Покор(м)и меня, если сможешь (джен)

У них все еще целый день, да.

И у Сэма по-прежнему косички. У. Сэма. Косички. Дин сам их ему заплел, между прочим. Он думает: хорошо, что мир об этом не узнает, репутация набитая уже как-никак, и следом: а Сэму таки идет, черт возьми. Думает, что, пожалуй, все же стоило выбрать правду: такая, она сыграла бы на руку ему, а не Сэму.

Впрочем, ему стоит признаться, что он несправедлив. Это не тирамису, не гуакамоле или кесадилья с чеддером, это всего лишь паста с курицей. А ведь Сэм — заплетенный по его, Дина, желанию Сэм — мог бы и отыграться сполна. Просто потому, что мог. Так или иначе, Сэм знает его как облупленного, так что…

…так что Сэм чуть ли не урчит от удовольствия и торжественно приносит на кухню фартук, держа его перед собой обеими руками. Ну почти как король (и корона ведь имеется!) в рыцари посвящает. Дин обещает себе, что впредь будет меньше смотреть ролевых игр.

— Блядь, серьезно? — выдавливает он и, да, застывает, как истукан, посреди кухни, когда Сэм появляется в дверях. А вот и он, выскочивший из камеры котик, который сожрал адскую машину, во всей своей красе. Секунду-другую Дин всерьез обдумывает, а не отдать ли Сэму в управление банк, все синдикаты и не построить ли ему торговый дом на свои деньги. Он готов даже продать ему конюшни, честно. И, может быть, парочку ювелирок. Неоценимая жертва, вообще-то.

Сэм, зараза, ухмыляется — он показывает зубы, скалится, как гиена, — и протягивает ему фартук. Да офицерам ВВС награду за мужество не вручали так, как Сэм презентует ему эту тряпку: Дин, может, даже проникся бы ситуацией, если бы не парочка «но». Фартук ярко-желтый, на него и смотреть невозможно, а поверх его красной клетчатой рубашки он будет выглядеть вообще дико. Черная надпись на нем «Королева кухни» — финиш окончательный и бесповоротный. И все же Дин засчитывает себе очко: одна выжидающая пауза, чуть сжатые губы, и готово: теперь уже Сэм глядит на фартук так, словно он сейчас взорвется в его руках. Всего секунду, неуловимую — только не для Дина, — но ее оказывается достаточно.

Дин ведь тоже не по правилам играть не разучился. Да и разучишься тут, когда только пару часов назад проходил мастер-класс по заплетанию своего младшего брата.

— Твой? — хмыкает он.

Ухмылка Сэма становится шире.

— Не-а. Твой. Забыл подарить. Давно еще.

Дин закатывает глаза и дергает яркую тряпку из Сэмовых рук. Так и поверил, ага. Несостоявшийся подарок для Джоди: вкус у Сэма, конечно, полный пиздец.

Скривившись, он несколько секунд держит фартук, как бомбу замедленного действия, и думает, что, ладно, в этом он покажется чуть меньшим идиотом, чем Сэм с ободком из косичек вокруг головы. В крайнем случае, они будут друг друга стоить. Сэм тем более, кажется, этого и не догоняет: опершись бедром на край стола и скрестив руки на груди, он смотрит, улыбается, жмурится так, словно сорвал к чертям собачьим джек-пот, словно думает, что выглядит дохрена мужественно. И эти его ямочки: стадия четвертая и последняя в развитии с полным превращением «довольный Сэм, который уделал брата своего Дина». Ну-ну.

Нужно будет носить с собой зеркало, мстительно напоминает себе Дин. А он еще фотографировать не стал, сентиментальный придурок.

— Э-э, погоди, — Сэм выпрямляется тут же, стоит Дину просунуть голову в петлю фартука и с отвращением оглядеть себя спереди. — Дай-ка я сам завяжу. Чтоб уж наверняка.

Дин открывает было рот, чтобы возмутиться, но тут же захлопывает обратно. Вызов так вызов, прекрасно.

— Если вякнешь что-то из того, о чем ты сейчас думаешь, к косичкам добавится шотландская юбка, — язвительно говорит он, но все же поворачивается к брату спиной. Тыльной стороне шеи сразу становится щекотно — Сэм подходит близко, остается пара дюймов между разве что, и чуть наклоняется. Не пряди щекочут: те накрепко заплетенные, удерживаемые невидимками и резиночками, — а едва слышное дыхание. Оно и странно: Сэм обычно шумит, как паровоз, а тут… Ну не рисует же он ему там зубной пастой член, в конце концов.

— Ну? Тебя снова надо учить узлы завязывать? — Дин надеется, что это прозвучало угрожающе. Сэм хмыкает прямо у самого уха, и вообще-то Дин совершенно не вздрагивает, когда талии с двух сторон касаются его пальцы. Странное чувство, будто теперь стреножат его. Хотя нет, как-то иначе, что ли. Мать твою, его… седлают.

— Так не терпится покормить меня? — фыркает Сэм ему куда-то в макушку, и Дин выбрасывает назад локоть. Косички девчонку из Сэма не сделали, нет, конечно, даже если Дину позубоскалить и хочется: Сэм молниеносно отскакивает в сторону, убирая руки, но завязки уже крепко соединены на спине. Раунд остается за Сэмом.

И мурашки, кажется, к коже прилипли.

Дин отходит к шкафам, где долго гремит посудой, доставая кастрюлю, сковородку, нож и разделочную доску. Отработанный алгоритм уже, первый раз, что ли, жрать готовить собирается, но ощущение ненормальности присутствует. Да что там, танцует по мозгам отбойным молотком. Конкретно по спецзаказу для Сэма он еще не хозяйничал. Дин думает, что где-то здесь кроется продолжение феерического наеба, но уловить его пока не получается. Вроде первый вызов был его, а дважды в идиотах — он.

— Куриное филе в холодильнике на нижней полке, уже размороженное, помидоры — на верхней, макароны и лук сам знаешь где, оливковое масло в левом шкафчике, — рапортует Сэм. Дин слышит звук отодвигаемого стула, и, когда поворачивается, нагруженный посудой, Сэм сидит за столом и, подперев щеку кулаком (картина пасторальная, трогательная), смотрит на него.

Да, дважды в идиотах.

— Планировал, конечно? — уже более мягко интересуется Дин, расставляя посуду на столе. Все-таки заплетенные волосы Сэма подбадривают дух.

— Не без этого, — признается Сэм, туда-сюда катая солонку по столешнице свободной рукой. — Я, в отличие от тебя, умею загадывать действительно полезные желания. И альтруистичные, если ты не заметил. Готовишь ты для меня, а есть будем мы вдвоем.

Дин застывает у холодильника с помидорами в руках и, медленно повернувшись, скептически вскидывает бровь. Сэм глядит на него совершенно невинными глазами. Дин скрепя сердцем записывает Сэму еще одно очко и делает свой ход:

— Пенне у нас есть?

Что-то в глазах Сэма едва уловимо меняется. Солонка, не удерживаемая его рукой, откатывается к краю стола и падает на пол.

— Что-что?

Ну, может, счет еще сравняется.

— То, что ты так возжелал откушать, умник, — Дин прикусывает щеку изнутри, чтобы, не приведи господь, не выдать себя. А то Сэм еще подумает, что он ловит кайф от ситуации. Конечно-конечно.

— Макароны, что ли? — наконец глубокомысленно выдает Сэм. — Там же, где и всегда.

— Так тебе макароны приготовить или пасту? Определись уже.

Сэм зависает на пару секунд, и Дин проигрывает этот раунд самому себе. Вцепившись в плетеную корзинку со специями, он ржет, и отчего-то сразу такой глупостью становятся эта дурацкая надпись на фартуке и их игра, которая непонятно к чему приведет. Все это остается само по себе, без каких-либо условностей. Но хренов фартук, возможно, оказывает на него воздействие куда большее, чем ему хотелось бы: Дин вдруг думает, что вот такой Сэм — проигравший ему вызов, читающий на древнешумерском, не разбирающийся в макаронах (да и зачем ему, честно) и застрявший под столом, чтобы вытащить солонку, — это только, черт подери, его Сэм, которого не Бог делал и которого ни Бог, ни его сестрица никогда не узнают.

— Отбой, окей, — отсмеявшись, Дин вытаскивает из шкафа пачку этих самых пенне и кидает на стол к остальным продуктам. Недовольный Сэм, сощурившись, несколько раз тыкает в нее указательным пальцем, будто на фальшивость проверяет.

— Хер ты мне заливаешь тут? Обычные макароны. Мы такие всегда и едим.

— Как скажешь, — Дин уже не пытается стереть с лица ухмылку. Может, Сэм и думает, что именно он, когда проголодается, запихивает в себя все без разбора, — пусть думает, Дин не собирается его переубеждать. Ситуация начинает забавлять. — Но вообще-то это я здесь королева кухни.

Сэм, щелкнув пальцами, поднимает ладони вверх.

— Понял, понял. Рулите, шеф, — вытянув ноги перед собой и распластавшись по стулу, так же, как утром, когда Дин его заплетал (результат вот он, налицо, и неплохой, ну, а в мыслях по-прежнему полный кретинизм), он с дьявольской улыбкой демонстративно потирает свой живот, точно как Таффи из «Тома и Джерри».

Вполне вероятно, Дину так кажется, помидор красиво летел бы в лицо Сэма, но лишних у них все равно нет, а посему — экономия.

С первой, самой простой стадией: отварить пасту до состояния «аль дэнте» — он справляется быстро. По ходу еще раз припечатывает Сэма кулинарным термином (ну хорошо, возможно, он действительно слишком много времени торчал на кулинарных каналах; но то было всего лишь от безысходности, когда на платные бабла не хватало), а это очень даже неплохой бонус. Наверное. Потому что сразу после Сэм весь подбирается, взгляд его становится цепким, и внимательным, и еще каким-то, Дин не может подобрать этому определения, да и не хочет, по правде говоря. Это… ну, смущает, да.

И это уже что-то за гранью. Последнее, что Сэм может сделать с ним в этой жизни — смутить его. Дин для них лет с шести уже что-то готовил, и нате, у сороковника приплыли. Стареет, однако.

Дин пытается меньше поднимать голову и не думать об этом. Мыча себе под нос что-то неопределенное, он думает о курином филе. Думает о нем, пока моет его, очищая от жира и пленок, думает, пока, закусив губу, дубасит по нему молоточком до легкого состояния отбивной, пока солит, перчит и перекладывает на сковородку в оливковое масло. А Сэм все это время продолжает смотреть: так, пожалуй, смотрит кончик дротика на свою мишень в дартсе.

Дин не видит, но чувствует — непонятным сосущим ощущением где-то под ложечкой. Отправить Сэма с кухни не позволяет гордость: Сэм самовольно создал условия вызова в виде присутствия себя, и Дин эти правила принимает. Но мысль, что он не готовит ему пожрать на один раз, а, отбивая филе, спасает для него мир, жертвуя собой и этой курицей, никуда не девается.

Это все бабский фартук виноват. Ха.

Ладно. Ла-адно.

— Хочешь помочь порезать? — Дин, вздернув уголок губ, сует Сэму под нос почищенную луковицу. Реакция у того по-прежнему в норме: уворачиваясь, он чуть не слетает со стула, но успевает перенести вес на ногу в последний момент и удержаться.

— Нет, спасибо, — гундосит Сэм, зажав нос (ой, неженка какая вымахала, поглядите-ка на него). — Ты куда красивее меня это сделаешь.

Попытка так себе, но Дин все равно засчитывает.

И, нет, он совершенно точно не плачет, нарезая луковицу крупной соломкой, и не шмыгает носом, и не моргает яростно, и не замечает, как Сэм рядом, закусив костяшки пальцев и едва дыша, пытается удержать хохот. Вообще ничего такого, определенно. Сэм, опасаясь за сохранность помидора, стоически молчит.

Наверное, есть ему хочется сильнее. Тем более с плиты скворчит (на каждый новый отборный мат, когда со сковороды Дину на руки попадает брызнувшим маслом, Сэм реагирует сочувственным шипением, спасибочки ему большое за моральную поддержку), аромат такой… неплохой, очень даже. Да и крыть тем, что это у него слюни от избытка потекли через слезные железы, Дин не собирается: это чересчур. Может, Чак Норрис и мог заставить лук рыдать вместо себя, но он еще не настолько прокачался. Он… он просто экстренно выводит из организма лишнюю воду. Да.

Дин убирает со сковородки филе, ссыпает на его место лук и следующие минуты три матерится сквозь зубы, быстро-быстро нарезая курицу на крупные кусочки и обжигая пальцы. Краем глаза он замечает, как Сэм страдальчески морщится, и мысленно считает до пяти.

На «двух» Сэм уже готов.

— Может, тебе помочь?

Дин плюсует себе сразу пару очков и ровно отвечает:

— Нет, спасибо. Я куда красивее тебя это сделаю, — но каменное выражение с лица позорно слетает почти сразу, он улыбается, закатывая глаза. И прежде чем Сэм успевает обидеться и еще что-то сказать, добавляет:

— Лучше поставь воду на плиту и сделай насечки на помидорах на тыльной стороне. Вымой их только сначала.

Сэм молча поднимается со стула и — Дин маскирует смешок внезапным приступом кашля — бессознательно перебирает пальцами по ободку из косичек (Дин не забудет, никак). После упрямо грохочет за его спиной посудой, шумит водой, нарочито громко сопит, по-видимому, оскорбленный тем, что ему не доверили нарезку мяса, отправив делать какую-то хреновую хирургическую операцию помидорам.

Через минуту Дин слышит недовольное:

— И где, по-твоему, тыльная сторона у помидора? Это, представь себе, помидор. Он вроде… как понятнее объяснить бы… ну, типа круглый.

— На самом верху надрежь крестик, — непринужденно сообщает Дин, отрываясь от своего занятия, чтобы помешать в сковородке лук. Сэм в ответ начинает сопеть еще громче.

— На попке, что ли?

Дин от неожиданности захлебывается воздухом и чуть не вываливает нарезанное филе мимо сковородки. Сэм позиции не сдает, не отнять.

— Ну, если тебе так удобнее, то, да, на ней самой.

— Про «аль дэнте» он, видите ли, в курсе, а про обыкновенную помидорку объяснить нормально не может, — проходя мимо, Сэм несильно пихает его бедром. Дин в отместку успевает дернуть его за прядку и не сдерживает залихватского «И-и-иха!» и победного жеста.

— Кухня — не место для игр, — философски замечает Сэм.

И брызгает в него водой, засранец.

А потом с хитрым оскалом и поблескивающим лисьим взглядом говорит:

— В этом фартуке ты просто чудо как хорош.

Только осознание, что на сковородке начинает подгорать курица, останавливает Дина от того, чтобы все-таки запустить в Сэма помидор. С надрезанной, мать ее, попкой. (выдержка из методического пособия С. Винчестера, параграф десять «Немного о морфологическом описании пасленовых по З. Фрейду»)

Дин это принимает, так уж и быть. Сэм все равно ничего не скажет, когда все помидоровы попки и буфера в блендере превратятся в однородную кашу. А до этого он снимет с них всю кожицу. И вытащит из мякоти семена. Все до одного.

Да, у них вся жизнь хоррор. И помидорам от этого тоже никуда не деться.

…а Сэм все равно смотрит так, словно он спасает для него мир. От зомбированных помидоров с геном скорпиона. И вот в чем штука: это уже и не смущает. Льстит. Немного. Ну, любит он готовить, есть такое. Тоже немного.

Дину хочется, чтобы Сэму понравилось, да. Вызов это или нет, неважно. Просто так.

Только самому Сэму об этом знать не обязательно. Все это ведь, если подумать, не по-дурацки, а хо-ро-шо.

Все, не считая фартука.

Когда Дин переходит к последней стадии: непосредственно тушению курицы в соусе, — в Сэме просыпается типичный среднестатистический мужик, время от времени спасающий мир (не из тех, у кого на голове косы, и не из тех, кто по игровому «вызову» летит на кухню, теряя тапки): он начинает наматывать круги по кухне и причитать, как же он проголодался, ну когда уже будет готово, ну Ди-и-ин, ну скоре-ей, у меня желудок сам себя уже переваривает. На каждом круге, пока Дин у плиты помешивает соус, он заглядывает через плечо, вжимаясь острым подбородком, фыркает прямо в ухо, теребит за рукав рубашки, как дите малое, шумно втягивает запах и на злые косые взгляды только блаженно жмурится.

Вот теперь фартук Дину точно впору.

Бля-я-ядь.

Так что терять уже нечего, остается только врубить режим женушки на полную катушку. Когда Сэм в очередной раз нетерпеливо заглядывает ему через плечо, Дин невозмутимо выдает:

— Вместо того чтобы под ногами мешаться, пошел бы руки вымыл и тарелки расставил.

Кажется, так они говорят, да?

Ойкнувшего Сэма уносит мгновенно.

Наверное, и правда так. И фартук уже… жмет.

А все равно хорошо.

Тем более у него в комнате полная тумбочка резинок и невидимок, а в другой комнате у него — Сэм. Это вполне совместимо.

Освободить связанные за спиной руки или избавиться от наручников? Да пожалуйста. Распутать замотанный с любовью Сэмом узел пояса фартука? Сбой системы и тридцать лет охотничьего стажа псу под хвост. Пока Сэм в ванной умывается, Дин матерится и пытается разобраться с той абракадаброй, что Сэм ему наплел, но безуспешно. Там по меньшей мере океанские узлы намотаны. Так что когда Сэм возвращается, колорит перед ним наверняка живописнейший: желтый фартук, красный Дин, красная рубашка, красный соус в сковородке, красный уровень опасности.

— Развяжи меня на хер, — очень, очень спокойно просит Дин и поворачивается к Сэму спиной. Да, он так и говорит: развяжи меня. — Иначе на твоей голове появится, помимо косы-водопада, паста-водопад. Ты меня знаешь.

Развязывает Сэм свой узел раза в три быстрее, чем его завязывал, и пыхтит Дину в макушку так, словно только что миновал кросс на парочку миль: и молодец, что испугался. Только когда Дин поворачивается, сняв с себя подпортивший ему карму фартук, у Сэма вообще ни разу не взгляд побитой собаки: брат сверкает, как начищенный цент, и эти его ямочки, конечно же. Кажется, все, Дину пора на покой: ладно, «Камень-ножницы-бумага», он всегда в ней лажал, его вторая ахиллесова пята, можно сказать, но когда он еще разучился козырять в «Правде или вызове»?..

Это все бабск… Окей, неубедительно.

— Готово. Ты просто не за тот конец тянул. — Тем более фартук уже снят, а ощущение того, что Сэм, заправляющий банком в «Монополии», — наименьшее из его опасений, все еще с ним.

И Дин, глубоко вздохнув, поворачивается и произносит свою отрепетированную гневную проповедь:

— Садись, пожалуйста, жрать, Сэмми.

И потом, после, когда тарелки отставлены в сторону, и Сэм снова смотрит: и насмешливо, и благодарно, и все так же «как-то», — игра окончательно превращается во всего лишь предлог.

Дин не может удержаться:

— Ну что, удовлетворен выполнением своего вызова?

Сэм откладывает в сторону вилку, лениво откидывается на спинку стула, отчего черная футболка натягивается на животе, обнажая тонкую полоску кожи над джинсами, и разглядывает его сквозь ресницы: ну точно котище, объевшийся сметаны.

— Более чем, — просто отвечает он, и вот они, мысленные фейерверки: это значит «ты был великолепен, Дин». Сэм такой предсказуемый. — Тебя почаще надо на это раскручивать. Без причины ты редко когда сюда выползаешь.

— Ну, вообще-то, Сэм, нас двое, если ты забыл, — Дин наклоняется над столом и тычет пальцем Сэму в грудь. — Вполне мог бы и сам «почаще».

— Без вариантов, — Сэм мотает головой, и Дин это прямо-таки прослеживает, оно само выбивается в сознании как что-то важное: его волосы от движения не разлетаются во все стороны. Пора прекращать уже, правда. — Ты красивее меня режешь лук.

И ревешь от него ты куда красивее меня, дочитывает по его лицу остальное Дин.

Засранец.

— В следующий раз на нетрезвую голову я на такие игры не подпишусь, — бормочет он себе под нос и придумывает ответ поостроумнее, поэтому не замечает, как лицо Сэма неуловимо меняется, — словно на него только что снизошло просветление, не меньше.

И Сэм говорит:

— А завтра мы испечем кексы.

Дин, потеряв дар речи, подвисает на пару мгновений. Минуточку, что? Но Сэм продолжает выжидающе таращиться на него, так что вряд ли ему послышалось.

Это все либо косички, либо фартук распространяет розовые флюиды воздушно-капельным путем, другого объяснения нет. Сэм такое с детства не проворачивал.

— Не понял?

Сэм принимает обманчиво расслабленную позу и, прокашлявшись, с видом профессора, вдалбливающего ему прописные истины, но при этом чрезвычайно радующегося этому факту, отвечает:

— Две тысячи тринадцатый. Тебя тогда довольно сложно было раскрутить, но… Мы были пьяные в доску, в смысле, это ты был, и я выбрал правду, а ты… выдал мне очень глубокомысленный и философский вопрос, до сих пор не понимаю, как ты даже под градусом мог так проебаться, — Сэм прицокивает языком.

У Дина холодеют кончики пальцев. Он и правда лажанулся? «Ты спишь голышом?». «Нравятся ли тебе мои глаза?» «Расскажи про свой самый нелепый поступок?» Он ведь не мог настолько бездарно…

— Ты меня спросил что-то вроде «Считаешь ли ты, что любимому человеку всегда нужно говорить правду?».

У Дина дергается правая щека.

Оказывается, он мог. Даже хуже. Сэм глядит на него как удав на свою добычу, а ему и крыть нечем. Да он и не помнит ни черта, белый лист: это было столько лет назад, и все дело лишь в личном бзике Сэма, которому такое почему-то важно. Дину не хочется думать, что брат кучу лет держал это в себе только для того, чтобы они приготовили — даже не он, Дин, а они вместе, что очень, очень странно, — выпечку. Он ведь отдал на воспитание Сэма свои лучшие годы… и это… как-то жестоко, что ли.

— И с чего я должен тебе поверить? — Дин складывает руки на груди, надеясь, что вид у него получился убедительный. — Ты точно сказал бы раньше, а не ждал бы пару лет. И мог это все придумать.

Так и рвущееся с языка «Ради кексов, Сэм! После всего, что с нами было… ты выбрал кексики?» он силой воли заставляет себя не произносить.

Сэм только закатывает глаза.

— Ну да, я специально вынашивал этот черный, страшный обман под сердцем три года, чтобы сейчас воспользоваться твоей уязвимостью и снова отправить на кухню.

Дин едва слышно выдыхает: еще не все потеряно. И тут же с подозрением интересуется:

— Ну и какого?..

Сэм с легкой, даже слегка виноватой улыбкой пожимает плечами. У Дина такое ощущение, что он только что сам себя загнал в ловушку, и даже не понял как.

— Ты должен мне вызов, ты сам мне сейчас напомнил, — на еще сильнее возросшую подозрительность в глазах Дина он терпеливо поясняет: — Когда сказал про недопустимость совмещения употребления алкоголя и проведения азартных игр.

У Дина дергается левая щека.

А может, уже и с концами все. По крайней мере, он какой уже раз убеждается в том, что Сэма украли с планеты ходячих энциклопедий и контрабандой вывезли на грешную Землю. «Нельзя бухать и играть одновременно» — это слишком сложно для его, Сэма, восприятия.

А еще у него пятнышко от соуса в уголке рта, заплетенные по-девчачьи волосы, рукав мокрый и футболка помята.

Дин еле удерживает смешок.

Ладно, хорошо. Это его мальчик. Вот именно что такие совмещения допустимы.

— Все честно, я просто собираю долги, — Сэм, видимо, решает, что все эмоции, промелькнувшие на его лице, относятся именно к этой проблеме. — Я тогда не успел: когда я ответил тебе на твой гениальный вопрос, — Дин вовремя прикусывает язык, чтобы не спросить, что это был за ответ, он не опустится до такого, нет, — ты выбрал вызов и… весь позеленевший, понесся в ванную. Уж не знаю, от чего тебя выворачивало: от приторности и тупости собственного вопроса, или от приторности моего ответа, — что ж там, сука, оказалось-то такого? — бургера или выпивки, но как-то дальше нам было не до этого. Так что…

Сэм широко ухмыляется.

— …шоколадно-банановые. Не хуже твоего пирога, поверь мне. И, заметь, я не оставляю тебя с этим один на один. Альтруистичные желания, помнишь?

— Дашь ты забыть, как же, — хмыкает Дин. — Я даже опущу вопрос, откуда в тебе появилось это великое знание. Ты рискуешь, серьезно. Я ведь всего-то красиво режу лук, если забыл ты. Может, тебе за салатами сбегать?

Сэм качает головой: не дождешься, уж я-то в этом не налажаю, — подносит ко рту кружку с кофе и долго, обстоятельно, со вкусом прихлебывает, не сводя с Дина острого взгляда. И когда Дин уже готов встать и все же найти какой-нибудь завалявшийся помидор, с грохотом ставит кружку обратно на стол и отвечает:

— Как я и сказал: в этом фартуке ты хорош. Я не виноват.

И с огромным разрывом в счете Сэм выходит вперед. Счастливый котик с проглоченной адской машиной проживает уже свою двадцатую жизнь, наблюдая за ними. Дин остервенело накалывает последнюю не-макаронину на вилку и отправляет ее в рот, недовольно сверкая глазами.

Впрочем, завтра он отыграется. Пускай кексы, хоть с луком или без. Да и тем более…

…тем более у Сэма все еще косички.