Материнское сердце (джен)

Сколько бы Линетт ни ворочала о том, как устала от своего многочисленного потомства, как бы ни скучала по работе и ни стремилась показать всем, что карьера для нее на первом месте, она в первую очередь мать. Уже много лет, с тех самых пор, как на всю больничную палату раздался оглушительный крик Портера и Престона, от этой роли ей не взять ни выходного, ни больничного. Она осталась мамой и когда вернулась на работу после рождения Пенни, и когда открывала вместе с Томом пиццерию, и когда боролась с раком.

О, Линетт знала, что она не идеальная, но, будучи беременной пятым ребенком, она себе это простила. За жизнь насмотрелась на других мамаш, начиная со своей собственной, заканчивая этими супер-мамами из родительского комитета, сидящими на таблетках.

И все же, отличить такую же маму, как она — уставшую, злую, несправедливую, но бесконечно любящую своих детей, — от по-настоящему плохой было легко. Нелюбовь к ребенку всегда бросалась в глаза.

Барбара Орлофски не любила своего сына. Не то чтобы Линетт думала об этом постоянно, нет, ей хватало своих забот, но увидев их вместе однажды, она просто это знала как факт.

Портер и Престон стали дружить с Эдди в старшей школе, хотя Том даже как-то спросил вслух о том, что общего у них могло быть. Речь шла не о достатке их семей, не о разнице в возрасте, нет. Просто очень вежливый, вдумчивый и спокойный Эдди слишком сильно отличался от их неуемных отпрысков, постоянно влипающих в какие-то истории, но Линетт не могла нарадоваться на этот союз, справедливо полагая, что всем его участникам он пойдет на пользу.

Она тоже кое-что с этого поимела — после визитов Эдди тарелки из-под сэндвичей и снеков если не были помыты, то точно стояли в раковине, хотя Линетт привыкла собирать их по всему дому. А уж когда он бросал словно между делом строгим голосом: “Повежливее с мамой”, — ее сердце таяло.

Правда, дело было даже не в этом. Даже если бы он, как и остальные друзья ее детей, крошил на ковер, забывал вытереть ноги в прихожей в дождливую погоду и иногда сквернословил, забываясь, Линетт поступила бы точно так же.

Мимо дома семьи Орлофски она проезжала не так часто, но всякий раз вспоминала свой собственный, который выглядел ничуть не лучше, как бы она ни старалась создать иллюзию обратного.

Она хорошо знала, каково приходится бедному другу ее детей, она побывала в его шкуре, но если ее это ожесточило, то Эдди казался мягким и угодливым, а самое главное — искренним.

Ее мальчишки могли шпынять его, насмехаться за неаккуратный вид, за запущенную лужайку и скверный запах, которым намертво пропиталась одежда в его доме, но они с ним дружили, а значит, Линетт хоть что-то сделала правильно.

Сердце сжималось каждый раз, когда Эдди робко улыбался ей, а из-за гормонов во время четвертой беременности, она сделалась слишком мягкой и сострадательной. Ей невыносимо было видеть, как ребенок, пусть уже совсем взрослый, страдал.

Трещины расползлись по когда-то светлому фасаду его дома, подъездная дорожка заросла сорняками, а мать, выглядящая старше своих лет, пропивала и свое пособие, и то немногое, что Эдди зарабатывал, помогая жителям Фервью с покраской дома, ремонтом машины и покосившимися заборами.

Такой умелец привел бы в порядок собственный дом в два счета, но был ли в этом смысл с такой мамашей?

Линетт помнила, каково это. Только она решила сменить сестрам постели, но отвлеклась на плиту с ужином — пьяная вусмерть мать наблевала в таз, совсем не заботясь о том, что он не пустой и стоит посреди коридора не специально для нее. Только после долгих уговоров и едва ли не шантажа, они с Люси побелили потолки — по возвращении из школы над плитой привлекало внимание огромное закопченное пятно. Мама тогда так и не сказала, как умудрилась довести до такого.

Линетт все это уже пережила, и ее сердце сжималось каждый раз, когда вечерами дверь за Эдди закрывалась, потому что она, даже ни разу не видя его дом изнутри, точно знала, куда он возвращался.

Пусть он не был ее ребенком, то, что она мать, играло в ней, поэтому решение забрать его в свой дом далось ей очень легко. Даже легче, чем Кайлу, если быть совсем уж честной.

Ей было плевать, что скажет Том, она уже приняла Эдди и с готовностью собиралась за него бороться также, как боролась бы за любого из своих детей.

Мучаясь очередной бессонницей и изжогой, Линетт спустилась попить воды, да так и застыла у подножья лестницы, засмотревшись на то, каким удивительно невинным, каким детским было безмятежное во время сна лицо Эдди. Ей захотелось сделать что-нибудь, чтобы и днем он выглядел также, чтобы разгладилась морщинка между бровей, а глаза, сейчас закрытые, сияли также, как у ее детей, в осознании множества жизненных перспектив.

А на следующий день Эдди напал на Портера.

Такого Линетт не ожидала, не могла даже представить. Свой порыв спасти ребенка она исполнила сразу же, не анализируя, не оценивая риски. Да и о каких рисках могла идти речь со взрослым, работающим, вежливым парнем?

Только Эдди — не она сама. Если ей удалось выбраться из родительского дома лишь с одной побочкой — манией контроля, то Эдди вынес нечто посерьезнее. К вспышкам агрессии Линетт оказалась не готова, каким бы праведным ни был его порыв защитить ее от нападок.

Злости на него Линетт не почувствовала, мысль, что она пригрела на груди змею, не пришла к ней в голову. Перед ней все так же стоял ребенок из неблагополучной семьи, сын матери-алкоголички, потерявший все ориентиры и не умеющий справляться с собой. Ей очень хотелось ему помочь.

Подруги, знакомые с Эдди, жалели его, но не понимали, почему она впустила его в свой дом, а ведь произошедшее с Портером, а затем и вспышка при Томе так и не дошли до их любопытных ушей.

Линетт надеялась, что психотерапевт поможет ему преодолеть проблемы, а когда родится малышка, Эдди будет помогать по дому за небольшую плату, и, может быть, через годик сможет пойти в общественный колледж. Она готова была вложиться даже финансово, только бы дать ему шанс изменить свою жизнь. Не позволить тому, где и с кем он вырос, определять его дальнейшую жизнь.

Тогда она еще не знала, что уже поздно что-то делать. Зло в самом примитивном, самом незамысловатом смысле этого слова уже проросло в нем. Такое, о каком узнают из детских книжек, какое побеждают супергерои из дурацких комиксов, с каким страшно встретиться в темноте переулка.

Мальчик убил свою мать. Мальчик убивал девушек, что отказывали ему, смеялись над ним, потому что не в силах был вынести еще хоть маленькую крупицу нелюбви вдобавок ко всей той горе, что накопилась за годы жизни с матерью.

Линетт, мучаясь от болезненных схваток, была в заложниках у юного убийцы, который держал в страхе всю округу уже несколько месяцев. Она смотрела на него во все глаза, но так и не могла найти в наполненных слезами глазах чудовище, монстра, о котором писали газеты и шептались соседи. На нее все также смотрел несчастный ребенок, совершивший так много отвратительных, непростительных поступков.

Ох, если бы она могла обернуть время вспять, если бы забрала его в свой дом раньше, если бы кто-то неравнодушный обратился бы в опеку, пока Эдди был совсем ребенком, всего этого еще можно было избежать.

Порыв ее материнской души случился слишком поздно, и теперь ей придется за это заплатить.