь. Купив кваса, мы пили его рядом с палаткой, и спор Лёхи с Петериковым стал совсем вялым и однообразным, но тут мне вдруг пришла идея:

— Ром, а давай с нами, если не веришь? Пошли — и мы покажем. А если ты не струсишь, залезем на самый верх втроём.

Было видно, что Петериков сомневается, но потом он всё-таки решился, и мы отправились к котельной.

Первым делом Петериков, преодолевая зелёный забор, порвал штанину. Проклиная всё на свете, он всё-таки решил лезть с нами на трубу.

На этот раз Лёха шёл первым, за ним — я, а следом за мной стал подниматься Роман. Вначале всё шло неплохо, но когда мы были примерно на уровне третьего этажа, я вдруг услышал крик и звук ломающихся веток. Петериков сорвался с лестницы и рухнул в кусты.

Мы быстро спустились, спрыгнули с лестницы и подбежали к Роману, который лежал на спине и не мог дышать. Лёха начал сводить и разводить ему руки, как было показано в инструкциях по спасению утопающих, но это было бесполезно. Я по своему опыту знал, что после такого удара дыхание должно вскоре восстановиться само. На наше счастье, так и получилось.

Петериков уселся, упёршись в землю ладонями, и уставился на нас осоловевшим взглядом:

— Да вы специально, суки… Да я… Я вам потом пиздюлей навешаю! — прохрипел он.

Переведя дыхание, он поднялся с земли и, пошатываясь, направился к забору. Мы молча наблюдали за ним. Роман вскарабкался на забор, перекинул ногу и почти перелез, но тут снова раздался треск ткани — Петериков порвал и вторую штанину тоже.

Сидя на заборе в рваных штанах, он проорал:

— Меня мать за штаны убьёт! Идите вы нахуй!..

Когда он наконец скрылся за забором, Лёха задумчиво произнёс:

— Видишь, Киныч, он нас с тобой нахуй послал, а пошёл-то туда сам.

— Пойдём-ка и мы отсюда, — ответил я, — пока он не рассказал

милиции.

* * *

В мае восемьдесят седьмого во время очередной прогулки Аня заявила, что желает пирожок, мороженое и на остров. Я тоже немного проголодался: только что мы с ней провели несколько часов на стройке бассейна на Мироновской, излазив его вдоль и поперёк.

По дороге к метро «Измайловский парк» мы увидели, что гостиничный корпус «Гамма/Дельта» стоит в строительных лесах, и подошли ближе.

Аня задумчиво проговорила:

— А давай поднимемся по ним? Вдруг удастся попасть в гостиницу…

Глядя на строительные леса, я мысленно представлял себе путь наверх, к третьему этажу, где можно было залезть в открытое окно. На пятом уже работали люди. Аня смотрела на меня и ждала, что я скажу.

— Вот что, девчонка, — сказал я. — Действовать надо так. Сначала пирожок и мороженое, а леса от нас никуда не убегут. Сходим и посмотрим.

* * *

Несмотря на открытое окно, на гостиничной лестнице смердело окурками и стояла пепельница, которую, похоже, никто не выносил целый месяц.

Аня сморщила нос и сказала:

— Как тут гадко пахнет. Давай скорее поднимемся отсюда на самый верх. Там высоко, мы увидим из окна весь наш район, как на ладони! Жаль, что мы сегодня без фотика…

Поднявшись, какое-то время мы просто стояли у окна, любуясь видом, который и правда оказался прекрасным. На лестнице было на удивление тихо: пока что мы не встретили ни одного человека.

Я выкурил сигарету и предложил спускаться, но Аня решила узнать, можно ли выйти на крышу. Пролёт, ведущий к двери на крышу не был заблокирован, одна из петель еле держалась, и я без труда её вырвал.

Я первым вышел на крышу, которая была утыкана антеннами и сигнальными фонарями. Аня, как я и велел, ждала меня возле открытой двери. Ветер был сильным, но терпимым, и я решил, что разрешу ей немного прогуляться по крыше, только буду очень крепко её держать. Я уже собирался позвать Аню к себе, как вдруг услышал её окрик:

— Игорь! Справа, возле двери, на стене!..

Я оглянулся — прямо на меня смотрела камера с железным козырьком. Я бросился к Ане, схватил её за рукав и потащил вниз по лестнице.

— Находим первую открытую дверь, выходим на этаж, спускаемся вниз на лифте… — командовал я, прыгая через две ступеньки. Аня еле поспевала за мной.

Мы успели пробежать всего несколько пролётов. Два милиционера уже ждали нас на двадцать седьмом этаже, преградив нам путь. На этот раз не помогли ни Анины слёзы, ни мои уговоры — эти люди были непреклонны.

* * *

Следователь оказался грузным пожилым мужчиной, чем-то напоминавшим сову: сонный вид, очки в большой оправе, сидящие на маленьком горбатом носу, и мешки под глазами, как у самого̀ Леонида Ильича в последние годы правления.

Когда нас привели в его кабинет, следователь, не поднимая взгляд от бумаг, лежавших перед ним на столе, велел нам присесть на лавку. Он долго копался с документами, а закончив, достал стальную фляжку из ящика стола, сделал несколько солидных глотков, убрал её обратно и, закурив, наконец задумчиво посмотрел на нас.

— Что ж, детишки, вот наконец и познакомились. Я следователь по делам несовершеннолетних, меня зовут Олег Николаевич Панов. — он затянулся, выпустил струю дыма в потолок. — Давно хотел на вас посмотреть, ребята, вы — известная троица. Вашему другу Алексею крупно повезло, что его сегодня с вами нет. А вот вам, Игоряшка и Анютка, совсем не повезло, потому что с сегодняшнего дня вы состоите на учёте в подростковом отделении милиции.

Аня вцепилась в мою руку изо всех сил, а Панов тем временем продолжал таким тоном, будто бы ничего страшного не случилось, словно всё это так, мелочь:

— Ну вы, конечно, совсем обалдели сегодня — полезли на крышу гостиницы среди бела дня. Мало вам ночных подвигов — то колесо обозрения, то железная дорога… Что ты уставился на меня, отвратительный Игоряшка? Я всё знаю. Я следователь.

Повисла пауза. Панов снова достал фляжку и сделал ещё несколько глотков, а потом опять закурил.

— Извините, что постоянно курю, — невесело усмехнулся он, — мне тут только что нервы потрепали. Жуткая шпана. Устроили, понимаете, драку с поножовщиной на Семёновской, прямо рядом с метро! Дрянь… А вот вы — хорошие ребята, даром, что ненормальные. Я вас, можно сказать, заочно давно люблю. Хотя иногда вы так дурите, что жуть берёт. Ладно, — он раздавил окурок в пепельнице. — Никакой катастрофы не случилось, и если до осени вы в моём кабинете не появитесь, вас снимут с учёта. Считайте, я вас пока пожалел — о постановке известил только ваших дедов, а деды — люди мудрые.

Тут Аня, до сих пор сидевшая молча, вдруг выпалила:

— Спасибо, Олег Николаевич! — и тут же расплакалась.

Панов вздохнул:

— Пакостная Анечка, у меня на этом к тебе всё. Выйди, пожалуйста. Сейчас у нас тут с твоим омерзительным Игоряшкой будет суровый мужской разговор.

Аня вытерла глаза, удивлённо посмотрела на меня и, пробормотав что-то Панову на прощание, вышла из кабинета. Когда она закрыла за собой дверь, Панов закурил уже третью сигарету, тяжело поднялся из кресла и повернулся ко мне спиной, глядя в окно.

— Я наслышан, вы с Алексеем тоже курите, — сказал он, чуть выше подняв руку с тлеющей сигаретой. — И даже выпиваете иногда. А у неё как с этим?

— Пока никак, — ответил я. — Мы ей не предлагаем, а сама она не просит. А если попросит, я ничего не дам и отругаю.

— Тут не отругать, тут ремня дать надо. Так, ладно. Теперь о деле, — Панов повернулся ко мне и ткнул очередной окурок в пепельницу. — Я знаю, что вас не остановит даже наше сегодняшнее знакомство. Поэтому вы там, конечно, развлекайтесь, но прошу, осторожней. Особенно на железной дороге. И не попадайтесь больше, ясно?

Дождавшись моего кивка, Панов добавил:

— Да, и вот что ещё. Запомни: я ваш друг. Но здесь есть ещё один следователь, который тоже занимается подростками, его фамилия Сотников, и его надо бояться. Он человек жестокий и злой. Служил в Афгане, контуженный, долго валялся в больнице, и вместо повышения, которого он так ждал, его засунули сюда. В общем, когда будете творить очередное хулиганство, бойтесь, а то однажды попадёте не ко мне, а к Сотникову, — Панов ухмылялся. — Всё, проваливай, мой новый омерзительный друг. У меня тут ещё дела…

Когда мы с Аней вышли из отделения и направились по Ткацкой в сторону дома, она стала допытываться, что Панов сказал мне наедине, и я вкратце передал наш разговор. Поразмыслив немного, Аня сказала:

— Знаешь, что я думаю? По-моему, он всё-таки хороший человек.

— Хороший-то хороший, — согласился я, — только ты, Анечка, совершенно права. Нам надо быть очень осмотрительными. Попасть в отделение, встать на учёт, даже получить выволочку от родителей — это ещё не самое страшное. Но если что-то всерьёз случится с кем-то из нас…

После этих слов мы оба задумались и какое-то время шли молча. Потом Аня вдруг остановилась и пытливо посмотрела на меня:

— Но это же не конец, правда? Мы ведь ещё будем? Всё вот это! Мы же будем?..

— Конечно, Аня. Это не конец. Мы будем, — пообещал я.