Жертвенный Пёс (джен)

* * *

«От Русановского моста до с. Выгуровщина находится Лысая гора — излюбленное пристанище киевских, иногородних и даже иноземных ведьм».

Из путеводителя Богуславского за 1912 год

* * *

Придëт смерть, и у неё будут твои глаза.

Эта смерть, что нас сопровождает

неусыпно с утра до ночи, глухая,

как стыд или скверная привычка,

как абсурд. Глаза твои будут -

немой крик, несказанное слово,

тишина.

Так ты видишь их каждое утро,

наклоняясь над своим отраженьем

в зеркале. О, дорогая надежда,

в этот день узнаем и мы:

ты — ничего, и ты — жизнь.

На каждого смерть по-своему смотрит.

Придëт смерть, и у неё будут твои глаза.

Это будет, как порвать с привычкой,

как увидеть в зеркале всё то же,

но только мёртвое лицо,

как услышать сомкнувшиеся губы.

Мы сойдëм в водоворот немыми.

22 марта 1950 г.

Автор: Чезаре Павезе

Перевод Михаила Сухотина

* * *

КУРСИВ — мысленная речь, внутренний голос

ЖИРНЫЙ — рукописный текст, письма, сообщения

ЖИРНЫЙ КУРСИВ — воспоминания, флэшбеки

* * *

Комната была просторной и когда-то, должно быть, красивой. Большая кровать с резной деревянной спинкой в изголовье и заполненная пробковая доска над кроватью; резные прикроватные тумбы, тяжёлый письменный стол и книжные полки; высокое окно, задёрнутое длинными бордовыми бархатными шторами; люстра, из которой ещё торчали огарки с восковыми сосульками, а в углу тёмной громадиной возвышался большой резной платяной шкаф; небольшой камин перед кроватью закрывала металлическая декоративная ширма, а на полу комнаты лежал толстый ковер. Практически всё пространство стен было обклеено дешёвыми выцветшими плакатами и вырезками, в большинстве своём изображавшми самые разные мотоциклы с самых разных ракурсов и нескольких девушек в купальниках, почти полностью закрывая серый шёлк, которым были обтянуты стены. Тем не менее, на стенах висело ещё несколько картин и фотографий в рамках, красные флажки и знамëна.

И всё это было покрыто столь толстым слоем пыли и паутины, что первоначальные цвета предметов только угадывались. Воздух в комнате был столь пропитан влажностью, плесенью, пылью и мышиным запахом, что казался густым и вязким. И даже те редкие лучи солнца, сумевшие пробиться сквозь грязное стекло окна и плотные шторы, казались не более чем призрачным серым светом.

Непонятная куча, такая же серая, пыльная и грязная, как и вся остальная комната, и доселе сваленная на кровать, внезапно пошевелилась и зашлась кашлем, как гром прозвучавшим в вязкой тишине. Даже столь малое движение подняло облако пыли, и кашель стал задыхающимся.

— Да растудыть твою налево! Какого х**! — наконец, выдал между хрипящим кашлем не менее хриплый человеческий голос. Человек, в итоге, додумался закрыть лицо куском своей одежды — единственной вещью в комнате, не пропитанной пылью.

Светлые, почти белые и мутные глаза в полном недоумении оглядели комнату. Голова раскалывалась, зрение размывалось, а от отворота одежды столь невыносимо несло потом, что подкатывала тошнота.

«Нужно в ванную», — мелькнула в голове здравая мысль.

С кровати удалось слезть разве что ползком. Тело, отчего-то ощущавшееся совершенно чужим, со стороны напоминая своими движениями больше куклу-марионетку в руках неопытного кукловода, всё же смогло принять шаткое вертикальное положение и добраться до заветной двери, первым делом срывая с себя ненавистную вонючую тряпку. И ринулось к умывальнику, над которым (возле зеркала) находился небольшой шкафчик с маленькой аптечкой и запасным мылом.

Шкафчика на месте не оказалось. Вместо него было массивное мутное зеркало в фигурной раме. С которого взирала абсолютно непонятная рожа. Грива спутанных грязных волос свисала ниже плеч, воскового цвета кожа так туго обтягивала кости лица, что оно походило на череп, жёлтые зубы виднелись сквозь потрескавшиеся губы. А ещё была борода и абсолютно плоское костлявое тело.

Отражение было совершенно точно мужским.

* * *

«Да, Санка, творится какая-то дичь», — она вздохнула, потирая ладонью лоб.

Зеркало не соврало — тело действительно было мужским. А ещё страшно грязным и худым. Рука сама потянулась к крану ванной — мыться, срочно мыться! — оставив её обдумывать происходящее. Тело так же абсолютно самостоятельно отыскало стоявшую на полке мыльницу, сбросило одежду и полезло в ванную.

Происходящее абсолютно не хотело складываться в понятную картину. Ни этот бомж в полосатых тряпках, ни этот заброшенный, богатый, но не разграбленный дом. Нет, у неё, конечно, была масса странных знакомых с не менее странными идеями — но чтоб так? И если изменённое тело ещё можно было как-то представить, но довести до ТАКОГО состояния дом с выложенным мрамором полом, фарфоровой ванной, обитыми шёлком стенами и зачарованным водопроводом?

А ещё дико напрягал тот факт, что она знала, где что находится. Подселëнные воспоминания?

Она фыркнула и, наконец, подцепила рукой цепочку ванной пробки. Это тело, пусть и стало чуть более управляемым, всё ещё не могло похвастаться ловкостью. Аккуратно выбравшись из ставшей похожей на очень скользкую мыльницу ванны, она снова уставилась в зеркало. Протереть бы. Вот только зеркало — не посуда, его так просто не помоешь.

ЩËЛК! — да, дурная и громкая привычка щëлкать пальцами, но сейчас она не в состоянии более тонко манипулировать магическим всплеском — и всё в комнате, включая её тело, обдувается тёплым ветром, который убирает пролившуюся на пол воду, пыль и прочую грязь. Старое зеркало, пусть и с местами облупившимся серебристым покрытием, теперь показывает практически идеальное отражение. Ну, как «идеальное»? Рожа в отражении стала чище. И начала казаться знакомой. Пальцы с обломанными желтыми ногтями взялись за подбородок, поскребли бороду.

«Да-а, за этим «лесом» и мать родную не узнаешь! — смешок, возможно истерический, вырвался сам. — Ох, Оксана, Оксана! Или ты не ведьма? Позорище! А силёнок-то сейчас и нет почти совсем».

Осталось только устало упереться руками в раковину — даже если где и найдётся бритва, то такими руками в таком состоянии можно лишиться не бороды, а головы. Ладно, пойдём иным путем. Старым, слабым и примитивным — но действенным и привычным с детства.

Зажмуриться, набрать полные ладони холодной воды и умыться. И что бы ни отражалось в зеркале, что бы ни происходило вокруг — это именно она умывается. Она умывается, и вода смывает, как и должна, с неё всю грязь. И ещё раз. И снова. Ледяная вода практически обжигает лицо, от неё немеют пальцы, а ледяные струйки текут по рукам, шее и торсу, льются на мрамор — но это неважно. Она здесь и сейчас хозяйка, и она умывается. И, умывшись, будет чистой. В какой-то момент вода в ладонях уже не кажется ледяной, а под пальцами ощущается чистая кожа.

Из зеркала на неё смотрит молодое лицо. Нездорово худое, слишком усталое и бледное — но чистое и молодое⁽¹⁾. Но куда больше привлекают внимание чёрные потëки на груди. Она пытается ладонью их стереть, но чёрная масса больше напоминает мазут, чем обычную грязь. Чертыхаясь сквозь зубы, она тянется к стоящему рядом высокому и узкому шкафчику со всяким банным барахлом — который ранее не замечала — достаёт оттуда бутыль с шампунем, тянется за мылом и снова лезет в ванную, мысленно благодаря строителей за наличие горячей воды даже в столь заброшенном доме. Совершенно не замечая, что двигаться стало легче.

Когда тело — страшно тощее и бледное — наконец, отмыто, она отмечает, что татуировок стало меньше. Что ещё страннее, только сейчас она понимает, что они — не простые узоры, а вполне магические символы.⁽²⁾ Далёкие, ЕГО-не-ЕЁ воспоминания будто с насмешкой подсказывают, что большинство из них были сделаны в магловских салонах.

МАГИЧЕСКИЕ СИМВОЛЫ.

НА ЧАРОДЕЕ.

СДЕЛАННЫЕ МАГЛАМИ.

«Полная жопа!!!»

С перепугу она не может мыслить рационально. Мгновенно выскочив из ванной — и чуть не разшибшись о мраморный пол — она кидается к зеркалу. И да, вот они — одни Наутиз с перевëрнутой Альгиз чего стоят! А учитывая, что действие всего этого зависит от намерений мастера-татуировщика, да и никогда не проверялось на совместимость…

«Ну какой же дятел!!! Малолетний, непуганый и ни черта не знающий дебил!!!»

Ей хочется выть. И она бы так и продолжила без толку истерить, если бы на шум не выполз старый домовой эльф.

Кикимер.

О-о-о, он прекрасно помнил эту мелкую тварь! Этот старый чёрт всегда умел вовремя вставить слово и утяжелить его наказание!

Оскал сам выполз на лицо, безумный смех оцарапал горло.

— Заткнись, тварь! — и эльф тут же прекратил свою тираду о его «бедной хозяюшке». «Бедной», да? Всё детство видевшейся с сыном исключительно на ритуальных утренних «поклонах родительнице»⁽³⁾, а позже выжегшей шестнадцатилетнего первенца с гобелена?

— А теперь вон, в свою конуру, пока не позову!

Эльф скорчил рожу, но исчез. Нужно будет решить эту проблему — только полный идиот считает, что эти твари не способны ничего натворить без воли хозяина!

Но пока нужно разобраться с более срочными проблемами.

Она уже совсем не понимает, что происходит.

* * *

Когда она сидела в превращëнном в халат полотенце (по ещё студенческой привычке), в кабинете отца-Ориона и всматривалась в простенький рунный расклад, у неё не хватало никаких сил даже на истерику.

Да, это был страшный самопал — нарезанные канцелярским ножом для вскрытия писем более-менее ровные кусочки пергамента, символы на которых были написаны старыми, разведëнными слюной чернилами. Но если умеешь — и так сработает. А она умела, и умела довольно хорошо.

И вот сейчас весь её опыт твердил, что она явно задавала неправильные вопросы — ведь в каждом вопросе должна быть половина ответа, которого у неё сейчас не было совсем. Куски тонко выделанной кожи «прыгали», как бешеные блохи, норовили куда-то улететь и постоянно складывались в непонятные конструкции. Но что стало понятно?

Тело было её. И было оно Сириусом Блэком.

* * *

Почему именно «Жертвенный Пёс»? Потому что ГГ — это и Сириус тоже.

При чем здесь Сириус?

Знаете ли вы, откуда взялся миф о чёрном псе Гриме?

Дело в том, что даже в уже христианизированном средневековье существовала примета: если хочешь построить что-то важное и надёжное, нужно принести жертву. Или если постройка не ладится, нужно принести жертву. И речь идёт о человеческой жертве. Кого же жертвовали? А того, кто защититься не может — женщину, ребёнка или первого попавшегося прохожего замуровывали заживо в стене замка/моста/прочего важного сооружения. Хотя нередко могли и архитектора замуровать. И власть/церковь это дело не поощряла, но и веками не сказать, чтобы наказывала — ведь технически никого не убивали, а жертву замуровывали живой (иногда даже с перекусом), а то, что выжить у неё шансов не было, так действовал принцип «Божьего Суда» и это было угодно Богу (по логике: «было бы не угодно, он бы её спас»). И это была очень стойкая практика — она, пусть и официально порицаемая, «дожила» до 17 века, а в некоторых местностях и дольше!

Тем не менее, власть имущие закрывали глаза только на действительно важные (и собственные) постройки, а вот за «мелочи» уже наказывали. И люди выкрутились — начали приносить в жертву животных, в основном чёрных.

В Англии такой классической жертвой был чёрный пёс, и его могли замуровать при постройке любого здания или стены. И, поскольку несчастное животное пыталось выбраться и выло, а совершившие это не могли прямо сказать о жертве, ведь им бы влетело от властей, дабы объяснить звуки без видимого источника и была придумана легенда о Гриме. Чтобы посторонние бежали оттуда быстрее собственного визга и не пытались разобраться в причинах.

А Сириус, чья анимаформа была чёрным псом, был заживо «замурован» в Азкабане и упал в Арку Смерти, так и не получив похорон.

Шансов выжить у него не было изначально.

1) На момент лета 94-го Сириусу исполнилось тридцать четыре года, Гари Олдману (актеру, на момент выхода фильма) — сорок шесть.

Вернуться к тексту

2) Создатели фильмов вдохновлялись татуировками российских заключенных. В стиле «я художник, я так вижу». И плевать, кто их ему набил в одиночной камере и как они могут влиять на владельца в рамках вселенной.

Вернуться к тексту

3) Почитайте о воспитании аристократами детей.

Вернуться к тексту