Солнечный круг (джен)

Белесый и удивительно ровный, будто нарисованный циркулем, круг — солнце — единственное, что можно было разглядеть сквозь интересное черное стеклышко. Папа сказал, что оно из маски сварщика. Редкая вещица.

Ромка очень старался его не потерять, но все равно потерял. Или кто-то свистнул. Он точно не знал, да это уже и неважно, потому что стеклышко вдруг нашлось. Просто оказалось в Ромкиных немного грязных и заусенистых пальцах. А как? — Он не мог вспомнить. Еще раз посмотрев сквозь темное стекло на солнышко, Ромка сунул ценную реликвию в карман коротких серых шорт и огляделся.

Хорошо знакомый, но будто основательно подзабытый двор. На выбеленном светом асфальте резко чернели тени ямок и выщерблин и пятнистый узор листвы. Молодой карагач тихо шелестел ею всего в паре метров от Ромки, а в отдалении, ближе к соседнему дому, высился тополь.

Однажды Ромка нашел под ним птенца с растрепанными и вывернутыми крыльями, широко разевающего треугольный клюв и жалобно попискивающего. Гнездо тоже вскоре обнаружилось на одной из веток. Слишком высоко. По совету бабушки Ромка просто пристроил желторотика в тенечке на заборе, чтобы "родители прилетели и забрали".

Несколько часов спустя птенца там уже не было, но на траве валялись несколько подозрительных перышек. Тогда пришлось проглотить слезы и поверить, что перья просто выпали, пока родители, подхватив клювами — а чем еще? — уносили птенчика в гнездышко. А теперь Ромка просто нахмурился, сжал губы и перевел взгляд туда, где напротив третьего подъезда покачивала длинными ветвями ива. Под ней всегда было уютно сидеть в тени, а еще торчала рядом из земли колонка с холодной, вкусной, пахнущей мокрым железом водой.

Ромка решительно зашагал в том направлении. Заскрипел под ногами песок и захрустели камешки, слишком отчетливо и неприятно.

Вытянувшаяся на четыре подъезда пятиэтажка смотрела равнодушными занавешенными окнами разной степени вымытости. В палисадниках, где не вытоптали, зеленела, начиная понемногу желтеть, трава. Кое-где склоняли оранжевые цветки лилии. А ветви соседской черешни призывно краснели спелыми плодами. Но все было странно и жутковато безлюдным.

Прозрачная, бликующая под солнечными лучами струя воды ударила в землю, разбрызгиваясь во все стороны и усеивая и ноги, и потрепанные домашние сандалии каплями грязи. Но ощущение прохлады и свежести все равно подняло настроение, пусть и совсем ненадолго. Наклонившись и касаясь губами холодного металла, Ромка напился, выпрямился и вытер рот тыльной стороной кисти, с удовольствием размазав влагу по щеке до самого уха. Еще раз оглянулся. Все-таки странно, что никого нет.

Ромка побродил, позаглядывал в темные подъезды, от которых тянуло горьковатой сыростью, наведался в "штаб", сооруженный на одном из подъездных козырьков из разобранных картонных коробок и старых ковров. Никого. Он постоял под Вовкиными окнами, но ни позвать друга, ни, поднявшись на второй этаж, позвонить в дверь не решился, смутно подозревая, что никто не отзовется, не выйдет и знакомые живые звуки просто умрут в этой безлюдной и безучастной тишине без всякой пользы. Мысль неприятно оцарапала изнутри живот, и Ромка поспешил отогнать ее подальше и просто подождать.

В шатре из мерно покачивающихся ивовых ветвей он долго сидел, прислонясь спиной к толстому шершавому стволу и водя палочкой по глинистой сухой земле. Он что-то рисовал, но, когда поднялся и уныло побрел домой, уже не сумел вспомнить, что. Асфальт дышал жаром, макушку напекало солнце, и путь к спасительной прохладе своего, первого, подъезда показался ему невероятно долгим.

Обитая черным дермантином дверь, вопреки опасениям, подалась, отворилась и впустила внутрь. Квартира встретила темным коридорчиком, гостиной с до боли знакомой мебелью, танцем пылинок в желтых лучах, струящихся через притененные раскидистым кустом винограда окна спальни... И пустотой. Пустотой дышала кухня, на которой не возилась у плиты бабушка. Пустело отцовское кресло, хотя на журнальном столике лежала будто бы только что оставленная им газета и как будто бы даже чувствовался слабый запах типографской краски и мужского пота. И ни в спальне, ни на веранде, ни в ванной не встретил он ни мамы, ни сестры. Можно было подумать, что они просто куда-то ушли ненадолго, но Ромка почему-то знал, что нет.

В носу защипало. Ромка лег на кровать и укрылся покрывалом с головой. Окно просвечивало сквозь него белесым прямоугольником, на фоне которого вдруг появился чернильно-черный круг — как небо через стеклышко, только наоборот. Черный круг притягивал. Хотелось лежать и смотреть на него, постепенно проваливаясь, или... Ромка резко отбросил покрывало и сел. Ему нестерпимо захотелось на воздух, а, оказавшись на улице, он, сам не понимая зачем, побежал к тополю. Необъяснимо и странно, но в траве почти сразу же отыскался слеток, изломанный, но живой. И Ромка недолго думая подхватил его и полез наверх.

Ветви кололи руки, и почти сразу начали саднить ободранные об кору коленки. С каждым метром тело становилось тяжелее, ныло, болело, но Ромка все-таки долез до гнезда и посадил туда слетка, после чего подтянулся из последних сил и заглянул внутрь. Птенца не было.

На дне белел четкий и ровный круг белесого солнца посреди непроглядной тьмы. Ромка подался к нему и полетел.

* * *

Солнце разделилось на пять ярких кругляков, и Роман Николаевич пришел в себя.

— Изломанный, но живой, — услышал он, как врач говорил его жене и постаревшей маме. — Это главное. А кости срастутся, и раны заживут.