Доспехи (II) (джен)

Лето у Гарриет выдалось пречудесное. Они с Сириусом на несколько недель уехали на Карибские острова (но, признаться, путешествия хуже, чем порталом через всю Атлантику, у нее еще не было). Гарриет впервые в жизни увидела океан и, конечно, первые пару дней на острове только и делала, что сидела на берегу, любуясь волнами, купалась или болталась на веревочных качелях, которые в приливы оказывались у самой воды. Но Сириус не был бы собой, если бы не стремился все время ее куда-нибудь потащить, поэтому Гарриет целыми днями поглощала новые впечатления, как местные чайки пожирали выклеванные куски китовьего мяса.

Они много болтали с Гермионой по телефону. В начале каникул Гарриет написала ей несколько писем, но Гермиона не ответила ни на одно. Гарриет, наполовину обиженная и встревоженная, наполовину — злая и уязвленная, раздобыла через справочник номер Грейнджеров и уговорила Сириуса найти им на острове маггловский телефон. Полная решимости изобличить свою подругу в том, что та пренебрегала ею, Гарриет набрала номер, и…

— Гарриет! Слава богу! Я писала тебе, а ты ни разу не ответила! Я так переживала! Почему ты молчала?

То, что они обе писали друг другу, но ни одно письмо так и не дошло, было в высшей степени странно. Даже Сириус не нашелся ответить, как такое могло выйти. И Хедвиг, и Либер (сова Гермионы) вернулись к ним целые и невредимые, так что невозможно было, что что-то плохое приключилось с птицами во время полета. Неужели кто-то воровал их письма? Если так, почему с совами все в порядке? Так или иначе, с того дня, как все прояснилось, они договорились больше не писать друг другу, чтобы таинственный похититель (если он был) ничего из их писем не узнал, и только созванивались. И это оказалось настолько удобнее, что Сириусу даже приходилось отбирать у нее телефон, потому что они все болтали и болтали, и не было этому «ни конца ни края, Гарри, оторвись ты от своей Гермионы! Идем потанцуем с местными!»

Даже неделя у Дурслей не смогла испортить ей каникулы. За пару дней до прибытия Гарриет на Тисовую Вернон Дурсль заключил какую-то очень крупную сделку, и семейство погрузилось в радостные хлопоты перед поездкой на Майорку (где это вообще?). Под «семейством» Гарриет имела в виду чету Дурслей, конечно: Дадли только и делал, что смотрел телевизор, играл в видеоигры да сметал все съестное, что попадалось ему в поле зрения. В рамках подготовки к пляжному сезону, наверное.

— Сними проклятия, — попросила она Сириуса через три дня на Тисовой. — Я знаю, что это ты.

До того Гарриет с удивлением наблюдала, как Петуния изо дня в день глотает таблетки от головной боли (и в шкафчике у нее было не меньше трех таких баночек про запас). Еще за это время у Дурслей забарахлило радио и дважды сломался холодильник, но Вернон, вопреки ожиданиям Гарриет, не багровел от злости, не костерил производителей на все лады и не обзванивал их компании с яростными жалобами. С несвойственным ему смирением он лишь всякий раз вызывал ремонтника. А Дадли, наконец, за завтраком всегда сидел угрюмый (до того, как лопал тройную порцию бекона, конечно), и Петуния привычным движением гладила его по голове и спокойно спрашивала: «Снова кошмары, милый? Потрошитель опять загнал тебя на дерево?» Дадли кивал, уставившись в тарелку, и Петуния со вздохом продолжала поглаживать такие же светлые, как у нее, волосы.

Спокойствие Петунии, то, какой обыденностью были для нее дурные сны ее сына, потрясало Гарриет больше всего: она ждала, что та начнет охать и ахать, танцевать вокруг Дадли и обрывать телефоны больниц, требуя, чтобы его поскорее записали на прием к лучшему врачу. Как же могло такое случиться? Гарриет видела, что Петуния любит сына не меньше прежнего и до сих пор носится с ним, как с золотым яйцом.

Ответ пришел к Гарриет, когда она вспомнила свой прошлый раз на Тисовой. Тогда она почти не ходила по дому, скрываясь за книгами в своей комнате, и все равно ненароком примечала, как Петуния, даже не осознавая этого, постоянно трет виски, а Вернон, когда бы Гарриет ни столкнулась с ним, тихо ворчит про поломавшиеся вещи. Дадли стремился держаться подальше от нее, однако, когда они все же встречались (и Дадли, округлив глаза, улепетывал от нее, как от адского пламени), для Гарриет не оставались незамеченными темные круги у него под глазами, каких раньше никогда не бывало.

"Весь последний год их мучают кошмары и головные боли, а еще в их доме что-то постоянно ломается", — сказал ей Сириус год назад, когда было пора ехать к Дурслям. И затем улыбнулся улыбкой, какую Гарриет прежде у него не видела: улыбкой, которая не могла значить тепло или доброту. Она до сих пор помнила эту ухмылку и, наконец осознав, что та значила, невольно вздрогнула.

— Я собирался подержать проклятия еще некоторое время, — безо всякого смущения заявил Сириус. — Они это заслужили.

— Сними, — твердо повторила Гарриет, подавляя неоткуда взявшуюся неприязнь. — Эти люди позволяют мне оставаться у них, чтобы мамина защита продолжала действовать. Только благодаря ей я и спаслась от Квирелла. К тому же два года — это вполне достаточный срок для такого наказания, — холодно сказала она. — Наше счастье, что они ни о чем не догадались. Пойми Дурсли, и никогда больше они бы не приняли меня в своем доме.

— Я бы не позволил им догадаться, — спокойно ответил Сириус.

Гарриет ошарашенно уставилась на него. Такой Сириус пугал ее, пугал так, что ей хотелось немедля встать и уйти от него. Он целых два года заставлял Дурслей мучаться головными болями и кошмарами, даже не упоминая все те вещи, которые сломались из-за его проклятия. Но ужаснее прочего было то, что Сириус лишил их самой возможности понять, что на самом деле с ними происходит. От этого у Гарриет мурашки бежали по коже. Она не могла объяснить, что именно отдавалось в ней таким отвращением, но смутно чувствовала, что поступать так было слишком низко даже с Дурслями. Сириус заставил страдать тех, кто ему не нравился, — это Гарриет могла понять, очень даже. Но отнять у них возможность даже осознать, что происходит — это находилось за какой-то гранью.

Сириус не пощадил даже Дадли, который был ее ровесником, и это ошеломляло Гарриет не меньше прочего. Она жалела двоюродного брата, не понаслышке зная, что значит просыпаться в ужасе посреди ночи: не понимая, сон перед ней или явь, в безопасности она или нет.

— Твоему кузену снятся лишь те вещи, которые он проделывал с тобой, и снятся так часто, как часто он делал тебя несчастной, — пояснял Сириус. — Это справедливо, Гарриет. Глядишь, он чему-то научится.

Такая «справедливость» совсем не радовала ее. Безумство, с которым Сириус защищал ее, шокировало Гарриет и отвращало. Однако, в то время как одна ее часть была напугана и ошеломлена открывшейся стороной Сириуса, другая — и это еще больше вводило ее в смятение — была за это безумство благодарна и горда, даже восхищалась ею. Этой части нравилось, что Сириус готов пойти ради нее на все что угодно, неважно, насколько это было безнравственным или жестоким. Это была странная, извращенная любовь — любовь, которой любил Сириус и которую она сама теперь видела в себе.

В конце концов она убедила Сириуса снять проклятия, и оставшиеся три дня Дурсли провели в тишине и покое. Петуния больше не доставала свои баночки с таблетками, Вернон, которому больше не приходилось ничего ремонтировать, насвистывал себе под усы какие-то старые песни, а Дадли, после того как к нему вернулся его обычный аппетит, в два набега опустошил целый холодильник. За Дадли Гарриет наблюдала с любопытством: возможно, Дурслям стоило пригласить в гости ученых, чтобы те изучали желудок Дадли вместо настоящих черных дыр. Все ближе, чем в космос лететь.

Счастливые Дурсли, чей покой больше ничто не нарушало, вскоре улетели на Майорку, а Гарриет вернулась домой к Сириусу. Первое время она сторонилась его, не в состоянии переварить ни то новое, что увидела в нем, ни то, что открыла в себе. Но Сириус был таким же, как всегда — любящим, ласковым, надежным и веселым; он все так же взлохмачивал кудрявые черные волосы и смеялся своим лающим смехом. Вскоре Гарриет стало попросту одиноко в их большом доме, да еще ей по-прежнему нужен был партнер для дуэлей, так что мало-помалу она вытеснила мысли о темной стороне Сириуса (и своей) и негласно заключила с ним мир.

Кое-что, однако, все же омрачило каникулы Гарриет. По ночам ее преследовали кошмары, которые, она могла поспорить, были хуже Дадлиных. «Это еще не конец», — шипел на нее разгневанный холодный голос, и Волдемортовская морда — большое облако серо-черного дыма — с воплем ярости неслась на нее.

Поначалу она просыпалась в ужасе и бежала в комнату Сириуса. Но даже больше, чем сам кошмар, ее пугала мысль о возвращении Волдеморта, которую эти сны распаляли. Пока крестный обнимал ее, успокаивая, Гарриет думала: сколько теперь времени осталось до того, как Волдеморт снова вернется? Годы? Месяцы? Считанные недели? А что, если он уже нашел новый способ и вернется прямо завтра? Что же тогда будет? Что она может сделать, пока он не вернулся? Что нужно успеть сделать?

Эти кошмары донимали ее постоянно и наконец стали такой обыденностью, что Гарриет открывала глаза с мыслью «о, снова» и просто засыпала обратно. Но тревожные мысли не покидали ее ни ночью, ни даже днем. «Если он вернется и обретет силу, — думала она, глядя, как крестный жарит мясо у них в саду, — как тогда лучше будет Сириусу? Может, ему нужно стать профессором ЗОТИ в Хогвартсе? Будет ли ему в школе безопасней? А что делать с Гермионой? Притвориться, что они больше не подруги? А может, на самом деле рассориться с ней?»

Эти мысли стали мучить ее еще больше после появления загадочного Добби. Несмотря на то, что Добби отрицал, что «кошмарные вещи», которые будут твориться в этом году в Хогвартсе, связаны с Волдемортом, Гарриет теперь думала о возвращении последнего вдвое чаще.

— Добби слыхал, — хрипло произнес эльф в тот вечер, зеленые его глаза горели ярче автомобильных фар, — что Гарриет Поттер снова встретилась с Темным Лордом. Всего несколько недель назад…

«Больше не зовите его Темным Лордом, мисс Поттер, — однажды написал ей профессор Снейп в дневнике. — Только Пожиратели смерти так его зовут». Как и все слова, что исходили от профессора Снейпа, эти она тоже запомнила.

— Кто твои хозяева? — вскричала Гарриет так громко, как смогла (пусть бы Сириус уже пришел домой, пусть бы он уже был здесь). Она мигом вскочила на ноги и нацелила на домовика волшебную палочку.

На секунду-другую она представила, что перед ней и есть Пожиратель смерти под оборотным зельем или чем-то таким, но быстро сообразила, что все эти чистокровные снобы скорее бы проглотили живую лягушку, чем влезли в тело домового эльфа.

— До сих пор ты звал его Тем-кого-нельзя-называть, но теперь назвал его Темным Лордом! Кто твои хозяева?! Кто из Пожирателей смерти? Ты пришел, чтобы убить меня? Чтобы заманить в ловушку?

Огромные, как теннисные мячи, глаза Добби наполнились слезами:

— Нет, нет, нет! — Эльф так сильно замотал головой, что уши заколыхались. — Добби никогда бы не навредил Гарриет Поттер! Добби пришел, чтобы защитить ее, предупредить об опасности. И пусть потом придется защемить уши печной дверцей…

И тогда этот странный домовой эльф рассказал ей о том, что существует некий заговор, из-за которого Гарриет в Хогвартсе будет грозить страшная опасность, и потому ей нельзя ехать в школу. Но в чем этот заговор состоит и кто его устроил, Гарриет не смогла допытаться, потому что Добби пытался покалечить себя всякий раз, когда она спрашивала об этом. Выяснилось, что это он украл все ее письма (не только от Гермионы, но еще и от Хагрида, и близнецов Уизли, и ребят с курса). О, как она разозлилась, когда Добби вынул из-за пазухи толстую пачку конвертов!

— Гарриет Поттер не должна сердиться на Добби. Добби так поступил с самыми лучшими намерениями…

С грохотом распахнулась дверь: Сириус наконец вернулся домой, услышал из комнаты Гарриет незнакомый голос и ворвался внутрь (с совершенно диким видом). Добби тотчас исчез, словно его и не было.

«Кто из Пожирателей смерти, из тех, кто избежал наказания, и тех, кто им сочувствовал, был достаточно богат и родовит, чтобы иметь домовика?», — гадали Гарриет и Сириус в этот вечер (и во многие следующие). Ломая голову над загадкой, они составляли списки и копались в семейной библиотеке Блэков. Среди Пожирателей таких осталось не столь много, но как Сириусу и Гарриет было узнать имена их домовиков? Сириус даже достал Омут памяти, чтобы обратиться за помощью к своей юности, и они проводили целые дни, скрючившись над ним; но ни в одном воспоминании имени «Добби» так и не оказалось.

По крайней мере, Гарриет узнала много интересного о Сириусе: о том, каким проказливым мальчишкой он был и на каких шалостях его ловили родители; какими были его брат Регулус и кузины Нарцисса и Беллатрикс; наконец, что из себя представляла семья Блэков во главе с матушкой и отцом Сириуса. Гарриет даже увидела дядюшку Альфарда, который подарил Сириусу дом, в котором они сейчас жили. За этот подарок матушка Сириуса выжгла Альфарда с семейного дерева.

Гарриет чувствовала, что ее ноги затекали над Омутом, лишь когда почти падала — настолько захватывающе было погружаться в детство и юность Сириуса. Только вот даже его несчастливые воспоминания были словно подернуты темной дымкой — следом прикосновения дементоров, с горьким сожалением отмечала она про себя.

В один погожий августовский день, устав от бесплодных поисков, они выбрались в сад.

— Какая разница: курить сигары за пятьдесят сиклей или за десять галлеонов? Эти что, золотом посыпаны? — искренне недоумевала Гарриет.

Сириус иногда делал странные, очень дорогие покупки, но на самом деле не был бешеным мотом. Однако эту штуку с сигарами за десять галлеонов она понять не могла. Зачем переплачивать за отраву, да еще столько?

Сириус ухмыльнулся. За прошедший год его жидкие усы превратились в густые и блестящие, правда, на них все также, как и на голове, проглядывали седые волоски.

— Это особое удовольствие, Гарри. Вырастешь, попробуешь — поймешь, — лениво ответил крестный, с удовольствием затянулся и зажмурился, как кот.

Гарриет закатила глаза. Пока они были у океана, Сириус затягивался так же: будто кот, который добрался до сметаны. Дамочек (которые вечно ошивались рядом) этот вид курящего Сириуса впечатлял еще больше, чем вид Сириуса обычного. Они слетались на него, как пчелы на мед, а крестный и не думал от них отмахиваться; напротив, он, казалось, наслаждался этим вниманием настолько, насколько мог. Познакомившись с очередной дамочкой, он никогда не бросал Гарриет, чтобы уйти с той… есть мороженое, наверное, или чем там взрослые занимаются на свиданиях. Но частенько, когда Гарриет валялась вечером в постели с книжкой, Сириус говорил ей: «Я на пару часиков, скоро вернусь», — и выскальзывал наружу, а возвращался всегда в хорошем настроении.

— Ты ходил на свидание с той женщиной? — спросила Гарриет в один из таких вечеров.

— Ага, — весело отвечал Сириус. — Ты как тут, не скучала?

Гарриет показала книгу, намекая, что ей некогда было скучать, и ушла в ванную — беситься. Она знала, что не должна ревновать, знала, что Сириус не перестанет любить ее, сколько бы женщин он ни встретил, и что ревновать — это глупо и по-детски. Знала — и все равно не могла избавиться от опаляющей, бешеной ревности, которая растекалась по всему телу злыми языками пламени.

Вспомнив эту ревность, Гарриет вновь ощутила ее вспышку, но быстро подавила. Вспышка легко сдаваться не хотела и не погасла полностью, а осталась тлеть, будто придавленная крышкой. Гарриет снисходительно на нее поглядела и оставила догорать.

Вообще-то Гарриет была уже довольно взрослой и многое знала о… всяких взрослых вещах. Она предполагала, что Сириус занимается как раз такими вещами с этими женщинами, и отчего-то это расстраивало и злило ее еще сильнее. Но Гарриет старалась изгнать любые мысли об этом из своей головы: думать такое было слишком стыдно и неловко, и вообще это было не ее дело.

— Я видел, как Хедвиг улетела сегодня утром. — Сириус отвел руку с сигарой на черный подлокотник лавки. — Ты снова пишешь Гермионе?

— Хочу проверить, попытается ли Добби снова украсть письмо, — кивнула Гарриет.

— Вот как. И что оно тебе даст, если Добби опять его украдет?

— Не знаю, — честно ответила Гарриет, пожав плечами. — Что-нибудь да даст.

Сириус усмехнулся. Гарриет знала, что он поддерживает ее: даже когда точно не знаешь, что происходит, порой лучше сделать хоть что-нибудь, чем осторожничать и не делать совсем ничего.

А иногда наоборот, но эта идея Сириусу уже не нравилась.

— Твоя мама любила писать письма, — вдруг поделился он. — Даже через много лет она не переставала восхищаться тем, что совы всегда находят нужный адрес.

Гарриет с жадностью поглядела на Сириуса: этого он ей еще не рассказывал. Тем ценнее это новое знание было, что Гарриет тоже любила писать письма и тоже беспрестанно удивлялась, как совы всегда знают, куда лететь. В ней поднялось особенное теплое чувство общности и близости с мамой, которое было даже сильнее, чем кровная защита, текшая по ее венам.

Писать письма было словно оказаться в эпохе, где все носили длинные платья, а по улицам ездили экипажи, запряженные лошадьми.

— Да. — Сириус стряхнул длинную шапочку пепла прямо на землю и размазал пепел ботинком. На земле осталась серая полоска. — А вот Джеймс, наоборот, не любил. Бывало, мы с Ремусом по несколько недель ждали от него письма на летних каникулах — все впустую. А потом он заявлялся на Кинг-Кросс как ни в чем не бывало и даже не пытался оправдываться: мол, ребята, вы же знаете, как я всю эту писанину не люблю.

Ностальгическая улыбка осветила лицо Сириуса. Гарриет знала эту улыбку: она была светлой, но к ней неизменно примешивалась тоска. Сразу после освобождения это была болезненная, мучительная тоска, но теперь, к радости Гарриет, она была едва заметной и почти такой же светлой, как сама улыбка.

— А кому мама чаще всего писала? — спросила Гарриет, придвинувшись к Сириусу. Дым уже давно стал привычным и не раздражал ей ни нос, ни горло.

— Родителям, наверное. Я их только раз видел, на свадьбе. Но они были очаровательными стариками, клянусь. Лили с ними очень повезло. Даже не представляю, как в семье Эвансов появилась Петуния. Может она приемная, как думаешь?

Гарриет хихикнула. Шутка откликнулась тем сильнее, что Гарриет и была, и чувствовала себя приемной в семье Петунии.

— А еще кому?

Сириус запустил руку в волосы.

— Дай подумать… Когда они уже прятались в Годриковой Впадине — мне и Ремусу. А, еще Мэри Макдональд — это была ее подруга, мы все учились на одном курсе. Сейчас живет где-то на континенте, уехала с семьей еще во время войны. Ее мать была магглорожденной, знаешь.

Гарриет снова кивнула. До чего ее мама была смелой и принципиальной! Гарриет не знала, как сама поступила бы на ее месте. Та ведь не была связана с Волдемортом, как связана Гарриет, так почему маме было не убедить папу уехать и жить спокойно где-нибудь в Австралии? Да, непременно в Австралии — самом спокойном месте на планете. Из опасностей — только ползучие твари, но они явно предпочтительнее, чем невменяемые Пожиратели смерти.

— Только что я понял, что у Лили не было лучшей подруги, — продолжил Сириус, вырывая Гарриет из размышлений, — она была мила почти со всеми, кто ее окружал, но ни с кем не поддерживала особой связи. Макдональд была ей ближе, чем остальные подруги, но, думаю, они не были так близки, как ты и твоя Гермиона.

Гарриет уставилась на Сириуса во все глаза: она была уверена, что у ее мамы был кто-то такой же близкий, как для нее была Гермиона. Ведь Сириус и Ремус всегда описывали маму как доброго и отзывчивого человека, а Гарриет знала, что порой может быть очень даже злой и грубой. Почему же у мамы, которая была добрее ее, не было кого-то столь же близкого?

— Не могу представить, — сказала Гарриет. — Всегда думала, что у мамы был хотя бы один лучший друг.

Сириус замялся тем образом, как всегда с ним случалось, если он ловил себя на мысли, которую не хотел произносить вслух.

— Что? — настойчиво спросила Гарриет. — Скажи.

Крестный сделал затяжку: давал себе отсрочку.

— У Лили был лучший друг… до пятого курса. Потом они рассорились и больше никогда не общались.

Любопытство Гарриет теперь можно было черпать ведрами, как из колодца.

— Кто? Скажи! Она была с вашего курса?

Сириус снова замялся, снова затянулся — отросшая пепельная шапочка упала сама, а сигара кончилась.

— Он, а не она. Нюниус. Северус Снейп.

* * *

Любимая, прости, что отдаляюсь,

Когда отлив мирской меня влечет,

И мрачными желаньями смущаюсь,

Попав в суровый их водоворот.

Надо бы привести дом в порядок, но было лень. И почему школьных эльфов можно использовать только на территории Хогвартса? Северус в раздражении отпихнул ногой упавшую газету с улыбающейся мордой Локхарта — старик совсем выжил из ума, если назначил этого пустоголового нарциссичного болвана на должность учителя ЗОТИ. Даже под его, Северуса, руководством дети страдали бы меньше.

Хотя это он, наверное, перегнул.

Пойми, что без тебя не знал я света,

Другая не светила мне звезда.

Вся жизнь моя была твоей согрета,

Но все тепло исчезло навсегда.

Северус планировал пробыть в доме, свободном от напоминаний о всяческих школьных обязанностях, как можно дольше, но скука убивала его. Он уже сполна воспользовался свободным временем, чтобы поработать над своими исследованиями и изучить выпуски научных журналов, на которые не было времени в конце учебного года. Он даже снова взялся за перо, чтобы написать пару стихотворений, которые будут вечно пылиться в его секретных шкафчиках и которые никто другой никогда не прочтет.

Со временем не стало меньше боли,

Но перестал я замечать ее.

Я научился жить усильем воли,

Из праха поднимая бытие. *

Он, конечно, посвятил их Лили. Как и всё, что когда-либо писал.

Сахар в последнее время скакал. Северусу порядком надоело поедать сахарные кубики, словно он был какая-нибудь балованная лошадь. Мало того, мрачные мысли кружили над ним, словно облако тли, и редко когда Северусу удавалось прогнать их: лишь забыть на короткое время, а потом они снова на него нападали. Порой им овладевала равнодушная вялость, и так безразличен становился мир вокруг, что ничего не хотелось — только лечь в неуютную постель и уснуть до начала семестра. Лишь дисциплина, которую Северус годами воспитывал в себе, удерживала его от того, чтобы превратиться в жалкого слизняка.

В конце концов он признался себе, что соскучился по Хогвартсу. Несмотря на воспоминания юности, которые преследовали его на каждом этаже, в каждом коридоре и каждой классной комнате; несмотря на Дамблдора, которого ему до сих пор хотелось проклясть за то, что тот позволил Квиреллу зайти так далеко; несмотря, наконец, на рабочие задания, которые враз появлялись, едва он переступал порог замка, именно там Северус и чувствовал себя лучше всего. Хогвартс всегда был его настоящим домом.

Он сгреб все пергаменты, которые испортил неудачными, убогими строками, и уничтожил их, взмахнув ладонью. На столе остались перо с чернильницей, еще кое-какие бумаги, слой пыли, который вновь появился после того, как Северус воспользовался очищающими чарами чуть более недели назад; чашка с остывшим эспрессо и связной дневник, раскрытый на последнем отчете мисс Поттер, нетипично сдержанном.

С начала каникул она писала ему в блокнот пространные письма, в которых подробно описывала не только продвижение по летнему заданию, но и то, как она проводит каникулы. Он получал от нее эти послания, даже когда девочка жила у Петунии и когда уехала с Блэком на Карибы. Теперь Северус знал, на сколько фунтов поправился кузен мисс Поттер и какой высоты «визгливый голос этой женщины с лошадиным лицом». Мисс Поттер подробно отчиталась ему, насколько белы пески и прозрачны воды того острова, где они с Блэком остановились; каковы на вкус листья пальмовых деревьев и во что одеваются карибские волшебники. Местные женщины — и волшебницы, и магглы — по рассказам мисс Поттер были весьма скупы: они «явно экономили на ткани, которая могла бы прикрыть лишний сантиметр их кожи». Помимо того, что мисс Поттер рассказывала о своем времяпрепровождении с обстоятельностью писателя, она выспрашивала Северуса, как проводит время он; из письма в письмо она вызнавала, как у него дела, и то, что всякий раз Северус оставлял эти расспросы без ответа, откликаясь только на сообщения о летнем задании, никак не удерживало ее от того, чтобы устроить ему очередной допрос в следующем послании.

И теперь, когда она лишила его еженедельных объемистых опусов, которые уже стали ему привычны, Северус был сбит с толку. Не то чтобы он скучал по этим письмам — хотя читать их и было увлекательно: мисс Поттер писала о том, что находила любопытным или важным, с присущей ей живостью и юмором, — однако теперь Северус накручивал себя из-за резкой смены их тона.

«Профессор Снейп,

Я освоила чары уменьшения. Прикладываю список того, как можно использовать их в бою».

Вот и все. Вместо нескольких страниц — две строчки, отозвавшиеся в Северусе тревожным холодком. Он даже думал наведаться в дом Блэка, чтобы убедиться, что с мисс Поттер все хорошо (что ее не похитили, и что письмо написал не Пожиратель, державший ее в тугих оковах холодного грязного подвала), но по здравому рассуждению заключил, что тогда Блэк бы уже поставил на уши всех, включая Дамблдора, а Дамблдор бы непременно сказал ему.

Возможно, девчонка просто обиделась. Ей только исполнилось двенадцать, и тонкая броня, защищавшая мисс Поттер от обиды на то, что Северус пренебрегал всеми ее личными посланиями, могла наконец лопнуть. Он должен был быть довольным этим.

Вместо этого он бросил тревожный взгляд на открытый дневник и уставился на желтоватую страницу, будто ждал, что там появится что-то еще. Пустая надежда: до ближайшего отчета мисс Поттер оставалось еще четыре дня, а она ни разу не нарушала установленный срок. При всей ее непосредственности порой мисс Поттер была на редкость последовательна.

Северус встал из-за стола (со вспышкой жалкой радости, что не потемнело в глазах и что он не распластался по полу) и отправился собирать пожитки, большую часть которых все равно оставил в Хогвартсе. Дом теперь ни к чему было приводить в порядок. Пусть утопает в пыли до следующего лета, когда Северус вернется сюда. А может, и не вернется.

Собрав все, что было нужно, он вернулся к рабочему столу, где осталась всякая мелочь. Вернулся и замер: на странице его парного дневника знакомым почерком оставили новое послание:

«Профессор, нам нужно встретиться. Как насчет завтра в полдень? Сириуса не будет дома, и он не узнает о моем отсутствии.

Это может быть связано с НИМ».

Северус схватил блокнот, ненароком опрокинув чернильницу. Вся квелость вмиг с него слетела. Он перечитал сообщение несколько раз, но сомнений не оставалось: слово «ним» мисс Поттер подчеркнула дважды.

Он торопливо нацарапал ответ.

* * *

По небу плыли ленивые, тупые облака, докучливый ветер плевался резкими порывами прямо в лицо, а визгливые вопли трехлетки, закатившего истерику посреди парка, прогрызали Северусу барабанные перепонки.

Может, ему еще повезло, что он работал в Хогвартсе, а не в детском саду.

Он осмотрелся: вокруг неторопливо гуляли влюбленные парочки и мамаши с детьми; та, что пыталась успокоить свое трехлетнее чудище, напрасно тратила силы: с таким же успехом можно было уговаривать Темного Лорда раздавать сладости магглам. Неподалеку вылизывалась кошка, напомнившая ему Макгонагалл — не хватало только отметин вокруг глаз для совершенного сходства. Но Макгонагалл вряд ли бы стала слизывать грязь с лап.

Мисс Поттер еще не было.

Северус беспокойно глянул на свои маггловские часы: был уже полдень, а девочка никогда не опаздывала. Он поднялся с обшарпанной деревянной скамейки и стал расхаживать из стороны в сторону. В маггловских джинсах ходить было непривычно, пусть он и не изменил себе и достал черные. Снова глянул на часы — прошла лишь минута, — заставил себя сесть: ни к чему привлекать к себе внимание беспокойной ходьбой, даже если вокруг только магглы. Вцепился в шершавый подлокотник лавочки и зашипел, занозив палец.

Трехлетнее чудище все завывало.

Мимо пронеслись двое мальчишек на велосипедах, как раз возраста мисс Поттер; они, кажется, ехали наперегонки. Едва не сбив с ног старушку, поганцы умчались дальше, чтобы продолжить гонку. Невоспитанные мерзавцы. Северус бы заставил их потрошить дохлых жаб до конца недели.

Чудище наконец стало затихать, и он скорее почувствовал, чем услышал шаги позади себя. Северус обернулся и подавил вздох облегчения: мисс Поттер, целая и невредимая, наконец явилась. Было странно, почти комично видеть, что они оделись одинаково: в черные джинсы и черную футболку.

С ярким румянцем на щеках, чуть запыхавшаяся, она торопливо приблизилась. Едва склонилась к нему и сказала тихо и ровно:

— Простите, профессор. Сириус ушел позже, чем я ждала.

Северус молча кивнул, поднялся и направился к закоулку, где можно было незаметно исчезнуть. Он приметил его еще вчера вечером, когда ходил сюда на разведку. Мисс Поттер, ни слова больше не говоря, пошла вровень с ним. Он заставил себя идти медленнее, чтобы она смогла отдышаться.

Как он и ожидал, мисс Поттер подросла, но все еще казалась такой маленькой и хрупкой, что Северус невольно содрогнулся, вспомнив, как всего два месяца назад она вышла победительницей из схватки с Квиреллом и Темным Лордом у того на затылке. Кожу ее покрывал карибский бронзовый загар, но она не выглядела здоровой и свежей: веки девочки странно опухли, и под глазами залегли тени. Но больше, чем свидетельства плохого сна, Северуса настораживало ее молчание; настораживало то, как она избегала смотреть на него, сжав зубы; как хмурилась, держа спину до неестественного прямо.

Вскоре показался нужный им закоулок, неприметный и старый. Северус провел ее в самую его глубь и протянул ей руку. Все так же, не глядя на него, а куда-то перед собой, мисс Поттер взяла ее. Он крепко сжал ее ладошку.

Когда железные обручи аппарации наконец рассеялись, Северус вдохнул и открыл глаза. Они были в Паучьем Тупике.

* * *

Стихи — переделка «Воспоминания» Эмили Бронте в переводе Т. Гутиной.