Тепло ли тебе, девица? (джен)

Галя мёрзнет.

Мёрзнет, несмотря на то, что батареи в палате огненные.

Вика — её кровать стоит возле окна — громко сетует на жару и ругает коммунальщиков, которые вечно всё делают невпопад. Она застилает постель одной простынёй, а одеяло отдаёт Гале сразу же — они попали в одну палату.

Галя приметила её ещё в консультационной поликлинике, в очереди к хирургу. Ей с её робостью не суждено было попасть на приём к врачу даже с талончиком, уж больно много было желающих, но Вика — тогда они, конечно, ещё не были знакомы — зорко следила за порядком и не позволила тётке в берете пройти без очереди, а потом буквально втолкнула Галю в кабинет, прошипев в спину, что вежливость — точность королей, а в поликлинике, кто первым встал у двери, того и очередь.

Потом они вместе сидели в коридоре, продуваемыми всеми сквозняками, смотрели на огоньки гирлянды у стойки регистратуры и ждали свои пухлые карты, чтобы поехать в отделение.

— Ты ведь тоже в онкологию? — просто спросила Вика, стрельнув глазами в Галино направление.

Галя улыбнулась и молча кивнула. По правде сказать, решительность её давно растаяла, а вместо неё пришло сожаление о том, что обратилась к врачу. Пусть уж всё шло бы своим чередом. Просто сил совсем не осталось, а объяснять каждый раз всем, что она ничего не делает не потому, что лентяйка, а из-за слабости, она устала.

Вика тогда, в поликлинике, унеслась вперёд по коридору, прихватив свои сумки, а Галя медленно потащилась на первый этаж. Денег было совсем немного, но на такси должно было хватить. Она связалась с оператором, назвала адрес и отошла к окошку возле раздевалки, поглядывая на улицу и одновременно невольно высматривая шуструю соседку по очереди к хирургу.

— Ты на такси? — услышала Галя и облегченно выдохнула.

Всё же вдвоём было сподручней.

— Ты уже вызвала? Меня, кстати, Вика зовут. Давай вместе поедем, всё равно в одно место, а по дороге я тебе на карту переведу, идёт? — зачастила Вика.

— А я — Галя. Сейчас подъедет, — кивнула Галя. — Карты у меня нет.

Вика посмотрела странно — ну у кого в наше время нет банковской карты? — повела плечами.

— Ну, сниму, отдам. Должен же быть в больнице банкомат! Вот свезло: под самый Новый Год в больнице оказаться… Пойдём на улицу? — перехватила она поудобнее пакет.

— Холодно, — смущённо протянула Галя.

— Да ты что, сегодня всего минус десять! Теплынь! — Вика ободряюще махнула на мутное солнце, пробивающееся через пыльную витрину поликлиники.

А Галя с тоской подумала, что надо будет выходить на улицу, а значит, она опять будет мёрзнуть.

Вот и сейчас не спасают даже огненные батареи.

— Киселёва! В ординаторскую! — в палату заходит медсестра с планшетом, к которому прикреплён лист назначений.

— Где это? — робко спрашивает Галя.

— Пойдёшь прямо по коридору, потом направо и ещё раз направо. Павел Николаевич ждёт, — с теплотой в голосе объясняет медсестра.

Галя выходит в коридор, смотрит по сторонам. Их палата — последняя по левой стороне, если смотреть от сестринского поста. Рядом выход на балкон; Галя примечает, что отсюда открывается потрясающий вид. Отделение онкологической хирургии находится на девятом этаже, поэтому частные домики внизу кажутся игрушечными. Из труб идёт дымок — надо же, у кого-то до сих пор сохранилось печное отопление! Хотя, может, это бани — Гале чудится, что совсем рядом пахнет березовым веником. На крышах домиков серебристыми шапками лежит снег, и Галя ещё долгую минуту почти не безучастно смотрит на эту настоящую праздничную открытку. У кого-то в эти дни новогоднее настроение, пузырьками дарящее надежды.

Она вздыхает, отворачивается от сказки за окном и бредёт по длинному коридору. По пути ей никто не попадается, не считая мужичка в спортивном костюме со вселенской тоской во взгляде. В одной руке у мужичка тонометр, в другой — мешок с трубкой от катетера.

Галя зябко ведёт плечами и поворачивает в тамбуре направо. Сквозняка здесь нет, но она мёрзнет.

Павел Николаевич внимательно всматривается в первые стандартные строчки истории болезни. Судя по году рождения, его новая пациентка не вчерашняя школьница, однако перед ним сидит совсем молоденькая девочка.

— Галина Ивановна? — уточняет Павел Николаевич.

Та утвердительно кивает.

— Сколько полных лет? — не удерживается он от вопроса — вдруг в карте опечатка?

— Сорок один, — отвечает она и робко улыбается.

Первое наваждение проходит, Павел Николаевич видит теперь и морщинки возле глаз, и седину в выбившихся прядях. Галя давно привыкла к такой реакции окружающих, ей часто говорят, что она совсем не выглядит на свой возраст.

Для Павла Николаевича она обычная пациентка. Ещё одна в потоке тех, кто приходит в его отделение онкологической хирургии, как правило, с испуганными глазами. Всем им кажется, что именно их случай самый тяжёлый и медицина бессильна. На деле же большая часть — к счастью! — вовсе не безнадёжны, и им помогает стандартная, поставленная на поток операция. Но то, что для Павла Николаевича является ежедневной работой, для больных кажется стрессовой ситуацией. Пациенты приходят сюда выбитыми из колеи, и лишь профессиональное мастерство команды врачей делает пребывание в отделении более-менее комфортным. К концу положенного срока лечения страх из глаз многих уходит. Пациенты начинают строить планы, веря в то, что все болячки позади, и Павел Николаевич считает это самым главным результатом.

Всего лишь пациентка. Но все они проходят через его сердце, и Павел Николаевич знает, сколько рубцов на нём оставили те, кому он не смог помочь.

Он рассказывает Гале о предстоящем лечении, спокойно и доброжелательно перечисляет все ближайшие назначения, а сам косится в карточку, чтобы узнать о ней больше.

В графе «Место работы» прочерк, в графе «Место жительства» — тоже. Странно…

— Подпишите вот здесь, здесь и ещё вот здесь, там, где галочки, — Павел Николаевич протягивает Гале листки с согласием. — Вот в этой строке напишите фамилию и контактные данные человека, которому разрешаете доверить информацию о вашем здоровье.

— У меня нет такого человека, — тихо говорит Галя.

Он хочет что-то спросить, но теряет все слова, глядя на её нездешнее лицо. Оно будто светится изнутри, только сейчас этот свет не яркий, а, скорее, приглушённый.

— Ничего, к Новому году уже будете дома. Если будут какие-то вопросы, можете обращаться, — улыбается Павел Николаевич.

Дни тянутся за днями — подготовка к операции, операция, реабилитационные мероприятия, ожидание гистологии — вот уже и Галя с Викой могут смело просвещать новеньких по палате обо всех процедурах. Вика делает это охотно, демонстрируя шов на шее, Галя всё больше отмалчивается, старательно принимает положенные таблетки и мечтает согреться.

Рядом с ней сменились уже три соседки. Первая выписалась на второй день после поступления Гали и Вики, вторая — её привезли на скорой — пролежала неделю для уточнения диагноза, а потом ей стало хуже. Павел Николаевич, старательно делая честные глаза, сообщил, что Веру после реанимации перевели в кардиологию, а вот медсестра вечером собрала вещи Веры и призвала в свидетели всех, что она берёт ценные вещи: телефон и планшет. На следующее утро, ковыляя вперевалочку, место Веры заняла баба Клава восьмидесяти лет. Больше всего она сокрушалась, что в её отсутствие муж — наверное, такой же божий одуванчик — опять будет питаться одним мороженым. Напротив Гали лежит сельский фельдшер тётя Валя. Она постоянно с кем-то разговаривает по телефону, раздаёт указания и выдаёт справки. В маленьком поселении фельдшер — царь и бог.

Галя почти не участвует в разговорах. В редких случаях она оживляется, заряжаясь от Вики потрясающей жаждой жизни. Каждое утро Вика берёт ручку от окна с поста медсестёр, открывает фрамугу в палате и сыплет на подоконник хлебные крошки. Больничные голуби, прикормленные не одним поколением пациентов, моментально слетаются на узкий выступ и торопливо хватают угощение. Из-за того, что они не умеют договариваться между собой и жадничают, большая часть крошек падает вниз, прямо на снег, где караулят вездесущие воробьи.

— Вот же дураки! — сердится на голубей Вика.

Однажды она положила на подоконник пшённую кашу, которая, надо сказать, вниз так бездарно не улетела. Зато размазалась под лапами голубей и разбрызгалась комками по стеклу. Пришлось Вике потом, чертыхаясь, отмывать влажными салфетками и подоконник, и окна, пока не увидела дневная сестра, замученная женщина сурового вида.

За две недели Галя выучила весь персонал. Ту медсестру, которая принимала их в первый день, звали Наташей, и она была самой доброй. Жёлтые непослушные кудри делали её похожей на Александра Морозова из «Кривого зеркала», смешного толстячка. С Наташей хотелось сидеть в холле возле поста во время её дежурства и слушать истории. Она включала небольшую ёлку на тумбе возле термостата, настольную лампу рядом с компьютером, создавая вокруг иллюзию домашнего уюта. Вика усаживалась на длинном диване с телефоном, Галя — в кресле возле неизменного атрибута всех учреждений, долларового дерева.⁽¹⁾ Потихоньку подтягивались пациенты и из других палат, ведь телевизора в их отделении не было, а лежать целый день в кроватях вынуждены были только лежачие. Остальным хотелось общения и новостей из внешнего мира.

Новый год неумолимо подкрадывался в виде цветного дождя, опутавшего табличку над входом, запаха мандаринок из сестринской и ёлочной игрушки — зелёной шишки — на шапочке сестры-хозяйки.

Таня — так она велела её называть — шумная и грозная, даже на двери её каморки — как раз напротив Галиной палаты — висела табличка «Осторожно! Злая сестра-хозяйка». На деле же это была добродушная женщина с потрясающим чувством юмора. Принцип её работы — улыбка продлевает жизнь, поэтому она беспрестанно шутила и не позволяла киснуть даже потерявшим веру в чудо пациентам.

Таня выдаёт Гале третье одеяло, узнав, что та мёрзнет, заменяет драный пододеяльник и приносит из изолятора стопку одноразовых тарелок.

Денег у Гали остаётся совсем мало, а цены на бытовые мелочи в киоске на первом этаже грабительские. Пару раз она спускалась в киоск с Викой, но так и не решилась ничего купить.

Внизу инопланетная жизнь. На их девятом этаже в отделении всё выверено и расписано по минутам. Здесь чувствуется кипение жизни. В гардеробной дедок ругается с дежурной — та не желает отдавать верхнюю одежду без подписанного врачом разрешения. В буфете тесно — пациенты, их посетители, студенты неспешно переговариваются за столиками. В аптекарской лавке длиннющая очередь: Галя знает, что фармацевт, пенсионного вида бабулька, совсем не дружит с компьютером, поэтому каждый обслуженный покупатель для неё — маленькая победа.

Гале ничего не надо. Ничего не хочется. Ни пирожков — Галя покупает их по просьбе бабы Клавы, ни журналов с кроссвордами — попыталась как-то разобраться в японских тёти Вали и только запуталась. Она ждёт, пока Вика заберёт свой эспрессо из автомата, а потом они медленно поднимаются пешком на девятый этаж.

— Ну что, шестая палата, завтра выписываемся? — после их возвращения в палату заглядывает Таня. Сегодня она в красном колпачке Санты. — Правильно, хватит есть казённую кашу, пора и честь знать. Что мы будем делать без тебя, Смирнова?

Вика смеётся, подходит к тёте Вале, забирает у неё с тумбочки грязную тарелку, идёт мыть. Вика рада всем помочь, поддержать. От неё так и веет жизнью и оптимизмом, и Галя уверена, что всё у Вики обязательно будет хорошо. Только Вике Галя смогла открыться, как-то так получилось. Собственно, не пришлось ничего особо и рассказывать, Вика сама о многом догадалась.

Продолжают они свой разговор и возле ординаторской, поджидая Павла Николаевича — он велел приходить за выписками.

Галя детдомовская. Свою маму она не помнит, но знает, что где-то у неё есть родные братья и сёстры. Когда ей было восемь лет, Галю удочерила та, которую она теперь стала называть мамой. Женщина, бьющая её и наказывающая за малейшую провинность. «Мать» не удосужилась даже оформить документы. У Гали нет ни справки об опекунстве, ни свидетельства об удочерении.

— Да как так? — неподдельно возмущается Вика. — Такого не может быть! В наше-то время?

Галя лишь тихо улыбается. Ей непривычно, что кто-то так искренне интересуется её жизнью.

— А куда смотрели органы опеки? Разве возможно вообще такое? Ты же имела право на выплаты. Жилье там… Компенсация…

Галя качает головой.

— Мама не оформляла.

— Да кто в здравом уме ребёнка просто так отдаст из детского дома?

— Они с директрисой знакомы были. Меня взяли посмотреть…

— Ты что — собака?

Голос Вики затихает, глаза округляются. Потом она вскакивает.

— А учительница? Неужели ничего не замечала? Ты же могла рассказать ей, что тебя обижают.

— Мама сказала, если я пикну хоть слово, она меня утопит.

Вика смотрит в чистые глаза Гали и чувствует, как её затягивает омутом холода.

Ребёнок, не видевший в детстве ни тепла, ни ласки, не получивший толики поддержки, вырос в замкнутую женщину, не уверенную в своих силах, не приспособленную жить среди людей.

— А потом? — спрашивает Вика и не знает, хочется ли её слышать ответ.

— Когда смогла, я сбежала от мамы. В монастырь. Матушка Феодосия очень добрая, она меня приютила.

Вике становится понятным и отсутствие у Гали банковской карты, и страх снять крестик перед операцией.

— Только я там не смогла долго. Матушка Феодосия говорит, я блаженная. Никак места своего не найду.

Галя улыбается по-детски доверчиво.

— И что, ты нигде не училась?

— Почему, я педучилище закончила. Воспитателем. Только работала мало в садике.

— А… А куда ты сейчас? После больницы?

Галя пожимает плечами.

— Я сюда из центра приехала.

— Центра?

— Реабилитационного. При монастыре. Только другом. Может, матушка Феодосия примет обратно. В центре на меня ругаются, что я ничего не делаю. А мне полы мыть тяжело… И с завода я ушла.

Вика понимающе кивает головой. Она видит, что Галя еле ноги таскает. Хотя чего тут удивительного? Она почти ничего не ест, и Павел Николаевич в каждый свой визит ругает Вику и соседок, что они не следят за товаркой.

— Ничего, главное, что всё плохое позади, — быстро говорит Вика, пряча глаза.

Галя угасает, и дело тут не только в нежелании принимать искорки жизни, которые так и брызжут вокруг, стоит только захотеть увидеть. Она мёрзнет больше обычного, задыхается по ночам и жалуется на судороги в руках и ногах.

Павел Николаевич выглядывает, смотрит на них по очереди.

— Смирнова, заходи! Киселёва, ты после…

Через пять минут радостная Вика выскакивает из кабинета, несётся собирать свои вещи. Через два дня Новый год, впереди ещё столько дел! Хочется успеть на ближайший автобус, а то потом придётся торчать в областном центре ещё три часа. Она быстро сворачивает постель, собирает всё из тумбочки в пакет, диктует свой номер тёте Вале для связи. Остаётся дождаться Галю. Им хоть и в разные стороны, но из больницы можно выйти вместе.

— Я пока останусь… — улыбается Галя, появившись на пороге. — Павел Николаевич сказал, у меня раковые клетки обнаружились. Завтра консилиум будет…

— Ох… — вырывается у Вики. — Ну, ничего страшного! — добавляет она бодро. — Значит, выпишут завтра. Всё же уже удалили, просто лечение будет другим. Вот и всё.

Галя садится на самый краешек кровати, побелевшими пальцами вцепляется в одеяло. Вика отворачивается, потому что боится, что выражение её лица совсем не соответствует браваде в голосе.

— Я тебя провожу, — говорит Галя и первой выходит из палаты.

Они идут мимо сестринского поста, моргающего яркими огоньками гирлянд.

— До свидания! — говорит Вика, чуть притормаживая. — Спасибо за всё.

— Прощайте, — категорично хором отвечают Наташа и Таня. — Всего вам доброго.

Здесь никогда не говорят пациентам «До свидания». Только вперёд, к жизни без больниц.

Вика суёт в руки Гали деньги, наушники от телефона и ещё всякую мелочь, а та прячет руки за спиной и качает головой.

— Позвони мне потом, — просит Вика, и Галя кивает.

На другой день выписывают тётю Валю и бабу Клаву — ну кому хочется отмечать новогоднюю ночь в больнице? Разве что Павлу Николаевичу, которому выпало дежурство. Он приносит вечером Гале мандарин и кладёт на тумбочку.

— С Новым годом, — говорит Павел Николаевич. — Сегодня волшебная ночь. Ты можешь загадать желание. Оно обязательно сбудется.

Галя ничего не отвечает, кутаясь под тремя одеялами. Свет зажигать не хочется, вскоре в палате становится почти темно — свет льётся только из окон корпуса напротив. Галя смотрит на мандарин и почему-то вспоминает, как однажды мама послала её в овощной магазин за томатной пастой. Дело было перед Новым годом, в магазин привезли мандарины. Нарядные, яркие, они пахли после мороза в помещении так по-особенному, как может пахнуть волшебство. Галя простояла в очереди очень долго, наверное, два часа. А может, и дольше — часов у неё не было. Когда подошёл её черëд, продавщице пришлось свеситься через прилавок — Галю не было видно, её макушка едва доставала до столешницы с весами.

— Сколько тебе? — рыкнула продавщица, ловко накидывая мандарины в пакет.

— Мне томатной пасты, — пискнула Галя и протянула маленькую баночку.

— И всё? — опешила продавщица, а потом рассердилась: — Чего сразу тогда не сказала! Отвлекаешь!

Галя получила свою пасту, ссыпала мелочь сдачи в рукавичку и побрела к выходу. Дома мама её излупила за то, что где-то шлялась, так, что синяки не сходили потом все каникулы. Зато, когда они стали проходить, немного походили на мандарины.

Галя смотрит на мандарин — тот сливается с огоньками из окон напротив и подмигивает. Гале кажется, что кожа мандарина мёрзнет так же, как у неё. Ей очень холодно, холодней обычного. Она не оборачивается на стук двери, потому что каждое шевеление мучительно отзывается сквозняком.

Она думает, что это Павел Николаевич решил проведать её перед отбоем, но голос, вкрадчивым басом зашуршавший от входа, явно принадлежит кому-то другому.

— Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?

Галя чувствует, что руки коченеют, но внезапно вторит строчкам давно позабытой сказки из детства.

— Тепло, Морозушка, тепло, батюшка.

Яркий сине-белый вихрь кружит над кроватью, Галя видит, что мандарин покрывается инеем.

— Тепло ли тебе, девица?

— Теп-п-ло, батюшка, — шепчет Галя непослушными губами.

И вовсе она не в палате больницы. Стены расписаны ледяными узорами, а в окна льёт нестерпимый белый свет.

— Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, родимая?

— Те…

И внезапно в груди разливается жар. Горячим снопом он окутывает её всю от макушки до самых пяток. Она встаёт с постели и с удивлением смотрит на настоящего белого зайца, который прыгает к ней на задних лапках, а в передних несёт чудесную шапочку. Белочки протягивают красные сапожки, а от порога доносится густой бас:

— Ну что, внученька, Снегурушка, ты готова? Ребятня ждёт нас. Пора в путь.

1) Народное название замиокулькаса, комнатного и офисного растения.

Вернуться к тексту