Покор(м)и меня, если сможешь (джен)

У них все еще целый день, да.

И у Сэма по-прежнему косички. У. Сэма. Косички. Дин сам их ему заплел, между прочим. Он думает: хорошо, что мир об этом не узнает, репутация набитая уже как-никак, и следом: а Сэму таки идет, черт возьми. Думает, что, пожалуй, все же стоило выбрать правду: такая, она сыграла бы на руку ему, а не Сэму.

Впрочем, ему стоит признаться, что он несправедлив. Это не тирамису, не гуакамоле или кесадилья с чеддером, это всего лишь паста с курицей. А ведь Сэм — заплетенный по его, Дина, желанию Сэм — мог бы и отыграться сполна. Просто потому, что мог. Так или иначе, Сэм знает его как облупленного, так что…

…так что Сэм чуть ли не урчит от удовольствия и торжественно приносит на кухню фартук, держа его перед собой обеими руками. Ну почти как король (и корона ведь имеется!) в рыцари посвящает. Дин обещает себе, что впредь будет меньше смотреть ролевых игр.

— Блядь, серьезно? — выдавливает он и, да, застывает, как истукан, посреди кухни, когда Сэм появляется в дверях. А вот и он, выскочивший из камеры котик, который сожрал адскую машину, во всей своей красе. Секунду-другую Дин всерьез обдумывает, а не отдать ли Сэму в управление банк, все синдикаты и не построить ли ему торговый дом на свои деньги. Он готов даже продать ему конюшни, честно. И, может быть, парочку ювелирок. Неоценимая жертва, вообще-то.

Сэм, зараза, ухмыляется — он показывает зубы, скалится, как гиена, — и протягивает ему фартук. Да офицерам ВВС награду за мужество не вручали так, как Сэм презентует ему эту тряпку: Дин, может, даже проникся бы ситуацией, если бы не парочка «но». Фартук ярко-желтый, на него и смотреть невозможно, а поверх его красной клетчатой рубашки он будет выглядеть вообще дико. Черная надпись на нем «Королева кухни» — финиш окончательный и бесповоротный. И все же Дин засчитывает себе очко: одна выжидающая пауза, чуть сжатые губы, и готово: теперь уже Сэм глядит на фартук так, словно он сейчас взорвется в его руках. Всего секунду, неуловимую — только не для Дина, — но ее оказывается достаточно.

Дин ведь тоже не по правилам играть не разучился. Да и разучишься тут, когда только пару часов назад проходил мастер-класс по заплетанию своего младшего брата.

— Твой? — хмыкает он.

Ухмылка Сэма становится шире.

— Не-а. Твой. Забыл подарить. Давно еще.

Дин закатывает глаза и дергает яркую тряпку из Сэмовых рук. Так и поверил, ага. Несостоявшийся подарок для Джоди: вкус у Сэма, конечно, полный пиздец.

Скривившись, он несколько секунд держит фартук, как бомбу замедленного действия, и думает, что, ладно, в этом он покажется чуть меньшим идиотом, чем Сэм с ободком из косичек вокруг головы. В крайнем случае, они будут друг друга стоить. Сэм тем более, кажется, этого и не догоняет: опершись бедром на край стола и скрестив руки на груди, он смотрит, улыбается, жмурится так, словно сорвал к чертям собачьим джек-пот, словно думает, что выглядит дохрена мужественно. И эти его ямочки: стадия четвертая и последняя в развитии с полным превращением «довольный Сэм, который уделал брата своего Дина». Ну-ну.

Нужно будет носить с собой зеркало, мстительно напоминает себе Дин. А он еще фотографировать не стал, сентиментальный придурок.

— Э-э, погоди, — Сэм выпрямляется тут же, стоит Дину просунуть голову в петлю фартука и с отвращением оглядеть себя спереди. — Дай-ка я сам завяжу. Чтоб уж наверняка.

Дин открывает было рот, чтобы возмутиться, но тут же захлопывает обратно. Вызов так вызов, прекрасно.

— Если вякнешь что-то из того, о чем ты сейчас думаешь, к косичкам добавится шотландская юбка, — язвительно говорит он, но все же поворачивается к брату спиной. Тыльной стороне шеи сразу становится щекотно — Сэм подходит близко, остается пара дюймов между разве что, и чуть наклоняется. Не пряди щекочут: те накрепко заплетенные, удерживаемые невидимками и резиночками, — а едва слышное дыхание. Оно и странно: Сэм обычно шумит, как паровоз, а тут… Ну не рисует же он ему там зубной пастой член, в конце концов.

— Ну? Тебя снова надо учить узлы завязывать? — Дин надеется, что это прозвучало угрожающе. Сэм хмыкает прямо у самого уха, и вообще-то Дин совершенно не вздрагивает, когда талии с двух сторон касаются его пальцы. Странное чувство, будто теперь стреножат его. Хотя нет, как-то иначе, что ли. Мать твою, его… седлают.

— Так не терпится покормить меня? — фыркает Сэм ему куда-то в макушку, и Дин выбрасывает назад локоть. Косички девчонку из Сэма не сделали, нет, конечно, даже если Дину позубоскалить и хочется: Сэм молниеносно отскакивает в сторону, убирая руки, но завязки уже крепко соединены на спине. Раунд остается за Сэмом.

И мурашки, кажется, к коже прилипли.

Дин отходит к шкафам, где долго гремит посудой, доставая кастрюлю, сковородку, нож и разделочную доску. Отработанный алгоритм уже, первый раз, что ли, жрать готовить собирается, но ощущение ненормальности присутствует. Да что там, танцует по мозгам отбойным молотком. Конкретно по спецзаказу для Сэма он еще не хозяйничал. Дин думает, что где-то здесь кроется продолжение феерического наеба, но уловить его пока не получается. Вроде первый вызов был его, а дважды в идиотах — он.

— Куриное филе в холодильнике на нижней полке, уже размороженное, помидоры — на верхней, макароны и лук сам знаешь где, оливковое масло в левом шкафчике, — рапортует Сэм. Дин слышит звук отодвигаемого стула, и, когда поворачивается, нагруженный посудой, Сэм сидит за столом и, подперев щеку кулаком (картина пасторальная, трогательная), смотрит на него.

Да, дважды в идиотах.

— Планировал, конечно? — уже более мягко интересуется Дин, расставляя посуду на столе. Все-таки заплетенные волосы Сэма подбадривают дух.

— Не без этого, — признается Сэм, туда-сюда катая солонку по столешнице свободной рукой. — Я, в отличие от тебя, умею загадывать действительно полезные желания. И альтруистичные, если ты не заметил. Готовишь ты для меня, а есть будем мы вдвоем.

Дин застывает у холодильника с помидорами в руках и, медленно повернувшись, скептически вскидывает бровь. Сэм глядит на него совершенно невинными глазами. Дин скрепя сердцем записывает Сэму еще одно очко и делает свой ход:

— Пенне у нас есть?

Что-то в глазах Сэма едва уловимо меняется. Солонка, не удерживаемая его рукой, откатывается к краю стола и падает на пол.

— Что-что?

Ну, может, счет еще сравняется.

— То, что ты так возжелал откушать, умник, — Дин прикусывает щеку изнутри, чтобы, не приведи господь, не выдать себя. А то Сэм еще подумает, что он ловит кайф от ситуации. Конечно-конечно.

— Макароны, что ли? — наконец глубокомысленно выдает Сэм. — Там же, где и всегда.

— Так тебе макароны приготовить или пасту? Определись уже.

Сэм зависает на пару секунд, и Дин проигрывает этот раунд самому себе. Вцепившись в плетеную корзинку со специями, он ржет, и отчего-то сразу такой глупостью становятся эта дурацкая надпись на фартуке и их игра, которая непонятно к чему приведет. Все это остается само по себе, без каких-либо условностей. Но хренов фартук, возможно, оказывает на него воздействие куда большее, чем ему хотелось бы: Дин вдруг думает, что вот такой Сэм — проигравший ему вызов, читающий на древнешумерском, не разбирающийся в макаронах (да и зачем ему, честно) и застрявший под столом, чтобы вытащить солонку, — это только, черт подери, его Сэм, которого не Бог делал и которого ни Бог, ни его сестрица никогда не узнают.

— Отбой, окей, — отсмеявшись, Дин вытаскивает из шкафа пачку этих самых пенне и кидает на стол к остальным продуктам. Недовольный Сэм, сощурившись, несколько раз тыкает в нее указательным пальцем, будто на фальшивость проверяет.

— Хер ты мне заливаешь тут? Обычные макароны. Мы такие всегда и едим.

— Как скажешь, — Дин уже не пытается стереть с лица ухмылку. Может, Сэм и думает, что именно он, когда проголодается, запихивает в себя все без разбора, — пусть думает, Дин не собирается его переубеждать. Ситуация начинает забавлять. — Но вообще-то это я здесь королева кухни.

Сэм, щелкнув пальцами, поднимает ладони вверх.

— Понял, понял. Рулите, шеф, — вытянув ноги перед собой и распластавшись по стулу, так же, как утром, когда Дин его заплетал (результат вот он, налицо, и неплохой, ну, а в мыслях по-прежнему полный кретинизм), он с дьявольской улыбкой демонстративно потирает свой живот, точно как Таффи из «Тома и Джерри».

Вполне вероятно, Дину так кажется, помидор красиво летел бы в лицо Сэма, но лишних у них все равно нет, а посему — экономия.

С первой, самой простой стадией: отварить пасту до состояния «аль дэнте» — он справляется быстро. По ходу еще раз припечатывает Сэма кулинарным термином (ну хорошо, возможно, он действительно слишком много времени торчал на кулинарных каналах; но то было всего лишь от безысходности, когда на платные бабла не хватало), а это очень даже неплохой бонус. Наверное. Потому что сразу после Сэм весь подбирается, взгляд его становится цепким, и внимательным, и еще каким-то, Дин не может подобрать этому определения, да и не хочет, по правде говоря. Это… ну, смущает, да.

И это уже что-то за гранью. Последнее, что Сэм может сделать с ним в этой жизни — смутить его. Дин для них лет с шести уже что-то готовил, и нате, у сороковника приплыли. Стареет, однако.

Дин пытается меньше поднимать голову и не думать об этом. Мыча себе под нос что-то неопределенное, он думает о курином филе. Думает о нем, пока моет его, очищая от жира и пленок, думает, пока, закусив губу, дубасит по нему молоточком до легкого состояния отбивной, пока солит, перчит и перекладывает на сковородку в оливковое масло. А Сэм все это время продолжает смотреть: так, пожалуй, смотрит кончик дротика на свою мишень в дартсе.

Дин не видит, но чувствует — непонятным сосущим ощущением где-то под ложечкой. Отправить Сэма с кухни не позволяет гордость: Сэм самовольно создал условия вызова в виде присутствия себя, и Дин эти правила принимает. Но мысль, что он не готовит ему пожрать на один раз, а, отбивая филе, спасает для него мир, жертвуя собой и этой курицей, никуда не девается.

Это все бабский фартук виноват. Ха.

Ладно. Ла-адно.

— Хочешь помочь порезать? — Дин, вздернув уголок губ, сует Сэму под нос почищенную луковицу. Реакция у того по-прежнему в норме: уворачиваясь, он чуть не слетает со стула, но успевает перенести вес на ногу в последний момент и удержаться.

— Нет, спасибо, — гундосит Сэм, зажав нос (ой, неженка какая вымахала, поглядите-ка на него). — Ты куда красивее меня это сделаешь.

Попытка так себе, но Дин все равно засчитывает.

И, нет, он совершенно точно не плачет, нарезая луковицу крупной соломкой, и не шмыгает носом, и не моргает яростно, и не замечает, как Сэм рядом, закусив костяшки пальцев и едва дыша, пытается удержать хохот. Вообще ничего такого, определенно. Сэм, опасаясь за сохранность помидора, стоически молчит.

Наверное, есть ему хочется сильнее. Тем более с плиты скворчит (на каждый новый отборный мат, когда со сковороды Дину на руки попадает брызнувшим маслом, Сэм реагирует сочувственным шипением, спасибочки ему большое за моральную поддержку), аромат такой… неплохой, очень даже. Да и крыть тем, что это у него слюни от избытка потекли через слезные железы, Дин не собирается: это чересчур. Может, Чак Норрис и мог заставить лук рыдать вместо себя, но он еще не настолько прокачался. Он… он просто экстренно выводит из организма лишнюю воду. Да.

Дин убирает со сковородки филе, ссыпает на его место лук и следующие минуты три матерится сквозь зубы, быстро-быстро нарезая курицу на крупные кусочки и обжигая пальцы. Краем глаза он замечает, как Сэм страдальчески морщится, и мысленно считает до пяти.

На «двух» Сэм уже готов.

— Может, тебе помочь?

Дин плюсует себе сразу пару очков и ровно отвечает:

— Нет, спасибо. Я куда красивее тебя это сделаю, — но каменное выражение с лица позорно слетает почти сразу, он улыбается, закатывая глаза. И прежде чем Сэм успевает обидеться и еще что-то сказать, добавляет:

— Лучше поставь воду на плиту и сделай насечки на помидорах на тыльной стороне. Вымой их только сначала.

Сэм молча поднимается со стула и — Дин маскирует смешок внезапным приступом кашля — бессознательно перебирает пальцами по ободку из косичек (Дин не забудет, никак). После упрямо грохочет за его спиной посудой, шумит водой, нарочито громко сопит, по-видимому, оскорбленный тем, что ему не доверили нарезку мяса, отправив делать какую-то хреновую хирургическую операцию помидорам.

Через минуту Дин слышит недовольное:

— И где, по-твоему, тыльная сторона у помидора? Это, представь себе, помидор. Он вроде… как понятнее объяснить бы… ну, типа круглый.

— На самом верху надрежь крестик, — непринужденно сообщает Дин, отрываясь от своего занятия, чтобы помешать в сковородке лук. Сэм в ответ начинает сопеть еще громче.

— На попке, что ли?

Дин от неожиданности захлебывается воздухом и чуть не вываливает нарезанное филе мимо сковородки. Сэм позиции не сдает, не отнять.

— Ну, если тебе так удобнее, то, да, на ней самой.

— Про «аль дэнте» он, видите ли, в курсе, а про обыкновенную помидорку объяснить нормально не может, — проходя мимо, Сэм несильно пихает его бедром. Дин в отместку успевает дернуть его за прядку и не сдерживает залихватского «И-и-иха!» и победного жеста.

— Кухня — не место для игр, — философски замечает Сэм.

И брызгает в него водой, засранец.

А потом с хитрым оскалом и поблескивающим лисьим взглядом говорит:

— В этом фартуке ты просто чудо как хорош.

Только осознание, что на сковородке начинает подгорать курица, останавливает Дина от того, чтобы все-таки запустить в Сэма помидор. С надрезанной, мать ее, попкой. (выдержка из методического пособия С. Винчестера, параграф десять «Немного о морфологическом описании пасленовых по З. Фрейду»)

Дин это принимает, так уж и быть. Сэм все равно ничего не скажет, когда все помидоровы попки и буфера в блендере превратятся в однородную кашу. А до этого он снимет с них всю кожицу. И вытащит из мякоти семена. Все до одного.

Да, у них вся жизнь хоррор. И помидорам от этого тоже никуда не деться.

…а Сэм все равно смотрит так, словно он спасает для него мир. От зомбированных помидоров с геном скорпиона. И вот в чем штука: это уже и не смущает. Льстит. Немного. Ну, любит он готовить, есть такое. Тоже немного.

Дину хочется, чтобы Сэму понравилось, да. Вызов это или нет, неважно. Просто так.

Только самому Сэму об этом знать не обязательно. Все это ведь, если подумать, не по-дурацки, а хо-ро-шо.

Все, не считая фартука.

Когда Дин переходит к последней стадии: непосредственно тушению курицы в соусе, — в Сэме просыпается типичный среднестатистический мужик, время от времени спасающий мир (не из тех, у кого на голове косы, и не из тех, кто по игровому «вызову» летит на кухню, теряя тапки): он начинает наматывать круги по кухне и причитать, как же он проголодался, ну когда уже будет готово, ну Ди-и-ин, ну скоре-ей, у меня желудок сам себя уже переваривает. На каждом круге, пока Дин у плиты помешивает соус, он заглядывает через плечо, вжимаясь острым подбородком, фыркает прямо в ухо, теребит за рукав рубашки, как дите малое, шумно втягивает запах и на злые косые взгляды только блаженно жмурится.

Вот теперь фартук Дину точно впору.

Бля-я-ядь.

Так что терять уже нечего, остается только врубить режим женушки на полную катушку. Когда Сэм в очередной раз нетерпеливо заглядывает ему через плечо, Дин невозмутимо выдает:

— Вместо того чтобы под ногами мешаться, пошел бы руки вымыл и тарелки расставил.

Кажется, так они говорят, да?

Ойкнувшего Сэма уносит мгновенно.

Наверное, и правда так. И фартук уже… жмет.

А все равно хорошо.

Тем более у него в комнате полная тумбочка резинок и невидимок, а в другой комнате у него — Сэм. Это вполне совместимо.

Освободить связанные за спиной руки или избавиться от наручников? Да пожалуйста. Распутать замотанный с любовью Сэмом узел пояса фартука? Сбой системы и тридцать лет охотничьего стажа псу под хвост. Пока Сэм в ванной умывается, Дин матерится и пытается разобраться с той абракадаброй, что Сэм ему наплел, но безуспешно. Там по меньшей мере океанские узлы намотаны. Так что когда Сэм возвращается, колорит перед ним наверняка живописнейший: желтый фартук, красный Дин, красная рубашка, красный соус в сковородке, красный уровень опасности.

— Развяжи меня на хер, — очень, очень спокойно просит Дин и поворачивается к Сэму спиной. Да, он так и говорит: развяжи меня. — Иначе на твоей голове появится, помимо косы-водопада, паста-водопад. Ты меня знаешь.

Развязывает Сэм свой узел раза в три быстрее, чем его завязывал, и пыхтит Дину в макушку так, словно только что миновал кросс на парочку миль: и молодец, что испугался. Только когда Дин поворачивается, сняв с себя подпортивший ему карму фартук, у Сэма вообще ни разу не взгляд побитой собаки: брат сверкает, как начищенный цент, и эти его ямочки, конечно же. Кажется, все, Дину пора на покой: ладно, «Камень-ножницы-бумага», он всегда в ней лажал, его вторая ахиллесова пята, можно сказать, но когда он еще разучился козырять в «Правде или вызове»?..

Это все бабск… Окей, неубедительно.

— Готово. Ты просто не за тот конец тянул. — Тем более фартук уже снят, а ощущение того, что Сэм, заправляющий банком в «Монополии», — наименьшее из его опасений, все еще с ним.

И Дин, глубоко вздохнув, поворачивается и произносит свою отрепетированную гневную проповедь:

— Садись, пожалуйста, жрать, Сэмми.

И потом, после, когда тарелки отставлены в сторону, и Сэм снова смотрит: и насмешливо, и благодарно, и все так же «как-то», — игра окончательно превращается во всего лишь предлог.

Дин не может удержаться:

— Ну что, удовлетворен выполнением своего вызова?

Сэм откладывает в сторону вилку, лениво откидывается на спинку стула, отчего черная футболка натягивается на животе, обнажая тонкую полоску кожи над джинсами, и разглядывает его сквозь ресницы: ну точно котище, объевшийся сметаны.

— Более чем, — просто отвечает он, и вот они, мысленные фейерверки: это значит «ты был великолепен, Дин». Сэм такой предсказуемый. — Тебя почаще надо на это раскручивать. Без причины ты редко когда сюда выползаешь.

— Ну, вообще-то, Сэм, нас двое, если ты забыл, — Дин наклоняется над столом и тычет пальцем Сэму в грудь. — Вполне мог бы и сам «почаще».

— Без вариантов, — Сэм мотает головой, и Дин это прямо-таки прослеживает, оно само выбивается в сознании как что-то важное: его волосы от движения не разлетаются во все стороны. Пора прекращать уже, правда. — Ты красивее меня режешь лук.

И ревешь от него ты куда красивее меня, дочитывает по его лицу остальное Дин.

Засранец.

— В следующий раз на нетрезвую голову я на такие игры не подпишусь, — бормочет он себе под нос и придумывает ответ поостроумнее, поэтому не замечает, как лицо Сэма неуловимо меняется, — словно на него только что снизошло просветление, не меньше.

И Сэм говорит:

— А завтра мы испечем кексы.

Дин, потеряв дар речи, подвисает на пару мгновений. Минуточку, что? Но Сэм продолжает выжидающе таращиться на него, так что вряд ли ему послышалось.

Это все либо косички, либо фартук распространяет розовые флюиды воздушно-капельным путем, другого объяснения нет. Сэм такое с детства не проворачивал.

— Не понял?

Сэм принимает обманчиво расслабленную позу и, прокашлявшись, с видом профессора, вдалбливающего ему прописные истины, но при этом чрезвычайно радующегося этому факту, отвечает:

— Две тысячи тринадцатый. Тебя тогда довольно сложно было раскрутить, но… Мы были пьяные в доску, в смысле, это ты был, и я выбрал правду, а ты… выдал мне очень глубокомысленный и философский вопрос, до сих пор не понимаю, как ты даже под градусом мог так проебаться, — Сэм прицокивает языком.

У Дина холодеют кончики пальцев. Он и правда лажанулся? «Ты спишь голышом?». «Нравятся ли тебе мои глаза?» «Расскажи про свой самый нелепый поступок?» Он ведь не мог настолько бездарно…

— Ты меня спросил что-то вроде «Считаешь ли ты, что любимому человеку всегда нужно говорить правду?».

У Дина дергается правая щека.

Оказывается, он мог. Даже хуже. Сэм глядит на него как удав на свою добычу, а ему и крыть нечем. Да он и не помнит ни черта, белый лист: это было столько лет назад, и все дело лишь в личном бзике Сэма, которому такое почему-то важно. Дину не хочется думать, что брат кучу лет держал это в себе только для того, чтобы они приготовили — даже не он, Дин, а они вместе, что очень, очень странно, — выпечку. Он ведь отдал на воспитание Сэма свои лучшие годы… и это… как-то жестоко, что ли.

— И с чего я должен тебе поверить? — Дин складывает руки на груди, надеясь, что вид у него получился убедительный. — Ты точно сказал бы раньше, а не ждал бы пару лет. И мог это все придумать.

Так и рвущееся с языка «Ради кексов, Сэм! После всего, что с нами было… ты выбрал кексики?» он силой воли заставляет себя не произносить.

Сэм только закатывает глаза.

— Ну да, я специально вынашивал этот черный, страшный обман под сердцем три года, чтобы сейчас воспользоваться твоей уязвимостью и снова отправить на кухню.

Дин едва слышно выдыхает: еще не все потеряно. И тут же с подозрением интересуется:

— Ну и какого?..

Сэм с легкой, даже слегка виноватой улыбкой пожимает плечами. У Дина такое ощущение, что он только что сам себя загнал в ловушку, и даже не понял как.

— Ты должен мне вызов, ты сам мне сейчас напомнил, — на еще сильнее возросшую подозрительность в глазах Дина он терпеливо поясняет: — Когда сказал про недопустимость совмещения употребления алкоголя и проведения азартных игр.

У Дина дергается левая щека.

А может, уже и с концами все. По крайней мере, он какой уже раз убеждается в том, что Сэма украли с планеты ходячих энциклопедий и контрабандой вывезли на грешную Землю. «Нельзя бухать и играть одновременно» — это слишком сложно для его, Сэма, восприятия.

А еще у него пятнышко от соуса в уголке рта, заплетенные по-девчачьи волосы, рукав мокрый и футболка помята.

Дин еле удерживает смешок.

Ладно, хорошо. Это его мальчик. Вот именно что такие совмещения допустимы.

— Все честно, я просто собираю долги, — Сэм, видимо, решает, что все эмоции, промелькнувшие на его лице, относятся именно к этой проблеме. — Я тогда не успел: когда я ответил тебе на твой гениальный вопрос, — Дин вовремя прикусывает язык, чтобы не спросить, что это был за ответ, он не опустится до такого, нет, — ты выбрал вызов и… весь позеленевший, понесся в ванную. Уж не знаю, от чего тебя выворачивало: от приторности и тупости собственного вопроса, или от приторности моего ответа, — что ж там, сука, оказалось-то такого? — бургера или выпивки, но как-то дальше нам было не до этого. Так что…

Сэм широко ухмыляется.

— …шоколадно-банановые. Не хуже твоего пирога, поверь мне. И, заметь, я не оставляю тебя с этим один на один. Альтруистичные желания, помнишь?

— Дашь ты забыть, как же, — хмыкает Дин. — Я даже опущу вопрос, откуда в тебе появилось это великое знание. Ты рискуешь, серьезно. Я ведь всего-то красиво режу лук, если забыл ты. Может, тебе за салатами сбегать?

Сэм качает головой: не дождешься, уж я-то в этом не налажаю, — подносит ко рту кружку с кофе и долго, обстоятельно, со вкусом прихлебывает, не сводя с Дина острого взгляда. И когда Дин уже готов встать и все же найти какой-нибудь завалявшийся помидор, с грохотом ставит кружку обратно на стол и отвечает:

— Как я и сказал: в этом фартуке ты хорош. Я не виноват.

И с огромным разрывом в счете Сэм выходит вперед. Счастливый котик с проглоченной адской машиной проживает уже свою двадцатую жизнь, наблюдая за ними. Дин остервенело накалывает последнюю не-макаронину на вилку и отправляет ее в рот, недовольно сверкая глазами.

Впрочем, завтра он отыграется. Пускай кексы, хоть с луком или без. Да и тем более…

…тем более у Сэма все еще косички.

Им все же везет: выходной растягивается больше, чем на двадцать четыре часа, Кастиэль не врывается в бункер с налипшими на его ангельскую задницу проблемами, Интернет не орет им SOS со всех вкладок, и телефон тоже молчит. Вероятно, сегодня международный день выпекания кексиков, и празднуют все. Сэм не передумывает, нет. И когда он наутро появляется в его, Дина, комнате и, кажется, на полном серьезе предлагает вместе сходить в магазин за бананами, Дин красноречиво средним пальцем посылает его… за бананами. Сэм хмыкает, пожимает плечами и, тряхнув головой, выходит из комнаты. Дин ничего не может с этим поделать, ни-че-го, но волосы Сэма снова разлетаются во все стороны, не-ет.

А потом Дин вспоминает про второй фартук (столько же вариантов есть, черт побери: «Золотая жена», «Мисс кулинария», «Я целуюсь лучше, чем готовлю», хотя с последним, наверное, перебор, Дин в этом не уверен — блядь, он что, серьезно только что об этом подумал?), но бежать за Сэмом в магазин становится поздно. Да и не нужно, в общем-то.

Сэм возвращается лишь с бананами, пачкой муки и плиткой шоколада, и Дин с облегчением понимает, что узами бабского фартука сегодня связан не будет, тем более сроки игры подошли к концу. Сейчас они просто… по шкале «мы ебанулись» до «какого хера мы творим» находятся на планке «это все Сэм, а Дин здесь совсем ни при чем, естественно».

И, значит, Сэм врал: не так уж он и хорош в том фартуке. Ну и слава богу. Это точно не драма всей его жизни.

Дин не спрашивает, с чего это все взбрело Сэму в голову, ему неинтересно, когда же он в череде мотелей и забегаловок упустил в Сэме гурмана. Зато когда Сэм снова появляется в его комнате с расческой и решительно сжатыми губами, в Дине мгновенно просыпается Жак-Ив Кусто, с трепетом изучающий рыбку, подплывшую к нему прямо в руки.

Прежде чем Дин успевает открыть рот и сказать, конечно же, что-то вроде «Решил ввести косы в свою моду?», Сэм с грохотом подтаскивает стул на середину комнаты, садится на него, опять складывая локти на спинку, и протягивает расческу.

— Сделай мне конский хвост. Не хочу кексы с собственной волосней, да и ты же меня потом со свету сживешь.

Бинго.

Дин, глупо моргнув пару раз, клацает челюстями и проглатывает готовые вырваться слова. Это слишком просто и в действительности так заманчиво: сделать вид, что Сэм точно ну никак не может заплести хвост самому себе, и промолчать по этому поводу. Начинается спин-офф их вчерашней игры. Интересно.

Дин делает шаг вперед, берет расческу и встает за спиной Сэма. Дежавю, немного, да: легко придержать макушку, потянуть расческой от темени до кончиков, по всей длине, провести несколько раз, чуть надавить зубчиками у ушей, будто ненароком задев мочку, — и желейный Сэм полностью готов к употреблению.

И, естественно, у Дина снова, как и вчера, тормознуло.

Потому что:

а) Сэм мог расчесаться и сам;

б) Сэм утром (то есть полтора часа назад) сам уже и расчесался;

в) чтобы заплести обычный хвост, расчесываться в принципе не обязательно;

г) и делать это пять минут тем более, достаточно и тридцати секунд;

д) Сэм хренов манипулятор, а Дин придурок, раз ему это нравится.

— Резинку готовь, — но это все, что говорит Дин, пока собирает шевелюру Сэма на макушке в тугой хвост, прочесывая кончиками пальцев у висков, чтобы не выпала ни одна прядь, слегка царапая кончиками ногтей кожу. Сэм через плечо подает ему резинку, и Дин, выхватив ее, сразу крепко зажимает между зубами, потому что стоящие дыбом волоски и гусиная кожа на Сэмовых руках под закатанными рукавами рубашки — это полная победа.

И невозмутимое, чересчур спокойное (переигрывает-таки) выражение на лице Сэма, когда он поворачивается и сдержанно благодарит, Дина ни капельки не обманывает.

— Не за что, — отвечает Дин, и они вместе идут на кухню печь кексы.

Да это же пиздец какой-то.

Дин пытается вспомнить, когда они готовили вместе последний раз, и не может. Они на самом деле вообще нечасто это делают — готовят. Особо некогда с их-то образом жизни. Нет, бывало, конечно, но редко, и когда, черт его знает, но вот чтобы вместе печь всякие там штуки… Это что-то новенькое в их каноне. Дин пек пару-тройку раз для них, да. По приколу и с бодуна, можно сказать. А это — по полной трезвости. Что хуже, тоже неизвестно.

Дин встает у стола и, опершись на его край, скрещивает руки на груди — копирует вчерашнюю сэмову позу и выжидающе смотрит на замершего перед ним брата, самомнение которого, похоже, при переходе через порог кухни ветром сдуло. Значит, как мир спасать — вперед и пожалуйста, а тесто сварганить — это, конечно, пострашнее будет.

— Давай рули, ковбой. Распределяй обязанности. Ты же смотрел рецепт.

Сэм вскидывает на него слегка неуверенный взгляд, но стоит Дину чуть приподнять бровь в немом вопросе, сразу же весь подбирается и серьезнеет. Дина как по щелчку пробирает на каверзную реплику, но он удерживается. Это мило. Честное слово, мило. Все-таки хорошо, что Сэм не умеет читать мысли.

— Ты делай пюре из бананов, и лучше всего толкушкой, а не блендером, а я взобью яйца с сахаром и ванилином.

— Есть, шеф, — салютует Дин, прикусив изнутри щеку, и проходит мимо Сэма к шкафам. — Я думал, ты мне не доверишь. Бананьи попки — это совсем уже серьезно.

— Заткнись, — советует Сэм и на мгновение высовывается из-за дверцы холодильника. — Потому что у меня есть яйца.

— Вот так сюрприз, — бормочет Дин и роняет толкушку себе на ногу. Сэм мстительно хохочет и снова исчезает за дверцей.

Стол достаточно большой для маневра, но они, конечно, встают рядом, бедро к бедру, плечо к плечу, то и дело сталкиваются локтями, для проформы огрызаются друг на друга в процессе, так что вполне закономерно, что пропахшим насквозь ванилином становится и Дин, и — да, вдвоем пускать их на кухню нельзя. Это. Полный. Свинарник.

— Ну кто так взбивает? У тебя вся масса по кухне разлетается. Дай мне вилку, я покажу, как надо.

— Я сам! — огрызается Сэм, отодвигая миску подальше от Дина и пихая его бедром — ой-ой, как по-взрослому. — Ты своими бананами занимайся. Не пюре, а одни комки.

Дин не пихает его в ответ, он выше этого. Он просто-напросто кладет Сэму на голову шкурку от банана и, гогоча, уматывает от него с чашкой и толкушкой на другой конец кухни. Эй, они забыли включить духовку. Вот и все.

— По-моему, выглядит неплохо, — подытоживает Сэм, разглядывая получившуюся массу: смешанные вместе банановое пюре и яйца. — И пахнет тоже.

Дин кидает на чашку скептический взгляд.

— Оно пахнет ванилином, Сэм. Ванилином. Два мужика на кухне, один из которых с хвостиком, и ванилин. Тебя ничто не смущает в этой цепочке перечислений?

— Есть такое, — Сэм поворачивается к нему и ухмыляется. Все-таки с косичками было поприкольнее, отстраненно думает Дин, с хвостиком Сэм стал выглядеть еще большим качком. — Один мужик, который без хвостика, произносит слово «ванилин» так, что оно становится ругательством. Это всего лишь бывшая лиана, ты в курсе?

— Ботаник, — бурчит Дин и, не сводя с Сэма многозначительного взгляда, смачно облизывает ложку, вытащенную из бананово-яичной жижи, пока она не становится блестящей, как новенький цент. Сэм на всю эту показуху сощуривает глаза и, демонстративно макнув указательный палец в миску, повторяет за ним.

— А у меня вкуснее, — медленно тянет он, причмокнув напоследок.

…И тут Дин понимает, что снова нихуя не понимает.

Вся кухня в муке. Они все в муке. А это Сэм всего лишь смешивал в отдельной чашке ту самую муку, соль и разрыхлитель, пока Дин старательно нарезал шоколад.

— Аккуратно помешивая, Сэмми, — повторяет Дин в третий раз, отряхивая рубашку и джинсы, и, может быть, сейчас он даже немного скучает по своему бабскому… в смысле, просто бабскому фартучку. Может быть. — Что во фразе «аккуратно помешивая» тебе показалось непонятным, Сэмми? На кухне никому не нужна вся сила твоих геркулесовых мускулов, Сэмми.

Сэм мрачно таращится на свои ладони, перепачканные в муке, переводит взгляд на лицо Дина, перепачканное в муке, и протяжно, прерывисто вздыхает. Вместо тысячи слов — своих собственных и тех, что из потенциального ответа Дина. Грязно играет.

Дин возводит очи горе, но все же протягивает руку и молча поворачивает Сэма спиной к себе. У него еще и в волосах мука, это ж умудриться надо было. Да Сэм почти весь как снеговик, но уж со штанов сам уберет, еще чего.

— Пошли от стола подальше, иначе кексы точно будут с дополнительной начинкой в виде твоей ДНК, — Дин отходит от стола на три шага, таща Сэма за собой, и, привстав на носочки (главное не думать, как выглядит все это со стороны, и не представлять себя пигмеем), стягивает с его волос резинку. Макушка у Сэма вся припорошена белым, на шее такие же мазки, и даже на ушах белеет. Вот как, нет, правда, как?

— Ну и перхоть у тебя, — Дин запускает пальцы обеих рук в шевелюру Сэма и взлохмачивает несколько раз у самых корней, стряхивая муку, ведет до самых кончиков, и так несколько раз — от темени к шее. — Весь мой труд насмарку.

Сэм негромко хмыкает.

— Мой хвост, что ли? Тоже мне, нашел из чего драм…

— Нет, Сэм. Это мой хвост.

Сэм тут же затыкается и, когда они возвращаются обратно к готовке, вытирает стол в полном молчании, выглядя при этом почему-то донельзя довольным. Дин, подтянув к себе миску, шмякает нарезанный шоколад к основной массе и тщательно перемешивает, краем глаза наблюдая за тем, как Сэм бессознательно все поправляет свой новый хвост, перетянутый синей резинкой.

Здесь что-то не так. Очень сильно не так.

Потому оно совершенно на автомате получается: когда Сэм поворачивается, чтобы взять с другого конца стола форму для кексов, Дин, даже не отрываясь от помешивания теста, наслюнявленным указательным пальцем свободной руки стирает с его щеки и носа пятнышки муки. Сэм столбенеет, приоткрыв рот, и локтем задевает пакет с мукой, роняя его набок.

Очередной белый ядерный грибок, и все по-прежнему хо-ро-шо.

…до того момента, как отпечатки сэмовой ладони, обмазанной мукой, не появляются у Дина на лбу, правом предплечье и на шее, над вырезом футболки, на самой футболке, и все кругом снова белое.

Кухня — не место для игр, как заметил вчера Сэм.

Ну конечно.

…и до того, как Сэм, отдышавшись, говорит:

— Все-таки жаль, что ты не надел фартук.

Да-да, конечно.

— Попробуешь? — Сэм тычет у него перед лицом ложкой, которой зачерпнул немного получившегося теста с шоколадными кусочками. — Вкусно. Я не вру, честно. Мы еще вполне ничего.

Дин прищуривается, затем переводит очень внимательный взгляд на ложку, отчего зрачки сводит к переносице, вздыхает, резко дергается вперед и заглатывает ее содержимое, зубами вырывая ложку из руки Сэма. Сэм залихватски присвистывает, хлопнув в ладони.

— Оголодал совсем, — притворно жалостливо замечает он. — Ничего, подождать около часа, и будет готово. Еще мне «спасибо» скажешь за проявленную инициативу.

— Угнедждшся, — с намеком заявляет Дин с ложкой во рту.

— Не сомневаюсь, — и, отвернувшись, Сэм заливает тесто в первую формочку.

В общем-то, первым Сэм и сдается. На тридцать первой минуте — Дин засекает — он привычно начинает наворачивать круги по кухне, заглядывая через дверцу духовки каждые сорок две секунды (это Дин тоже засекает). И от вчерашнего «ну когда уже будет готово, когда-а» разве что убирается слово «Дин». Впрочем, духовка, как и Дин, перед сэмовыми увещеваниями остается непреклонной.

Дин сидит за уже вымытым ими столом и, подперев щеку кулаком, смотрит.

И прикидывает, что Сэму, пожалуй, к хвостику вполне подошел бы фартук.

А, кажется, это идея.

…Кексы действительно получаются вкусными. Дин, как ценитель выпечки, одобряет результаты их упорных трудов, а Сэм, уплетая пятый кекс, только посмеивается над «великим критиком»: наверняка как-нибудь съязвить мешает забитый рот. А в следующий момент все бабские (но интеллигентные, и, нет, Дин совсем не сексист) ток-шоу мира начинают рыдать и хотеть завербовать к себе Сэма на пост бессменного ведущего, потому что:

— Да мы вообще красавчики, — сообщает Сэм, отставляет в сторону тарелку с крошками и, выдержав паузу, с самым серьезным видом добавляет: — Такой продукт выдали как результат наших совершенных мутуалистических отношений.

(выдержка из методического пособия С. Винчестера, параграф четырнадцать дробь два «Как укрыть сопливый момент под названием “соул-мейты, которые никак не могут друг без друга… печь кексики в свободное от спасения мира время” за заумными словами и сделать вид, что так оно и должно быть»)

Дин теряет связь с реальностью где-то на слове «результат», с наслаждением дожевывая кекс. Шоколад тает на языке, и этот легкий привкус ванилина… ладно, Сэм был прав. Ванилин — это круто. И вообще, кексы — круто. Но и об этом Сэму знать необязательно. Дин уяснил прекрасно: заикнись только, и его сразу же возьмут в оборот.

Дин ставит пустую тарелку поверх сэмовой и на проницательный, немигающий взгляд только усмехается. У Сэма, кажется, уже планы имеются, как он и думал. Но, справедливости ради, ответные планы.

— Если появится Кас, прячь их к чертовой матери на верхнюю полку, я не готов делиться.

Сэм кивает с понимающим видом: Дин уверен, он тоже не готов.

И он согласен с Сэмом, да. И, вполне возможно, как-нибудь в будущем им стоит повторить.

Просто… Сэм с хвостиком, перепачканный в муке, это… ну, это что-то из того, что хочется сфотографировать даже сильнее, чем Сэма с косичками.

Вот и все.

— И кто будет намывать всю эту гору посуды? Мы еще со вчерашнего дня ничего не убрали. Раз я готовил — тебе, между прочим, — значит, ты и вымоешь.

— Ну да, а кто сказал: «Поели — можно и сериальчик посмотреть»? И вообще, ты обнаглел, ели мы оба, если ты не помнишь.

— А готовил я. Значит, моешь ты.

— Нет, ты. Это был мой вызов.

— Ты говорил только про пасту. Про вымытую посуду ничего не было, так что иди мой. Раз-два, раз-два.

— Не пойду.

— Иди.

— Нет, не пойду.

— Ну и козел.

— И все равно не пойду.

— Тогда и… иди. Нахрен отсюда. Сам помою, ленивая задница.

— Ну и пойду.

— До свидания.

— Увидимся.

…

— И что ты приперся?

— Посуду мыть, не видишь, что ли. Подвинься.

— С чего это вдруг?

— Я нынче добрый и любящий младший брат.

— Ага, точно.

— Тем более сегодня мы вместе свинарник устраивали.

— Надо же, доперло. Я уж ду… Погоди-ка. Значит, вчера я для тебя «свинарник устраивал»? Интере-е-есно. Знаешь, Сэм, иди-ка ты…

— Не пойду.

— Иди.

— Нет, не пойду.

— Ну и ладно.

— Ага. Подай губку, пожалуйста.

— Не обожгись, вода горячая пойдет.

— Какой же ты у меня заботливый.

— Ой, заткнись.