Тепло (джен)

Можно ли сгореть в ледяном пламени?

Бессмысленный вопрос — он сам был тому свидетелем и знал, что глаза его не обманули. Бледно-голубой огонь унес жизни десятков волшебников, не дав им ни единого шанса на спасение. Волшебников, которых он привел на Пер-Лашез, и за гибель которых был в ответе.

Только вот ему было это безразлично.

Существовало множество способов притупить чувства, волшебных и маггловских, но на кладбище ему не было нужды прибегать ни к одному из них, столь сильным оказалось душевное потрясение. Он одновременно и знал о том, что Лита может пойти на этот шаг, и не мог поверить в подобную возможность. Неужели ей было с ним настолько тяжело, что она решила выйти на линию огня и, подставив себя под удар, бросить отчаянный в своей бессмысленности вызов Гриндевальду? Неужели, будучи его невестой, она до самых последних секунд считала его почти чужим человеком, который сумеет оправиться, после того как она — наверняка — потерпит поражение и погибнет?

И ее последние слова. «Я люблю…» кого? Тебя? Вас? Сердце склоняется ко второму варианту. Лите всегда было легче с Ньютом, ведь они оба были не от мира сего (как это называл его младший брат? «Средняя голова»?..), а ему всякие причуды были чужды, и он просто слишком сильно ее полюбил. Но в действительности она не любила никого из них, потому что в конечном итоге она оставила их обоих. Прекрасная, завораживающая, но холодная, как пожравшее ее пламя. Не для него она была рождена. Не ради нее он будет жить.

Если, конечно, тень черной магии Гриндевальда не заберет его раньше.

После ее гибели у него в груди продолжает жить забравший ее холод. Он никак не может согреться — не помогают ни чары, ни зелья. Вместе с братом они возвращаются в Англию, с кем-то о чем-то говорят и что-то решают, и он ведет себя так, как и положено волшебнику на его должности, но все это происходит по инерции. Ледяное пламя, словно дементор, забирает у него душу. Ему безразлично, чем закончится борьба с Гриндевальдом, его не заботит, что скажет Дамблдор. Все, что ему остается, это медленно сгорать от холода, сотворенного не столько магией темного волшебника, сколько поступком его возлюбленной.

Кажется, Ньют привел его в свой лондонский дом — туда, где он держит своих магических существ. Кто-то тычет ему в рукав своей влажной мордочкой, кто-то тихо курлыкает неподалеку. Судя по всему, нюхль утащил его часы, но ему все равно. Он хочет лишь дождаться того, когда все это закончится. Наверное, уже недолго. Нужно лишь немного подождать.

— Мистер Саламандер?..

Он вздрагивает, когда чьи-то руки осторожно ложатся ему на плечи. В воздухе возникает запах корицы, смешанный почему-то с ароматом весеннего леса и безмятежной реки, и вместе с ними приходят покой и… тепло.

— Я приготовила чай, мистер Саламандер, возьмите…

Мягкие женские ладони бережно подают ему кружку. Холодное пламя внутри сопротивляется и, взметнувшись, пытается устроить бурю, чтобы скорей его пожрать, но тепло, пусть еле заметное и кажущееся слабеньким, оказывается упрямым. Дрожащими пальцами он берет кружку, делает глоток. Чай с медом и корицей напоминает о детстве. Дом, как он мог забыть. Он больше не в Париже, он дома.

Маленькими глотками он продолжает пить чай, и тепло шаг за шагом, клеточка за клеточкой гасит холод в его груди. Женщина, что подала ему кружку, ходит по комнате, ласково беседуя с магическими животными. Добрая, светлая, живая. И теплая, как воспоминания о доме.

Оказывается, ледяное пламя можно потушить и без волшебства.