Псы и убийцы (джен)

— А вот это, Джим, возьми себе на память, — сказал Сильвер, подавая мне черную метку.

Величиной она была с крону. Одна сторона белая — Дик разрезал самую последнюю страницу Библии, — на другой стороне были напечатаны стиха два из Апокалипсиса. Я помню, между прочим, два слова: «псы и убийцы».

Р.Л. Стивенсон «Остров сокровищ»

Подходила к концу первая половина плавания к Острову Сокровищ. Мы мирно двигались по ветру, держа курс на юго-юго-запад. По словам капитана, плыть нам оставалось менее суток, и либо сегодня ночью, либо самое позднее завтра перед полуднем мы должны были увидеть остров за кормой корабля. Дул ровный ветер на траверсе. Море было спокойно. «Испаньола» неслась вперед. Иногда ее бушприт обрызгивали волны.

— И вы были капитаном? — спросил я у Джона Сильвера.

— Нет, не я, — ответил он. — Капитаном был Флинт. А я был квартирмейстером, потому что у меня нога деревянная. Я потерял ногу в том же деле, в котором старый Пью потерял свои иллюминаторы. Мне ампутировал ее ученый хирург — он учился в колледже и знал всю латынь наизусть. А все же не отвертелся от виселицы...

Всего несколько дней назад я узнал Джона Сильвера. Именно так. Я узнал его. Узнал, кем он является на самом деле.

Он был пиратом. Плыл на «Испаньоле» к Острову сокровищ и рассчитывал поднять мятеж, чтобы забрать сокровища себе и своим товарищам. Он был убежден, что ни капитан, ни доктор Ливси, ни уж тем более сквайр Трелони не оставят ни гинеи простому матросу. Золото будет добыто руками моряков, перенесено на их плечах, за него будет заплачено мозолями и по́том бедных тружеников. Но купаться в деньгах станут другие. Даже мальчишка, который плыл с нами юнгой, получит больше, чем любой из нас. Несправедливость. Так Джон мне объяснил свои мотивы, когда начал говорить со мной несколько дней назад. Обходительно, ласково, с юмором. Будто он был мне родным отцом, которого я совсем не помнил.

Но он был пиратом. И сообщил мне об этом просто и напрямик, как настоящий моряк. Мне понравилась эта его простота. Это было так... честно. Мне рассказывали о пиратах как о кровожадных разбойниках — без чести, без правил, без совести. Как о жестоких головорезах, вечных пьяницах, предателях, лгунах и убийцах. И вот я видел перед собой совсем другого человека. Большого, добродушного, вежливого ко всем и каждому. «Ты храбрый малый, Дик Джонсон, и очень неглуп», — заметил он мне, и, скажу правду, мне польстила похвала именно из его уст. Да, то был непростой человек. Очень умный, много знающий и много повидавший.

Мы прогуливались по палубе «Испаньолы». Вернее, я прогуливался, закончив свою работу, а Сильвер ковылял рядом, покачиваясь в такт кораблю и хватаясь за канаты — «сережки», протянутые для него в разных местах шхуны. Сильвер рассказывал о себе, о своих морских похождениях, о храбрых моряках, с которыми ему довелось плавать. Теперь он вышел в море сам и, хоть матросы и говорили, что он уже не тот, кем был раньше, но мне казалось, что Джон только начинает самый главный поход в своей жизни.

— Я заработал девятьсот фунтов стерлингов у Ингленда да тысячи две у Флинта. Для простого матроса это не так плохо. Деньги вложены в банк и дают изрядный процент. Дело не в умении заработать, а в умении сберечь...

Мне нравилось слушать, как он говорит. Была в его словах логика умного и бережливого человека. В местечке, где я родился, — в маленьком городке на побережье шумного моря — деньги всегда считались чем-то труднодостижимым. Моя матушка подрабатывала швеей и немного помогала по хозяйству в церквушке, расположенной на той же улице, что и наш домишко. Добрый старичок пастор в благодарность за труды иногда платил моей матери то хлебом, то мелкой монетой. С этого мы и жили. Я бредил морем, и, когда отправился в первое свое плавание, искренне верил, что вернусь с большими трофеями. Я все надеялся, что однажды матери не придется больше обшивать грубиянов-матросов да кузнецов. Я хотел сам зарабатывать себе на хлеб, хотел трудиться и быть полезным. Но я был наивен в своих мечтаниях. Жизнь матроса оказалась жёстче, чем я предполагал, море — напрочь лишенным романтики. Я гнул спину на чужих судах и все же не мог выбраться из бедности. Мать мою теперь я видел реже, а когда возвращался в свой городок, то заставал ее за тем же, за чем и всегда — стирка, шитье, уборка. Я выходил из себя от чувства собственного бессилия, клялся, что однажды все будет совсем по другому, и мы заживем счастливо и без забот. А она просила потерпеть, говорила, что ей ничего не нужно и уговаривала довольствоваться тем, что мы имеем. Но я не мог жить так, как она. Не мог и не хотел. И снова отправлялся на палубу, втайне веря, что однажды мечта моя исполнится.

И вот однажды я услышал, что на шхуну «Испаньола» вербуют моряков для плавания в далекое путешествие. Остров сокровищ! Эти таинственные слова не произносились вслух, но каким-то образом все мои знакомые моряки знали, зачем и куда снаряжена экспедиция. Я напросился к сквайру Трелони на аудиенцию — и тот тут же принял меня. Это оказался в общем-то добродушный человек, увлеченный своим делом, только уж больно наивный и весьма самодовольный. Позже, когда прошло пару недель с нашего плавания, и мы все немного притерлись друг к другу, я слышал, как кое-кто из матросов смеётся над ним за глаза. Я не стремился поддерживать их настроение, в конце концов, сквайр был всего лишь сквайром — ни больше ни меньше. Из его кармана обеспечивалась вся экспедиция. Мы пили грог за его деньги, питались благодаря ему же. Большего внимания и, если уж на то пошло, — ненависти — заслуживал капитан — Александр Смолетт.

На шхуне его не любил никто. Даже самые добродушные из наших матросов находили его весьма суровым. Впрочем, стоит отдать капитану должное — он хорошо знал свое дело. Команды отдавал ясно и точно, держал себя в строгости и того же требовал от других. И все же... Это был трудный человек. Очень задумчивый, скупой на слова, но не стыдящийся говорить, что думает. Разве что Абрахам Грей, один из всех нас, знал к нему подход. И только с Греем, казалось, у капитана сложились более-менее человеческие отношения. За это ненависть к капитану перекинулась и на несчастного матроса. Больше всего доставалось Грею от Израэля Хэндса — нашего второго боцмана.

— Цепной пёс своего хозяина, — сплевывая сквозь зубы, говорил он. — Этот малый плохо кончит.

И все же, нельзя было сказать, что плавание наше проходило неудачно. За мой какой-никакой опыт морских походов — этот оказался самым увлекательным. И потому я с удивлением, если не сказать — с возмущением воспринял предложение Джона Сильвера вступить в их отряд.

* * *

Если Эйб Грей стал единственным матросом, кто мог не боясь говорить с капитаном Смоллетом, то Сильвер был тем самым человеком, который может не боясь говорить с кем угодно. Удивительным образом этот большой одноногий кок снискал уважение у всех, кто плыл на «Испаньоле». А у некоторых даже какое-то почитание. Уважение это было весьма заслуженно. Многих из нашей команды Сильвер отыскал и сам представил сквайру Трелони. Это были его давние знакомые — люди, которых с ним связывал многолетний опыт морских походов, и все же я и представить себе не мог, что именно это были за люди.

Не сразу Джон выложил мне весь свой план. Понемногу, малыми порциями, как пресную воду в бескрайнем океане, он выдавал мне его частями, пока в какой-то момент я не понял, что от меня ждут только одного: ответа на вопрос — согласен ли я? Готов ли стать свободным и независимым «джентльменом удачи» — так Сильвер это называл. Но я-то смекнул, что он имеет в виду. Пираты. Те, кого в старой доброй Англии клеймили и казнили через повешение. Не хотелось бы мне оказаться в их числе. Да и мятеж, по праве говоря, дело бесчестное, так уж меня воспитывали. Но Сильвер не торопил:

— Подумай, сынок, — улыбаясь, он похлопывал меня по плечу. — Время у нас ещё есть. Твоей доброй матушке давно пора бы нанять собственную швею и кухарку, верно?

Похоже, на моем лице отразился испуг, когда я взглянул на Джона. Кок только шире улыбнулся:

— Крепко подумай.

Он знал, чем меня задеть — и немудрено. На корабле, меж матросами, слухи разбегаются быстрее, чем килька от рыбацких сетей. В словах Сильвера мне чудилась доля правды. В самом деле, не довольно ли нам с матерью прозябать в бедности? Я представлял, как принесу к ее ногам горы золота, а она ахнет от восторга. Мы славно заживем вдвоем. Я оставлю тяжелую матросскую службу и, быть может, как Сильвер, займусь собственным делом. Ведь главное не заработать, а правильно сберечь. Да, но вот только сам заработок все еще казался мне делом, мягко говоря, сомнительным.

А Сильвер продолжал ходить вокруг меня и день за днем подбирался все ближе. Я чувствовал, что начинаю поддаваться его мягкой власти, но ничего не мог с собой поделать. Как в старой истории про Адама и Еву меня тянуло к запретному плоду, а искуситель в ярких красках описывал мне его преимущества и светлые стороны нарушения запрета.

В тот день он также неожиданно оказался рядом со мной. Мы, покачиваясь, брели по палубе, а затем, устав, Сильвер опустился отдохнуть у большой бочки с яблоками.

— Старый Пью, — рассказывал кок, — когда потерял глаза, а также и стыд, стал проживать тысячу двести фунтов в год, словно лорд из парламента. Где он теперь? Умер и гниет в земле. Но два года назад ему уже нечего было есть. Он просил милостыню, он воровал, он резал глотки и все-таки не мог прокормиться!

— Вот и будь пиратом! — проворчал я с досадой. Про нищего бродягу я слыхивал и не раз, от прочих моряков. Фигура его уже заочно вызывала у меня омерзение.

Но Сильвер был наготове:

— Не будь только дураком! — живо воскликнул он. — Впрочем, не о тебе разговор: ты хоть молод, а не глуп. Тебя не надуешь! Я это сразу заметил, едва только увидел тебя, и буду разговаривать с тобой, как с мужчиной.

Он снова повторил те же слова, что и при нашей первой беседе, но я решил пропустить их мимо ушей. Дальше все стало намного интереснее.

— Я вкладываю все свои деньги по частям в разные банки, но нигде не кладу слишком много, чтобы не возбудить подозрения. Мне пятьдесят лет, заметь. Вернувшись из этого плавания, я буду жить, как живут самые настоящие джентльмены...

Я открыл было рот, чтобы спросить его: что же мешало ему поступить так раньше? Но Джон будто бы предугадал мой вопрос, чем ввел меня в странный трепет перед этим человеком.

— Пора уже, говоришь? — он усмехнулся и уселся поудобнее у бочки, вытянув перед собой искалеченную ногу. — Ну что ж, я и до этого пожил неплохо. Никогда ни в чем себе не отказывал. Мягко спал и вкусно ел. Только в море приходилось иногда туговато. А как я начал? Матросом, как ты.

— А ведь прежние ваши деньги теперь пропадут, — мне захотелось подловить его, уж больно самоуверенным показался мне его тон. — Как вы покажетесь в Бристоле после этого плавания?

— А где, по-твоему, теперь мои деньги? — спросил Сильвер насмешливо.

Я, надо сказать, растерялся:

— В Бристоле, в банках и прочих местах.

— Да, они были там, — сказал повар. — Они были там, когда мы подымали наш якорь. Но теперь моя старуха уже взяла их оттуда. «Подзорная труба» продана вместе с арендованным участком, клиентурой и оснасткой, а старуха уехала и поджидает меня в условленном месте. Я бы сказал тебе, где это место, потому что вполне доверяю тебе, да, боюсь, остальные обидятся, что я не сказал и им.

— А старухе своей вы доверяете?

— Джентльмены удачи, — ответил повар, — редко доверяют друг другу. И правильно делают. Но меня провести нелегко. Кто попробует отпустить канат, чтобы старый Джон брякнулся, недолго проживет на этом свете. Одни боялись Пью, другие — Флинта. А меня боялся сам Флинт. Боялся меня и гордился мной...

Я уже все решил для себя и теперь слушал Джона вполуха. Я восхищался этим человеком. Без обмана — я восхищался его умом, его практичностью, его расчетливостью. Он все предусмотрел, этот с виду добродушный, но хитрый кок на одной ноге. Как бы мне хотелось походить на него! Хоть немного. Хотя бы чуть-чуть набраться от него ума. В самом деле, если он таков, каким хочет казаться, то что мешает и мне стать таким же? Пиратство отошло на второй план. Свобода — вот, что пленило меня. Я не желал себе признаваться в том, что и жажда денег овладела моими мыслями. Шут с ними с этими деньгами! У меня будет все, что нужно, но не это главное. А главное, что я нашел, наконец, настоящего человека, который знал как вести дела.

Я протянул ему свою ладонь:

— Скажу вам по совести, до этого разговора, Джон, дело ваше было мне совсем не по вкусу. Но теперь вот моя рука, я согласен.

Ох, как он обрадовался! Честное слово, обрадовался и схватил меня за руку, пожимая ее со всем своим жаром:

— Ты храбрый малый и очень неглуп. Из тебя получится такой отличный джентльмен удачи, какого я еще никогда не видал!

Слова его вскружили мне голову. Мысленно я уже видел себя капитаном собственного судна. Джон свистнул — и кто-то второй подсел к бочке. Это был Израэль Хэндс. Сильвер передал ему, кивая на меня:

— Дик уже наш.

И Хэндс тоже довольно усмехнулся. Но эта усмешка мне не понравилась. В ней было слишком много яда. Хотя, быть может, мне казалось так из-за странного угреватого лица нашего второго боцмана. Даже моряки на Испаньоле находили его уродливым.

— Я знал, что он будет нашим, — сказал Хэндс хрипло. — Он не из дураков, этот Дик.

Знал? Я удивился, но впрочем, тут же отвлекся от своих мыслей. Израэль заговорил с Сильвером, и тот вновь пустился в пространные рассуждения. Израэль злился и торопил приступать к делу, Сильвер спорил и ругался. По правде говоря, я начал опасаться, что нас могут услышать. Капитан Смоллет прохаживался на мостике. Он, как и все мы, вот уже несколько дней с нетерпением выглядывал на горизонте землю. Впрочем, шум моря, как видно, заглушал спор пиратов, и слова их не долетали до капитана. Но если бы кто-то другой находился ближе, то несомненно удивился бы тому, что повар Сильвер во весь голос рассуждает о карте, сокровищах и тех, кто плыл вместе с нами. Они-то остались бы не в восторге, узнав о готовящемся мятеже.

А в самом деле, как надеялся повар поступить с нашими противниками?

— Что мы сделаем с ними, — спросил я, — когда они попадут к нам в руки?

Сильвер снова громко восхитился:

— Вот этот человек мне по вкусу! Не о пустяках говорит, а о деле. Что же, по-твоему, с ними сделать? Высадить их на какой-нибудь пустынный берег? Так поступил бы Ингленд. Или зарезать их всех, как свиней? Так поступил бы Флинт или Билли Бонс.

Зарезать? По правде говоря, я настолько оказался погружен в мечты о своем будущем, что мысли об убийстве как-то не слишком тревожили меня. Возможно, я нарочно старался не думать об этом, а может, надеялся, что все образуется само собой. Человек — странное существо. О какой-то мелочи, бессмыслице он может думать часами, а большие вопросы оставлять до последней минуты. И вот, я, который всегда старался избегать любого проявления насилия, совершенно спокойно слушал рассуждения кока.

— Голосую — убить, — сказал тот.

А потом добавил:

— Я требую только одного: уступите мне сквайра Трелони. Я хочу собственными руками отрубить его телячью голову... Дик, — повар вдруг повернулся ко мне и кивнул на бочку, стоящую позади него, — будь добр, прыгни в бочку и достань мне, пожалуйста, яблоко — у меня вроде как бы горло пересохло.

Я поднялся на ноги. На море поднялась волна и корабль покачивало. Укрепившись на ногах, я ухватился за висевший на головой канат и хотел было уже прыгнуть в бочку, но неожиданно замер.

В бочке сидел Джим Хоккинс.

* * *

Если вы знаете, что такое смертельный ужас, если вы хоть раз были на волоске от гибели, то вы можете представить, какими глазами глядел на меня из темноты бочки наш юнга. Как он там оказался? Давно ли? Вероятно, с начала нашего разговора. Вероятно, так же, как и я, полез внутрь за последним оставшимся яблоком. Стало быть, он слышал все. Мало того — подслушивал и, разумеется, тотчас же побежит доложить обо всем капитану.

— Ты что застыл, сынок? — окликнул меня повар.

— Сдается мне, он увидел там приведение, — хохотнул Израэль Хэндс.

«Если они узнают, — подумал я, — резня начнется прямо сейчас. И начнется она с убийства этого мальчишки».

Холод пробежал у меня по спине, под рубахой. Хоккинс затравленым щенком посмотрел снизу вверх и сделал какой-то умоляющий жест рукой. Весь его вид буквально вопил о молчании. Я был бы и рад помочь ему, но уже кожей чувствовал взгляд Сильвера. Джон, похоже, начал что-то подозревать.

Но неожиданно нас всех выручил боцман:

— И что тебе за охота сосать эту гниль, Джон! — воскликнул Хэндс. — Дай-ка нам лучше рому.

Сильвер вздохнул:

— Дик, я доверяю тебе. Там у меня припрятан бочонок. Вот тебе ключ. Нацеди чашку и принеси.

Я молча взял из его руки ключ. Повар с каким-то недоверием смотрел на меня.

— Что с тобой, сынок? Ты как-то бледен.

Я сделал над собой усилие и усмехнулся его словам:

— Нет, ничего, Джон. Меня с утра немного лихорадит. Выпью с вами — может, станет легче. А яблок все равно не осталось.

Видно, такое объяснение удовлетворило кока. Лицо его просветлело, и на нем отразилось даже нечто похожее на жалость. Он ласково кивнул мне, и я направился за ромом, а когда вернулся, то застал повара и боцмана в том же положении, в каком и оставил. Они о чем-то возбуждённо переговаривались вполголоса, но, когда я подошёл, затихли.

В голове моей звенели тысячи мелких колокольчиков, сердце учащенно билось. Рядом с поваром я вдруг почувствовал себя неуютно настолько, что, наверное, сбежал бы, если бы мог. Мы выпили. Сильвер даже спел: «За ветер добычи, за ветер удачи...» Я тоже глотнул рому, и огненный напиток впрям взбодрил меня. Но страх все же не ушел, я с замиранием сердца думал о бочке позади нас и о том, чего не знал ещё, но что скоро узнает Джон Сильвер.

Прошло ещё немного времени, а потом вдруг с вахты раздался громкий голос:

— Земля!

Хэндс тут же вскочил и бросился на нос шхуны. Кряхтя и держась за бочку свободной рукой, Джон стал подниматься на свою единственную ногу. Я поспешил подать ему руку, и он грузно, всей тяжестью, оперся на нее. Затем похлопал меня по плечу и тоже заковылял к носовой части. Я поспешил за ним, ощущая небольшое облегчение от того, что кровопролития удалось избежать. Разумеется, временно, но и это было хоть что-то. Совершенно отчетливо для себя я вдруг осознал, что неспособен участвовать в убийстве. Однако также было ясно и то, что если я думаю связать свою жизнь с Сильвером и его шайкой, то рано или поздно мне придется обагрить свои руки кровью.

Я слабо помню, как оказался на носу, и что было потом. Я, кажется, радовался вместе со всеми появлению долгожданной цели нашего путешествия. Боюсь только, что не слишком живо, как, верно, должен был. При виде острова вместо радости сердце мое наполнила тоска. Я чувствовал себя в западне, которую, к собственному стыду, устроил себе сам и боялся, что тайна моя вскоре станет известной. Что тогда Сильвер сделает со мной? Впрочем, мысли мои вскоре были прерваны появлением капитана, который принялся отдавать распоряжения. После того, как все было выполненно, он поздравил команду и принялся расспрашивать об острове, рассчитывая, что кто-то из нас бывал раньше в этих местах. Но я уже не слышал. Мне и вправду сделалось почти дурно. В голове шумело. Я улизнул потихоньку и спустился в кубрик.

Внизу было тихо и спокойно. Вся команда осталась на палубе, и я слышал голос капитана Смоллета. Потом заговорил Сильвер. Я не мог его видеть, но само осознание его присутствия на корабле внушило мне какой-то суеверный ужас. Я вновь подумал о том, в какую страшную попал переделку, когда пожал Сильверу руку. Я связал себя с ним и, обрубив этот узел, рисковал получить в спину нож или пулю в затылок. А не обрубив, должен был согласиться... С чем? С бунтом? С убийством?

«О чем ты думал, Дик Джонсон? — промелькнула в моей голове тоскливая мысль. — Неужели жажда богатства настолько затмила тебе разум, что ты решил переступить через свои принципы?»

Никогда ещё в жизни я не был в таком отчаянии. И вот тут я вспомнил, что, когда был маленьким, старичок-пастор подарил мне Книгу, которую я с тех пор всегда хранил при себе. В трудные минуты жизни, стоя перед выбором или просто находясь в смущённом состоянии духа, я открывал ее на первой попавшейся странице и читал. Читал до тех пор, пока ум не становился ясным, и в голову не приходило единственно правильное решение. Но теперь я давно не открывал эту Книгу. Она лежала в сундуке, который стоял в кубрике, завернутая в старый матросский плащ. Я подошёл к сундуку, открыл его и принялся перебирать ворох платья своего и чужого. Наконец, в складках плаща нащупал твердую обложку и вынул Книгу на свет. На коричневом переплете стертыми от времени, но все же различимыми буквами коротко значилось: «Библия». Книга, хранящая в себе ответы на все вопросы и до сих пор бередещая умы поколений.

Корабль неожиданно качнуло. Я оступился — Библия выпала у меня из рук. Я похолодел. Мне показалось это дурным признаком. Несомненно, так получилось из-за моей гордости, глупости и того, что я уже почти согласился стать участником страшного преступления. Разумеется, такой как я не достоин даже держать в руках эту священную Книгу. Внутренне я застыл, ожидая сам не знаю чего, какой-нибудь ужасной кары. Но доски палубы не обрушились на мою бедную голову, пол не проломился, и даже «Испаньола» не пошла ко дну. Я бережно поднял Библию. Она упала корешком вверх, раскрывшись в самом конце. Я перевернул ее, и глаза мои заскользили по строкам текста:

«Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его.

Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний.

Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами.

А вне — псы и чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду».⁽¹⁾

Доски палубы заскрипели надо мной. Кто-то подошёл ко входу в кубрик и остановился. Затем стал спускаться вниз. Я услышал тяжёлую поступь и характерное постукивание костыля.

Быстрым движением я сунул Библию в сундук и захлопнул крышку. После улегся в гамак, закинув за голову руки. Сердце мое учащенно билось.

Джон Сильвер спустился в кубрик.

— Ты здесь, Дик?

Я не ответил и закрыл глаза, делая вид, что сплю. Сильвер доковылял до моего гамака и остановился. Я медленно приподнял веки:

— Вы?

— Как ты себя чувствуешь, сынок?

В его голосе было столько участия, что трудно было поверить, будто недавно он же хладнокровно предлагал зарезать, как минимум, четверых человек. Страх снова сжал мое сердце, но я твердо решил не подавать виду.

— Лучше. Но, подозреваю, что здешний климат так влияет на меня.

Сильвер закивал головой:

— Да, да. Вот и доктор Ливси говорит о том же. Он уверен, что на острове есть лихорадка. Кстати, не пригласить ли его к тебе?

— Нет, благодарю, Джон. Я отлежусь немного и встану, вот увидите. Это всего лишь слабость...

— Ну что же, дело твое. Любопытно всё-таки получается, мы ещё не пристали к берегу, а тебе уже дурно. Разве свежий морской воздух не лечит матроса лучше всех лекарств?

— Конечно. Разумеется, Джон. Просто мой паршивый организм решил сыграть со мной такую дурную шутку.

Я шутил, болтал, усмехался, а сам едва был жив от ужаса. Он знает. Он все знает! Он пришел убить меня. Боже! Я буду первым в его списке жертв. А может, и не первым, и уж точно не последним. Кто знает, скольких ещё, таких как я, порешил наш добродушный повар?

— Ну, бывай, — Сильвер похлопал меня по плечу. — Я бы всё-таки позвал к тебе доктора. Не шути с этим.

Он погрозил мне пальцем и заковылял к выходу. Однако у самого порога остановился и вновь обернулся ко мне:

— Ты знаешь, Дик, я действительно очень рад, что ты теперь в нашем отряде. Каждый человек должен в своей жизни сделать выбор. Он ведь... игрок по своей сути. И важно вовремя выяснить, на чьей стороне он играет. Но ты же свой выбор сделал окончательно?

Я поглядел ему в глаза. За несколько секунд его монолога я почувствовал, что знаю, как поступить. Ещё в одном Сильвер оказался прав. Каждый должен сделать в своей жизни выбор.

— Да, Джон. Окончательно. Будьте уверены.

Он лишь слегка прищурил глаза. Потом кивнул и принялся медленно подниматься по лестнице.

Я остался в кубрике ещё на несколько минут. Следовало выждать время прежде чем приступать к плану, быстро созревшему в моей голове. Но и долго ждать не было необходимости. Юнга наверняка уже рассказал обо всем своим товарищам и малейшее промедление с моей стороны может грозить провалом всему нашему делу.

Я поднялся с гамака, выглянул из кубрика и огляделся. На палубе было довольно мирно. Некоторые из матросов стоя у левой скулы шхуны любовались островом и беседовали между собой. Среди них я увидел Хэндса. Сильвера на палубе не оказалось. По всей вероятности, он ушел на камбуз. Я вылез наверх полностью и осторожно направился к каюте где, по моим расчетам, находились сейчас капитан, сквайр, доктор и юнга.

Так и было. Из-под двери каюты виднелась тоненькая полоска света, внутри слышались приглушённые голоса. Я решил не медлить и громко постучал в дверь.

Голоса тут же стихли, несколько секунд длилось молчание. Потом я услышал строгий голос капитана:

— Кто там?

— Матрос Дик Джонсон! Позвольте войти, капитан. Мне нужно говорить с вами.

1) Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис). Глава 22, стих 12-15.

Вернуться к тексту