Красавец-мерзавец (джен)

Гордо скину плащ, в даль направлю взор

Может, она ждёт? Вряд ли, это вздор

И, издав дикий крик, камнем брошусь вниз

Это моей жизни заключительный каприз⁽¹⁾

Если что-нибудь может пойти не так — оно пойдёт не так. В случае с Горшочком это и вовсе означало, что они живут на пороховой бочке. А когда подобный риск — образ жизни, то уже и ко многим вещам относишься спокойно. Кое-какие звоночки пропускаешь мимо ушей, пока те не превратились в набаты колокола.

К тому же Андрей привык доверять своей интуиции. Не раз она выручала его, особенно в случае с Михой. Шестое чувство шептало, например, когда внезапно пропавшего Мишку стоило разыскивать, и срочно, а когда — можно не торопиться, всё относительно спокойно. Этакий светофор в сознании зажигался. Желтый — насторожиться, но, пока, ничего не делать — авось сам скоро объявится. Красный — ну, всё, голубчик, беги, ищи-свищи свой ветер в поле. Благо интуиция вкупе с горьким опытом подсказывали, где его искать.

В этот же раз всё шло «не так» с самого начала. И будь Князев немного трезвее — он бы спохватился гораздо раньше. Намного раньше. Но… Тогда же всё перекрывала крепкая проспиртованность организма и ответственность перед слушателем, оргами и директором.

Всё же Нашествие, а не хухры-мухры. Крупнейший фестиваль в России, их группа — хедлайнеры. Выступить надо было кровь из носу. А это было проблематично: хорошо отметив Мишкину днюху — гудели три дня — на четвертый их еле-еле погрузили в автобус (как не лесовоз, ибо все были в дрова) и довезли до места выступления.

Впрочем, Андрей за время поездки-болталки по оголённым нервам хоть немного очухался, по крайней мере выполз сам. Проблевался в кустах, но это совсем не та лирика, которую от них хотели услышать.Зато стало полегче.

А вот Миха… Сейчас друже был телом неодушевленным, тем самым пресловутым горшком. Хоть в печку его сажай — ноль эмоций. Этакое украшение интерьера. Жаль, что варианта просто поставить его на сцену и попеть рядом — не было. Слушатель неистово ждал именно его, и не в качестве сомнительного украшения (весь помятый, но живой), а как фронтмена. Этакой зажигалочки для и без того заведённого народа. Да, что хорошего в подобных фестах — особо из штанов выпрыгивать тут было необязательно. Люди сами себя распаляли.

И всё же надо было хотя бы минимально привести Миху в работоспособное состояние. Благо Яшка с Балу, тоже более-менее очухавшиеся, помогли дотащить Горшенёва до палатки. Воздух не воздух, а у того состояние по-прежнему — нестояния.

Вначале у них была надежда, что легкий ветерок на контрасте после духоты автобуса поможет. Но, нет. Пришлось экстренно приводить в чувство. Минералка, опохмелка, таблеточки — от таких методов Мишка чуть приободрился, но весь стал странного зеленовато-серого оттенка. Для образа утопленника какого, конечно, великолепно, но, увы, на сцену разве что выползти мог. И то — с большим трудом.

Оставалось только благодарить судьбу, что выступать им только через пару-тройку часов. Вечерком, на закуску собравшемуся люду. Зато есть время, чтобы хотя бы поставить фронтмена на ноги. Если уж Горшочек в дрова, то надо было вытесать из бревна Буратино. Стойкий оловянный солдатик всё равно не получится, так хоть этого ловкача вернуть бы!

Вода камень точит. Потому-то медленно, но верно у них получалось придать хотя бы чуть более пристойный вид Мишке. Ещё бы пара часиков сверху — может быть, чего бы и вышло с этой затеи. Но время в этот раз работало против них — бежало все быстрее и быстрее. Пока Горшенёв сонно пиликал опухшими веками. Какие уж тут скачки по сцене!

У Андрея даже пару раз мелькнула шальная мысль выйти без Михи, или вообще не выходить. В первом случае обиделся б Горшок — да, я ж ничего был! И попробуй переубеди, а во втором их пустят на мясо орги и фанаты.

Пусть так, но что-то глубоко внутри шептало, зудило и свербело, что это был самый лучший вариант. Варианты! Что угодно, но не выпускать Мишку сегодня на сцену. Но… Толпа явно ждала Горшка и требовала шоу. И Князь отмахивался от этого мухой мельтешащего внутри чувства всеми лапами. Это был раз.

Немного приободрял и приглушал интуицию тот факт, что к их выходу ситуация стала почти нормальной. В конце концов не впервой им, особенно Мишке, появляться на публике в подобном раздрае. Не раз их выручала эта особенность Горшка — петь в любом состоянии, в противном случае концерты они бы отменяли через раз. Если не чаще.

Ну, или не отменяли, но Андрею пришлось бы туго. И выступление на себе тащить и стараться не обращать внимание на окрики фанатов: а где Горшок? Особенно в начале выступления. Потом они успокаивались, понимая, что из-за кулис Мишаня к ним не выскочит и надо довольствоваться и распеваться тем, что имеется. Князем, то бишь. Бесило ли это? Да. Хотел ли он частого повторения таких ситуаций — да не в жизнь! Деваться порой, впрочем, было некуда… Но тащить такой крупняк как Нашествие в одного… Не, стоит на ногах Горшочек — и ладно!

Чтобы дать Михе ещё немного времени (вдруг свершится чудо Протрезвления), пошептавшись с оргами, придумали выходить по одному, вместе с факелоносцами — новая фишка от режиссеров сего действия. Торкнуло их в этом году на огонь. На сцене тоже планировались фейерверки (по темноте да у хедлайнеров — тема, конечно!), там вообще какая-то запрограммированная по времени была история — их всех даже специально предупредили держаться подальше от края на «Скале».

Никто не хотел потом огребать за поджаренных панков. Фанаты-то у них соответствующие. Тут одним иском судебным не обойдешься. А тут предупреждены, значит, вооружены. Как ещё на словах-то сказали, а не договор о снятии ответственности подписать дали, ха. Это тогда казалось почти смешным. А сейчас… Знак это был. Точно знак.

— Рванёт так, что подпалить может серьёзно, — сумрачно сказал один из пиротехников.

Тогда-то Андрей снова почувствовал это странное чувство. Во второй раз. Предчувствие беды, вот как он это потом обозначил. И снова отмахнулся. Все же слушали, даже Мишка, озабоченно сдвинувший брови. Все всё поняли, покивав послушными болванчиками. Так что при соблюдении техники безопасности всё будет зашибись, по крайней мере, так казалось. Но за Горшком всё же надо бы присмотреть, — так решил Андрей тогда. Мало ли, забудет на эйфорическом кураже.

Хотя последнее маловероятно. Ему и просто передвигаться тяжеловато. Не то что к краю сцены приползти. Только вот заведённая толпа умела в ответ подстегивать и артиста, делясь своей энергией. Так что Мишка мог и расходиться, и распрыгаться… Скала же к прыжкам прямо-таки располагала, да. Чего втайне и боялся всегда Князев. Горшок мог эту песню принять как руководство к действию. И всё же тогда он надеялся, что всё обойдется. Нужно просто проявить внимательность. Только и всего. Ничего сверхъестественного.

Третий раз случился уже на сцене. Мерзкое чувство начало накрывать по полной, опутывая липким страхом, словно гигантский паук, и не прогонялось, чтобы он не делал.

Обострилось то, когда Мишка не послушал уговоров подскочившего Яшки и подошёл максимально близко к установленным снарядам. Как раз в начале Скалы. Князев сначала подумал было, что забылся, увлёкся, щас отпрянет.

Но сам, подойдя ближе, понял: Мишка не отойдёт. Этот дуралей целенаправленно подходил всё ближе и ближе, пока не остановился прям над заложенными салютами. Ещё и факи в толпу успевал показывать — только тут Андрей, наконец, сложил два и два и, холодея, осознал, что Горшок решил в прямом смысле самоубиться на глазах у многотысячной толпы. Ярко закончить свой путь, устроить последнее шоу. Со взорвавшейся звездой, бл*дь! И плевать на чувства этой самой толпы, друзей, что остались позади, и Князева, песня которого будет испорчена навсегда, прочно заассоциировавшись с этой выходкой.

Всё это пролетает в башке со скоростью молнии. Плевать на песню. И то, что найдутся те, кто обвинит во всем его, вместе с текстом Скалы и вообще… Это так неважно. Сейчас, когда этот дурачок стоит на краю и беззубо лыбится, показывая любимый жест экстазной толпе. Шестеренки в голове вращаются туго, но их хватает на эти выводы. И на то чтоб услышать:

— Бл*дь, — заорал позади Балу, который тоже, видимо, расклад считал, — убирайте оттуда Горшка!

Не переставая петь, Андрей кинулся к Михе. Снаряды должны были вот-вот рвануть. От катастрофы отделял миг. Однако не в меру рациональная часть Андрея Князева несколько замешкалась, чтобы аккуратно положить микрофон на пол — за разъ*банный микрофон наверняка вычтут. А его уже порядком за*бало краснеть перед Гордеем, который с особенным тактом и чувством зачитывал им счета за расхлестанные стулья, сцену, микрофоны, комбики, двери унитазных кабинок и гримёрных… Это он ещё про гостишки и поезда ничего не сказал. Там свои статьи расходов были.

К несчастью, эта задержка и стала роковой — обхватив Мишку за плечи руками, Князь почти успел выдернуть его. Но в ту же минуту яркая вспышка ослепила всё вокруг, руки моментально начало невыносимо печь. Андрей машинально завалился назад, несмотря на боль, не отпуская и заваливая вместе с собой стоявшего столбом Горшка.

Руки по-прежнему горели (возможно, даже в самом прямом смысле, бл*дь!), но он из последних сил вцепился в Мишку, которого теперь уже словно в судорогах сводило. В голове от боли простёрся кроваво-белесый туман (а может, то просто едкий, окутавший все лёгкие дым через уши просочился), перед глазами плыло… Сцена и поле куда-то вращались, как и почти полностью погруженное во мрак небо, на котором откуда-то проступали звездочки… Видимо, искры из его глаз. Или последние залпы *банного салюта!

Краем поддёрнутого сознания отметил, что парни сбились с мотива, а толпа всё ещё ревёт и кричит, срывая глотки, допевает песню, не понимая ещё, что на их глазах только что случилось что-то страшное. Не часть шоу. Вовсе нет!

Сам он тоже мало понимает происходящее. На первый план было выползает собственная сильнейшая боль в руках, отдающаяся покалываниями в кружащейся башке, но всё перекрывает внезапно четко открывшийся вид тлеющей на плечах и груди Мишкиной футболки… Андрей очумело моргает — и вот выплывает из тумана и сам Мишка, трясущийся и выламывающийся… Наверняка, что-то истошно кричавший. Но собственные уши ощущаются, словно ватой забитые… Или между ними толща воды… Вода… Да, та бы сейчас им пригодилась. Жар медленно расползался по телу, кажется часть Князя всё же горела.

Много, слишком много всего. Окружающий мир слился в какофонию из неожиданно прорезавшихся, пусть и на небольшой громкости, звуков и пёстрых, быстро сменяющих друг друга картинок. Пока из этого водоворота его не выдирает вдруг четкий образ. Шур… Да, Шурка Балунов внезапно оказывается перед ним полуразмытым белесым пятном:

— Андрей, Андрей! Князь, бл*! — по-прежнему приглушенно доносится со стороны Балу.

Кажется, и мозги всё ещё неповоротливо скрипят, его пытаются заставить Миху отпустить. О помощи кричат. А у Андрея одно желание — прижать крепче, раз вырывают. Нельзя расцепляться с Михой, нельзя его одного оставлять. Не сейчас, когда этот идиот красиво, с огоньком, убиться удумал…

Тут-то и возвращается адекватность, словно мечом-кладенцом ударяет. Плач, вскрики, шум толпы обрушивается на него с элегантностью молота. Как выдержали перепонки — не ясно, видимо, спасли наушники… Мысль прерывается. Всё снова вытесняется лишь одним.

Мишка, в которого он вцепился обожжёнными, сильно покрасневшими руками. Мишка, на лице, шее, груди которого расползлись уродливые коричнево-красные пятна на фоне резко побелевшей кожи. Мишка, у которого всё ещё тлеют волосы — кажется, от них немного осталось на передней части… Мишка, который кричит, почти подвывая, от боли. Хочется зажать уши и не слышать. Потому что внутри от этого что-то лопается, даже собственные руки, кажется, уже не так горят. Хотя это иллюзия.

Ладно, он — его тоже этим взрывом контузило — но остальные-то какого хрена ничего не делают? Только вот его отодрать пытаются… Хотя, нет. Вон же Яшка, спешно пытающийся не то сорвать, не то потушить футболку, но, кажется, своими действиями причиняющий Горшку ещё больше боли.

Андрей в панике крутит головой — где же врачи? На Нашествии всегда дежурит бригада, и не одна. Так, какого лешего они ещё не здесь? Сердце бешено колотится, в мозгу что-то всплывает про болевой шок и что от него можно помереть… А у Михи и так беда с болевым порогом, где же их черти носят?!

Впрочем, своей паникой и ерзаниями Князев ничем не помогает. Только, кажется, сильнее раздирает на болевые импульсы собственные пульсирующие руки. Неудивительно, что он чуть успокаивается, только заметив людей в синей медицинской форме. Видимо, какая-то часть его мозга всё же исправно работает. Потому что медики без проблем отгоняют Андрея от друга, оставляя только наблюдать.

Впрочем, наблюдать особо и не за чем — вот Мишке вкалывают какой-то укол — должно быть обезболивающее какое. Впрочем, это не столь нужным теперь кажется: видимо, нестерпимость боли сама выключает Горшенёва — во всяком случае, он лежит с закрытыми глазами и никак не реагирует на внешние раздражители. Врачей это явно сильно беспокоит, они стараются привести его в чувство. А ещё долго не могут поставить систему на обгорелое тело. Руки и шея — слишком повреждены, в итоге льют растворы, кажется, через бедренную. На пугающие своей темнотой ожоги накладываются повязки, старший орёт что-то в телефон (как потом выяснится, вызывал санэвакуацию).

Допрыгался их козлик… Князь не сразу понимает, что гасит в груди не то всхлип, не то нервный смех. Такая вот, бл*дь, реакция на шок. Он продолжает наблюдать, то включаясь, то выключаясь из этой сошедшей с ума реальности.

Вот орги носятся вспугнутыми белочками, пытаясь утихомирить толпу. И музыкантов. Да, атмосфера раскалена. Кажется, кому-то из парней пришло в голову кинуть тем претензию. Щёлк… Андрея снова вырубает. И вот уже какая-то девчонка в форме обрабатывает Князю пострадавшие руки и также заматывает чистыми бинтами. Кажется, ему тоже что-то вкололи, покосившись на его очумелый взгляд.

Ещё через некоторое время прибывает вертолёт. Да, прямо на грёбаную сцену. Точнее на её круглую площадку, что соединяется со сценой. Народ предварительно как-то отогнали, чтоб под винты особо ретивые граждане не попали.

И вот, наконец, Миху поспешно запихивают внутрь. Андрей же всё смотрит и смотрит, как стальная машина поднимается в воздух с родным его человеком. Как понял Князь — в Московский ожоговый центр — пострадал его лохматый идиот весьма и весьма серьёзно: ожоги 2-3 степени нижней части лица, шеи, верхней части туловища, подозрение на ожоги верхних дыхательный путей. Всё это он услышал из переговоров старшего врача с центром. Мало что понял, кроме того, что дело плохо. Но это и так было видно… И даже пахло скверно. Точнее пахло-то как раз… Жареным мясом, бл*дь. Кажется, он больше никогда не сможет петь «Мясо», с*ка.

Самого Андрея тоже увозят на скорой. Сначала долго ведут, продираясь сквозь толпу страждущих жаренных фактов журналистов… Те ещё и — вот упыри непотопляемые — вопросы ему кричать ухитряются! Князев же почти ничего не соображает.

Силы его покинули, адреналин окончательно схлынул стоило мигающим огням вертолёта скрыться в ночном небе. Его почти тащили, ведя под руки — та же бригада, что оказала первую помощь Мишке. Старший чего-то бойко говорил. Кажется, о том, что ожоги кистей и запястий требуют пристального наблюдения в процессе первичного лечения. Но уже в обычной районной больничке. Что не может не радовать — просто знать, что не столь ужасны полученные повреждения, а то, казалось, вот-вот — и отвалятся его руки к чертям.

Только вот если у Андрея так пострадали только руки, то у Михи тогда что должно отваливаться? Башка… Нет, не надо им внезапной головы, бл*дь.

* * *

В больнице его надолго не задерживают. Проверили наскоро голову — никакой травмы там не обнаружили, кроме легкого сотрясения, да и передали снова в перевязочную. А там сказали, что ожоги, конечно, неприятные, болезненные, но жизни не угрожающие. Площадь поражения небольшая. Лечить можно и амбулаторно, в домашних условиях.

И вот теперь на руках повязки, пальцы еле-еле сгибаются, через боль, но это ерунда. Заживет через 2-3 недели. Ну, может, и четыре, если будет предписания нарушать. По крайней мере, так врач, с сомнением на него поглядев, сказал.

И вот Андрей, с по-прежнему плывущей башкой, стоял посреди больничного коридора, смутно догадываясь, что надо бы позвонить кому… Гордею тому ж — чтоб забрали его. Только вот пальцы его слушаться отказывались, да и больно было даже сквозь анестетик. Так и крутил растеряно башкой, думая, что надо б на пост вернуться да, сделав глазки медсестричке, попросить позвонить, когда вдруг заметил мнущуюся у входа большую, но слегка ссутуленную фигуру.

Сердце было удар пропустило, решив, что это Мишка, но… Горшочек помельче маленько был; да и чуть качнувшаяся от хлопнувшей двери лампа осветила другое знакомое лицо.

Тяжело вздохнув, Князев уже вразвалочку пошёл к Лосю. Ну, че он мог сказать — безумная надежда не оправдалась, лишь болезненно его подстегнув кнутом. Но появлению знакомой морды он был рад. Проблем меньше.

Ренник, приехавший забрать и помочь с передвижениями, заметив его приближение, как-то неловко косится, видимо, не зная, что тут говорить.

— Ну, ты как? — переминаясь с ноги на ногу, спрашивает.

— Норм, скоро огурцом буду, — Князев морщится от боли: обезбол ещё не действует в полную силу, ощущения — так себе. Но куда больше его волнует то, что Леонтьев должен знать больше него. — Чё там с Михой?

— Фигово, — мрачнеет Лось, заставляя его замереть тушканчиком. — Я Лешке звонил, он уже там — они с Балу и Гордеем сразу туда поехали, ну как вас увезли. Остальные тебя дождаться решили, — засовывая руки в карманы джинс, пояснил тот, но потом, видя страждущий взгляд, дополнил уже про Горшка:

— Ну, в общем, хорошо так приложило, ожоги сильные, лицо, руки, грудь. Ну, ты видел и сам, — снова мнётся, вспоминая, кто там самым подкопченным членом группы после Михи оказался. — С дыханием ещё проблемы, — снова помолчал, прекрасно понимая, как это звучит. С обезображенной рожей люди живут, а вот с обожженными легкими — не особо. И, чтоб как-то сгладить всё, прибавил: — Повезло, кстати, каким-то чудом глаза не зацепило. В сознанке, но под сильным обезболивающим, плохо понимает, где он, кто он…

— Да уж, повезло, — сплевывает Андрей, не замечая, что его натурально потряхивать начало. И вовсе не из-за собственных рук. Они вышли на крылечко ЦРБ. — Закурить есть?

— На, — тут же протягивает ему пачку Сашка, но потом, глядя на его взгляд с выразительно приподнятой бровью, спохватывается, засуетившись снова, — а, ну, да, тебе ж сложно с руками…

Сам поджигает и терпеливо даёт затягиваться Князеву. А у того в голове мысли скачут — что делать-то теперь? Главное, чтоб выжил, конечно, но… А если там шрамы останутся? Ожоги — тема такая. Андрей мало знает, но чувствует, что ничего хорошего не несёт им всё это. Рванные затяжки не приносят никого облегчения. Потому что внутри кочергой ворочается всякое, тлеющее на краю сознания и пахнущее едкими уголками.

Нет, нет, да мысли разбиваются о трепещущее осознание этой явной Мишкиной попытки самоуничтожения (в голове вертится — самосожжение, но думать об этом страшно до трясущихся рук. Почему-то самоуничтожение звучит легче и не так давит).

— Ладно, поехали, — не в силах больше находиться так далеко от виновника невроза, отмахивается от очередной затяжки. Помочь он ничем не может, но так хоть самому легче будет. Хотя если Мишка там того… То ни бельмеса не легче. Но и оставаться тут невозможно.

— В гостиницу? — переспрашивает Ренник, отправляя дымящийся окурок в урну… Некстати от этого его движения в башке вспыхивает паническая мысль: «А если загорится?» — Князь трясет башкой, убеждая себя, что та — железная и вообще, раньше его никогда такое не парило. Но то было раньше, а не сейчас, когда в носу всё ещё стоит запах горелой плоти. Мишкиной.

— Не, давай в больницу к Михе, — Андрей решителен как никогда, ему прям жизненно необходимо увидеть Горшка, убедиться, что тот все же на кусочки пока не рассыпался.

— В Москву? Нам пару часов точно ехать, — предупреждает Леонтьев, но не особо препятствует. Может, не хочет лишний раз Князева тревожить, а может и самому надо узнать, что там на самом деле. В любом случае в гостиницу они всё же заглядывают.

Потому что, таксист принюхавшись, выдает такое, отчего внутри у Князя всё переворачивается:

— У вас, мужики, че, шашлыки подгорели?

Таксисту он ничего не отвечает, рвано дыша и пытаясь успокоиться, оставив Ренника сверкать очами и накидывать денюжку сверху за «тишину».

А в гостинице долго стоит под душем, благо парни ему руки замотали в пакеты. Жуткий запах из носа никуда не делся, но Андрей подозревал, что тот скорее фантом, чем реальность. На всякий случай его ещё и одеколоном набрызгали. Так, благоухая на весь автобус, они и двинули в Москву. Почти в полной тишине, без музыки и разных шуток-прибауток.

То, что фанаты с журналистами не осадили гостиницу, только по началу воспринимается как удача. Но перегнувшийся через кресло Леонтьев поясняет, что те устроили на Нашествии показательное выступление. Едва палатку оргов не спалили… Короче, особо ретивых арестовали. Что до прессы — та была занята освещением данного скандала, собирала жаренные, бл*дь, факты.

* * *

До места назначения они добираются только к утру. Аккурат к началу посещений. Ночь в дороге Андрей проводит почти без сна. Совсем не спится, а когда удается закрыть глаза и попытаться немного покемарить, перед глазами вспыхивает яркое пламя фейерверков, словно высвечивающее Мишкину кожу изнутри. От такой жути сон как рукой снимало.

Бессонная ночь оставила отпечатки и на лицах друзей. Техников отправили пока по домам. А вот Яшка и Пор, даже Маша — все они решительно выгрузились у больнички. За Андреем семенил, сдвинувший брови Леонтьев. У входа их встретили Балу с Гордеем — те, очевидно, как приехали, вслед за Мишкой, так и не уходили. Последний, правда, всё время рычал что-то в трубку, что такая сумма их не устроит… Что он там выбивает, а? В любом случае сейчас Князю про это думать не хотелось. Не здесь. Балу взялся их проводить, пока директор всё также лаялся с кем-то по телефону, едва заметив, в общем-то, их появление. Впрочем, состояние Андрея тот подметил, цепко выхватив его взглядом.

Вообще странно, что их компанию не остановили. Добравшись до нужного этажа, в коридоре натыкаются на Мишкиных родителей, прилетевших, как шепнул Шурка, ночью, и Лёху, сгорбившегося у стены. Князь невольно подмечает, что Юрий Михайлович и Лешка нахохлились как вороны, но стараются держаться. Вон, при виде их ввалившейся компании встрепенулись. Батя Горшка, кажется, хотел ему руку пожать, но, зацепившись взглядом, за бинты передумал, ограничившись кивком.

А вот Татьяна Ивановна сдерживаться не стала: со слезами на глазах обняла охнувшего от неожиданности Андрея и потом долго-долго благодарила. Даже неловко от этого становится — ведь Князь всё думает, что надо было быстрее, откинув микрофон, наплевав на всё, вытащить Миху раньше…

Чтоб сейчас не стоять здесь, не имея возможности даже приблизиться к другу. Да, их тут довольно быстро просветили, отчего в коридоре общий сбор даже родные устроили: врачи опасаются инфекции, что при ожогах чревато проблемами, вплоть до сепсиса и сами понимаете какого исхода. Поэтому даже родители могут видеть сына только по ту сторону стекла палаты. Да, вы не ослышались в ожоговом — всё, как в музее.

Щупать и дышать на экспонат нельзя. Только смотреть, бл*дь. Подспудно надеясь, что и больному хоть что-то видно, и он чувствует, что не один и что приходят к нему не только запакованные, как космонавты, медики…

И вот Андрей со страхом смотрит на Мишку. Тот почти и не шевелится, закрытый до пояса одной лишь тонкой простынкой (Князев почему-то вспоминает, что у Горшка проблемы с регуляцией температуры, он вечно как капустка — в сто одежек кутается, ему ж холодно сейчас, наверное), лишь по движению грудной клетки понятно, что живой.

Впрочем, чтоб то заметить, понадобилось хорошенько приглядеться, попутно словив очередную волну страха. Замотан потому что их дружочек — будь здоров. На груди, руках, лице теперь красовались многочисленные перевязки, пропитанные какой-то жидкостью — Андрей даже не хочет думать, какой. Надеется лишь, что в ее составе есть местный анестетик.

Его собственные руки, помнится, ловко лидокаином обкапали, конечности славно подморозились и почти никак не реагировали, когда ему устроили первичную обработку с частичной зачисткой лохмотьев кожи. К концу процедуры, правда, заморозка стала сходить на нет… И ему вкололи чего-то ещё, выписав какой-то таблеточный обезбол сверху. Тот Князев, пока не купил и потому сейчас морщился от боли, не желая даже представлять, каково сейчас их Горшочку.

На более чем наполовину обложенном тампонами лице которого наблюдается ещё и маска, видимо, чтоб с дыханием помочь. По сути, только красноватый лоб да неаккуратно оплавившиеся пряди волос и видно — те, впрочем, спрятали под полупрозрачную шапочку — должно быть, чтоб грязь не натряслась. Глаза тоже, пусть и далековато, но можно было разглядеть — те у Михи были прикрыты. Брови тоже слегка подплавились, но, в целом, имелись, как и ресницы, порой трепещущие.

Вообще же, окружавшие его разные мониторы, приборы и капельницы — всё это выглядит жутко. Но хотя бы говорит о том, что их друже жив и ещё поборется.

С невыносимым трудом Андрей заставляет себя вернуться в реальность, где Лёха, отчего-то шепотом, поясняет, что ожоги на самом деле почти все 3-й степени, а не как поначалу оценили на скорой 2 и 3. Второй там, увы, немного совсем оказалось. И это плохо, как мрачно сообщил Ягода, впрочем, прибавляя, что могло быть хуже и что площадь поражения, оказывается, примерно 40 процентов — это относительно хорошо, не слишком много и молодой организм может справиться.

На то и остаётся надеяться. Горшочек их ещё не из таких передряг выползал со здоровьем. Оно у него богатырское было — до сих пор не помахать ручкой, при всех издевательствах от Мишки-то. Только вот пугало, что в последнее время тот… не особо здоров был. Точнее он, конечно, последние лет десять с лишним не был кандидатом в космонавты, но накопительный эффект от длительного алкоголизма и наркомании имел место быть.

А младший Горшенёв всё рассказывал и рассказывал, видимо так, устав от долгого ожидания и вводя их в курс дела, чувствовал себя не бесполезным. Шикарное, мать его чувство! Князев бы и сам не отказался, но, увы… Единственное, что он сейчас мог делать, это, сцепив зубы, слушать Лёху.

Оказалось, спит он потому, что ночью Мишке делали бронхоскопию — смотрели степень поражения дыхательных путей и заодно эти самые пути чистили. И с тех пор так и держат в почти бессознательном состоянии — чтоб какой болевой шок не развился. Легче так вроде бы. А слова-то нисколько не легкие — тяжелые, давящие. Ладно, хоть не с силой крышки гроба прижимают — и на том спасибо.

Отстранённо Андрей отмечает, что Горшенёв-младший вообще, когда волнуется, начинает конкретно так терминами подгружать. Вот и сегодня не исключение, так и сыплются с него грядой непоняток и жути в разносклоняемых формах и сочетаниях: сепсис, дыхательная недостаточность, респираторный дистресс, абсцесс, некроз… И прочее, прочее, прочее.

От всего этого Князева мутит, но, как и другие, он не спешит прерывать. Точнее — просто нет сил. Да и в этом коридорчике, почему-то, вообще страшно говорить. В горле пересыхает.

Время, кажется, замедляется. От тупого сидения в коридоре мало пользы. Вернее, её совсем нет. Но и уйти невозможно. Врачи ходят туда-сюда, озабоченно переговариваются, проводят всё новые и новые процедуры, ещё и жалюзи опускают… Так что весь ужас ситуации им рассмотреть не дано — может, то и благо.

Вообще, конечно, охота им возиться — шторки эти опуская и сворачивая. Только вот, видимо, без окошка этого смотрового — никак. За пациентом тяжелым приглядывать надо, а каждый раз облачаться — тоже хлопотно.

Впрочем, ради кое-каких манипуляций шторы туда-сюда не дёргают. Потому им видно, например, как медики берут новые анализы. И Андрей не может не думать — как бы глупо это ни звучало — что Мишка боится иголок.

Да, даже несмотря на его весьма грустный опыт с разными веществами. Боится. И иголок, и боли. Вот такой парадокс. Он резко обрывает мысленно себя — Миха сейчас вообще завис между сном и реальностью, ему пофиг на иголки. Как и на что-либо ещё. Наверное, это сейчас благо.

Сам Андрей сейчас, кажется, сознательно терпит боль. Во-первых, это отвлекает от происходящего и темных мыслей, что надо было разъ*бать треклятый микрофон… Однако его состояние замечают — Балу буквально вытаскивает у него с кармана рецепт и бежит до аптеки. Потом совсем уж коллективно наседают, так что вариантов не проглотить таблетку у Андрея нет. Потому физическая боль постепенно сходит на нет, а вот другая вгрызается с жадностью голодного пса.

* * *

А к вечеру приходят плохие новости — в крови сильно повышается гемоглобин, калий и падает протеин. Врач хмуро рассказывает им об ожоговой болезни. Пока не столкнешься — вряд ли предположишь, что такая напасть бывает и что кожа — вообще-то — очень важный человеческий орган, а не только эстетическая составляющая.

Состояние у Горшочка тяжелое, и врач пришпилил тем, что главное сейчас — постараться предотвратить развитие опасных для жизни осложнений. Тут Князев вздрагивает — почему-то до этого момента ему казалось, что как бы ни было тяжело, но главное им удалось — из лап костлявой вырвать Мишку. А вот теперь оказывается, что нет, всё только начинается. И старуха с косой может ещё и прийти за Горшком.

От мыслей этих он и сам начинает медленно закипать. Вдобавок, по постепенно распространяющемуся жжению в руках, Андрей начинает понимать, что выписанных в одной из районных больничек таблеток не хватает. И, кажется, тамошний хирург что-то говорил ему насчет необходимости наложения и местного анестетика в мази в условиях грёбаного стационара на следующий день.

В результате руки болят, горят, мешают связно мыслить. Однако на сей раз их «залу ожидания» совершенно не до него. Оно и понятно — суета в палате Мишке передалась нервным напряжением и им. Потому выручает его неожиданно Гордеев, то появляющийся, то исчезающий в больничных коридорах, решающий миллион вопросов в секунду, выглядевший зае*анным в край. И всё равно как-то заметил гримасы Андрея и договорился с местными врачами.

Так что пришлось Князеву оторваться от созерцания и бесконечного бдения у палаты и позволить медикам ещё раз осмотреть его. Специалисты делают свежую перевязку и выдают новую дозу обезболивающих, сделав рекомендацию ранее приобретенные отложить пока. Слабоваты. Князь вообще не любит вот эти все таблетки — он чувствует, что его от них ведёт — словно мешком стукнули. Да и терпимая боль хорошо отвлекает. Беда в том, что та, что сейчас копошится внутри него, без таблеток простирается за этой гранью горького лекарства от чёрных мыслей. Да и, как отмечает Андрей позднее, конкретно эти колеса ещё и притупляют немного ощущения и страх. Капля в море, но хоть что-то.

* * *

Следующие несколько дней проходят ровно — не хуже, не лучше. Отдельными вспышками запоминаются события — Михе переливают кровь. Ну, точнее не кровь, а плазму, как уточняет Ренник. Впрочем, и он теряется, когда уставший Шурка язвительно просит объяснить недоученного ветеринара, почему именно плазму. Балу потом же первый и извиняется за колкость и резкость, но осадочек остаётся.

Они все на нервах. Хоть и ошиваются в больничке по негласной очереди, в которой Андрей с Шуркой не участвуют. Зато первого периодически совместными усилиями уволакивают вон. Балунову самому мозгов хватает порой оттуда тикать.

Следующее событие — Горшка снова забирают в операционную, удаляют омертвевшие участки тканей. Звучит ужасно, но слово «некроз» звучит ещё ужасней. Это ж совсем уж что-то… мёртвое.

Негромко комментируя это, Яшка говорит, что становится суеверным и старается не употреблять рядом с Михой слов, подобных этому. Остальные, пораскинув мозгами, соглашаются. Они сейчас за любую мелочь цепляются.

Тем более что врачи выглядят всё более и более обеспокоенными. И все ощущают, кажется Андрею, как сгущаются над ними тёмные тучи. Интуиция и здесь не подводит его — на шестой день у Мишки начала подниматься температура.

Это не было резким повышением, температура росла медленно, но неуклонно, плохо сбиваясь и плохо поддаваясь контролю. И сейчас достигла совсем уж страшных цифр. Будто мало было Горшочку, он теперь ещё в лихорадке… горел.

С этим активно пытались бороться. Мишке два раза меняли антибиотик, постоянно вводили какие-то препараты — стероиды, витаминные комплексы… Врачей, кроме собственно инфекции, беспокоило также истощение организма. У Михи и так-то недостаток массы тела наблюдался, а нынешнее состояние, конечно, способствовало быстрому ухудшению.

Это отмечали даже они через стекло. Казалось, вот-вот и совсем истает. Не будет с подушки ничего выглядывать остреющим носом в маске. Тому тоже досталось, к слову. Наверное, в сочетании с подающимся кислородом — это доставляло бы дополнительные страдания, не держи Горшка врачи фактически в медикаментозной коме.

В это период Андрей не мог ни о чем другом думать. Все мысли крутились вокруг Горшка. Такая себе подпалённая звезда, вокруг спятившей орбиты которой он крутился. И про руки свои забыл бы, если бы не добрая душа Маша. Те у него спустя неделю почти не болели (конечно! он ведь продолжал есть колёса!), делать ему перевязки в ожоговом перестали, снабдив инструкцией. Но мыслями Князев был далеко, так бы не ровен час сам до сепсиса бы дошёл. Однако Маша, вздыхая, напоминала ему про перевязки, а иной раз и сама помогала с ними. Сам он по-прежнему мало что мог. Так что перевязывали его — и Нефёдова, и Леонтьев, и даже Балунов, кто уж вспомнил.

Вообще, хорошо, что думают по крайней мере другие. Князев сейчас слишком растерян или подавлен. А может и то, и другое. Неизвестность хуже всего. Сильно бьет по психике и мозгам в принципе. Особенно, когда думаешь постоянно, как просто было бы всё избежать, если бы не клятый микрофон.

Шурка вот договорился с их общими знакомыми в Москве — хотя бы ночевать есть где, учитывая, что из больницы их вечером выгоняют, а гостиницу их финансы не совсем пока потянут (да и все ребята согласились, что лишнюю копеечку надо оставить на лечение Горшку) — это ценно.

Гордеев, кроме того, что активно стрясает с «Нашего радио» компенсацию, чтоб покрыть лечение Мише, ещё и мечется между организаторами, улаживая разные там вопросы с отменами и переносами. Даже пытается им студию найти, чтобы хотя бы пока альбом дозаписать. И это ещё одна головная боль, так как альбом готов наполовину, а по договору — сдать нужно до ноября. И как дозаписывать всё вот это — Андрей честно не понимает.

Даже если директор умудрится студию найти. Потому что это однозначно, что все партии Горшка в незаписанных песнях — уйдут ему… А так делать бы тоже не хотелось. Он же жив в конце-концов. Нет, Князь всё больше склоняется к тому, что надо поступить как на акустическом — дозаполнить альбом своими песнями. Но сомневается он что сейчас что-то новое дельное придумается. Ему пока и карандаш-то в руке удерживать сложно.

Да и не в этом дело, голова совсем не тем забита. Есть, конечно, песни в загашнике — однако, их и будут петь. То, что Мишка раннее отбраковал. А теперь никто и пикнуть не посмеет. Выбора-то нет, будете теперь его песни играть, бл*дь! Только не радует это нисколько.

Гордеев вообще нервно косится и говорит, что, по-хорошему, надо бы большей части команды в Питер вернуться. Как техник со звукарем и сделали их. Вот и директор их напирал. Ну, вроде как, тут они Михе ничем не помогут. Да даже Лешка свинтил на концерты свои. А ведь брат. И чистый прагматик — понимает, что так сможет больше помочь, да. Если что — родители сообщат. Самолёты летают — всё нормально.

Князев и остальные логику понимают. И что да, здесь они почти бесполезны. И, наверное, смогут парочку концертов без Михи даже провести. Было дело уже, плавали — знаем. Но морально ни у кого не хватает сил вот так уехать. От Мишки с его инфекцией и начавшимся сепсисом. От вот такого, с болезненно серо-желтой кожей, там, где она видна, конечно, и заострившимися чертами лица, там где оно, опять-таки видно.

Взять и уехать без оглядки от неопределенности врачей, который только и могут, что говорить: «Делаем всё, что в наших силах» — они пока не могут. Всё ждут, когда, наконец-таки станет чуточку лучше, чтоб можно было выйти на сцену без похоронного чувства и заже… нет, такое слово Андрей больше не хочет использовать. Пусть будет зарядить слушателя, вот.

И каждый хочет верить, что врожденная какая-то живучесть Горшка поможет и в этот раз. Не израсходовал ведь ещё этот котяра все свои девять жизней?

— Живучесть помогает, если человек сам хочет жить, — как-то задумчиво выдаёт Шурик, когда они с Андреем стояли вдвоём и курили в закуточке за больницей. — А ты думаешь, он хочет?

Князев подавил вспыхнувшее раздражение. Хотел бы сказать, что да, черт возьми, конечно же, хочет. Но не может. Не может лгать самому себе и Балу — тот, пожалуй, единственный, понимает, как они все тут на самом деле очутились.

Парни из группы, родители, Лёха, фанаты — небось все думают, что это пьяная оплошность. Забыл, мол, Горшочек про фейерверки, подошёл слишком близко. Вот и получилось... Что получилось. Несчастный случай, не более. Ну, что ж, разубеждать не будем. Так оно, наверное, всем проще…

Уж тем более не после того, что написали некоторые недалекие фанаты — чуть ли не самого Андрея виноватым выставив. Видите ли, это он Горшка подговорил на край сцены пойти. И бежал-де потом слишком медленно, и микрофончик-то, глядите-ка, люди добрые, как аккуратненько положил, чтоб время протянуть. Кто-то дописался даже до того, что это сам Андрей и толкнул Мишку вперёд. Не оттащить пытался, а помочь убиться!

Прекрасно просто. И несмотря на то, что Князь сейчас другим озабочен, да и не слишком он обращал внимание на чужое мнение, но «такие вот прилёты камешками от фанатов» неожиданно больно отдаются внутри. Обидно. И так все нервы, словно оголенные провода, или готовые вот-вот лопнуть струны, а тут ещё эти «лучше всех всё знающие», как метко окрестил их Ренник. Радует только одно — не так много таких недалеких. Громкие только — черти.

Большая часть поклонников вон искренне сопереживает. Даже вот сбор организовали средств. И как бы Миша к этому всему не относился, но это точно пригодится, если не сейчас, то в будущем… Если то, конечно, у Горшочка будет.

Князев боится загадывать. Пока самое главное, чтобы врачам удалось Миху отодвинуть от роковой черты, не дать за неё шагнуть. А дальше… Комбустиолог — врач такой, занимающийся лечением тяжелых ожогов, вот уж спасибо Вселенной за новое непрошенное знание — им рассказал подробно, что такое ожоги третьей степени, и какие перспективы их ждут.

Андрей же пока старательно отгоняет от себя это новое знание: такие ожоги образуют рубцы, почти стопроцентно. У Мишки зона поражения — вся верхняя часть туловища. А ещё рубцы на лице…

Князева передергивает от одной мысли об этом. Что подумает об этом сам Горшок — боится и представить: тот, конечно, любит строить из себя монстра какого побезобразнее на сцене, но вот носить постоянно в жизни уродливую маску и не иметь возможности её снять… Это совершенно другое. Да и не в одном уродстве дело: такие рубцы на лице и есть-пить, не то, что говорить и петь могут мешать.

Андрей снова отмахивается от этих мыслей. Не до них сейчас, главное, чтоб выжил. Чтоб живой был. Пусть с какими угодно шрамами. Неважно, как-нибудь сумеют убедить, что можно и нужно жить и так. Может, денег насобирают на пластику какую, бл*дь, чтоб от рубцов избавиться. Но это всё потом.

А пока же он каждый день надеется, что вот сегодня будут хорошие новости. Ну хотя бы небольшое улучшение. Но его нет. Ухудшений, впрочем, тоже, словно завис Горшочек в одном положении, но это зависание скорее к проигрышу ведёт, а не к победе. Организм-то силы теряет, чтобы врачи не делали.

И с каждым таким днем Князев себя всё более бесполезным чувствует. Ну, как в ловушке какой. Трепыхайся, не трепыхайся, приходи в больницу, не приходи — а выхода-то и нет. И не предвидится даже.

Только и остается, что стоять рядом с интенсивкой да мысленно просить Мишку бороться. Ощущая себя распоследним дураком, что этот хренов микрофон не раздолбал вовремя — да.

Впрочем, иногда их всё же пускают. Видимо, это от человеческого фактора зависит — есть те врачи и медсестры, не отрицающие возможность, что даже в бессознательном состоянии человек слышит, чувствует что-то.

Вот — да, настолько плохи Михины дела, раз врачи уже на такое полагаться начали, давая послабления. Ну или некоторые медики верят в некое чудо всё же, считают, что даже кратковременные визиты могут помочь. Вот и пускают. По одному, на пять минут, разодетых как космонавты — маски, перчатки, шапочки, халаты.

В свой первый такой визит Андрей ни слова не смог вымолвить. Увидеть Мишку так близко, без легкого марева стекла, такого беспомощного и раненного… Это было очень трудно. Плюс впечатления усиливал тяжелый запах лекарств и чего-то неприятного. Тошнотворный, прямо скажем, запах. Вот и промолчал всё отведённое время, пока медсестричка не выгнала, боясь даже коснуться Михи. Тот, хоть и в отрубе, но всё равно казался концентрированным комком боли.

Во второй раз набирается сил и, хоть и не знает даже слышит ли его Горшочек, всё равно каким-то чудом заставляет себя о всякой всячине бодро трещать. Об альбоме, что надо записать, потому что «ну, это ж хитяра, Мих!», приветы вот передавал от общих знакомых и друзей.

А в конце, немного помявшись, заявляет, что скучает по их спорам и вообще: «Мишк, мы не договорили, ты мне должен пару разговоров». Не договаривает, впрочем, что тот ему и объяснений должен, какого хрена в фейерверки рванул, скотина лохматая, эгоистичная, бл*дь! Но это всё потом — как оправится… О том, что тут скорее «если» — он старательно не думает.

О чем говорят другие в свои пятиминутки — не знает. И не спрашивает. Своей боли хватает.

Гордеев меж тем, с помощью изнывающего от такого же чувства собственной бесполезности Леонтьева, организовывает им концерты в Москве и области. Ребята понимают необходимость и соглашаются на всё. Да, отделаться от гнетущего чувства, по-прежнему, хреново получается. Но Андрей собирается — и бодро, аки Оззи Осборн, скачет вокруг стойки с микрофоном — руки всё ещё плохо гнутся. Там, на сцене нисколько не удаётся забыться, постоянно глаз в Мишкину половину сцены упирается… Но слушатель не виноват — вот и упирается, старается.

Кажется, полные залы они собирают исключительно за счет желающих помочь фанатов. Но хоть так. По крайней мере, противное чувство собственной малозначимости немного уходит.

Настроение, впрочем, постепенно у всех чуть улучшается. А может его улучшает тот факт, что на исходе третьей недели пребывания Мишки в ожоговом, его температура, наконец, перестает пытаться улететь в небеса и приходит почти к нормальным отметкам.

Примечания:

Для разного по совместным работам —

добро пожаловать в ТГ канал, мы рады общению☺

https://t.me/+5CoO_GHzJYwxZDhi

1) Король и Шут "Прыгну со скалы"

Вернуться к тексту