Зарянка (гет)

Сивилла купила зеркало в Лютном переулке. 

Она и сама не знала, что заставило её, робкую и трусливую, свернуть в полутемную мрачную улочку, наполненную таинственными шорохами и мрачными фигурами людей, больше похожими на тени, чем на обитателей подлунного мира. 

Возможно, виновата лишняя порция хереса за завтраком, или видения будущего, которые иногда заслоняли собой реальность, но результат был один, и теперь женщина кралась, поскальзываясь на влажноватой брусчатке, изо всех сил стараясь не сбиться на бег. Главное сохранять спокойствие, не показаться жертвой, лёгкой добычей, какой она и была. За долгую жизнь Трелони хорошо уяснила: побежишь, и за тобой погонятся, схватят, острыми когтями вопьются, будут терзать полупрозрачную плоть. 

И рука старухи, cхватившая её за шаль, сухая, цвета пергамента, узловатая и напоминающая лапку паука, едва не заставила Сивиллу издать вопль ужаса. Но нет, женщина сдержалась, глянула на пожилую ведьму сквозь очки, добавляя во взгляд потусторонней поволоки, и тихим голосом спросила: 

— Да, вам что-то нужно? 

Как ни храбрилась, она не смогла до конца взять себя в руки и голос дрогнул, ломаясь, взлетая вверх и тут же срываясь в полувздохе. Старуха довольно ухмыльнулась, демонстрируя темные провалы на месте отсутствующих зубов. По плечам Сивиллы проскользнул холодок — плохо. Даже не надо быть предсказательницей, чтобы знать, как это плохо. А Трелони была хорошей предсказательницей, что бы ни думала про нее декан Макгонагалл.

Но незнакомая ведьма не торопилась проклинать или вредить другим образом, она продолжала довольно улыбаться, не отпуская конца шали, будто рыбак, который выудил особенно крупную рыбку. 

— Нет, это тебе нужно, — наконец ответила она. — Постоянно ищешь, все глаза проглядела в хрустальном шаре, а ответов всё нет…

Голос старухи оказался неожиданно сильным, глубоким и мелодичным, никакой шепелявости, которую можно было ожидать, или старческого дребезжания. Сивилла подумала, не может ли это быть кто-то под обороткой, но тут же отбросила эту мысль. Она достаточно хорошо учила зельеварение и знала, что голос под оборотным зельем меняется вместе с внешностью. Значит, дело в другом. 

— Простите, мне ничего не нужно, я пойду… 

Она нерешительно дёрнула на себя цветастую материю, стараясь вытащить шаль из чужой руки, не повредив бахрому. Но собеседница оказалась настойчивой и перехватила ладонь, сжимая её крепко, так, что не сбежишь. 

— Маленькая лгунишка. Дрожащий заячий хвостик. Не бойся, я тебе помогу. Держи. 

И Сивилла ощутила холод — старуха настойчиво совала ей старое помутневшее зеркало в бронзовой оправе. 

— Одиннадцать сиклей.

— А? — Будто очнувшись от наваждения, Трелони вздрогнула, но перехватила предложенный предмет. Одиннадцать сиклей — сущая мелочь. Цена большой булки в хорошей пекарне. Или порции мороженого. Или одной поездки на "Ночном рыцаре". Подрагивающими пальцами расстегнула кошелек, отсчитала мелкие серебряные монетки. 

— Ты не пожалеешь, трусливый зайчонок. Если поймешь, как правильно им пользоваться, будут тебе и ответы, и защита. 

Старуха рассмеялась, а Сивилла, будто её подстегнули, побежала к выходу из Лютного, уже не раздумывая о том, как будет выглядеть. Хотелось скорее оказаться на свету, среди людей, в мирной, полной жизни толчее, и только зеркало, спрятанное впопыхах в карман мантии, холодило ей бедро через три слоя ткани. 

Вернувшись домой, в пропахшие благовониями покои преподавателя Прорицаний Хогвартса, она спрятала неудобную покупку в дальний конец сундука, среди поломанных астрономических инструментов, треснувших гадальных шаров, неполных карточных колод и другого хлама, который не используешь и выбросить жалко. А после Сивилла забилась в угол старого кресла среди расписных подушек и прорыдала весь вечер. "Зайчишка", "лгунишка", "трусишка", — насколько же жалкой она была, раз её дразнила и жалела старая карга из Лютного? 

Она не верила, что может получить какие-то ответы. Трелони была сиротой, у неё не осталось имущества и другого дома, помимо Школы, ей некуда было идти, неоткуда было ждать помощи, зато имелись могущественные враги. Только покровительство директора позволяло ей жить в достатке, не беспокоясь о пропитании и крыше над головой. Будущее оставалось туманным, мрак клубился внутри хрустальных шаров, проступал чернильными пятнами на листах бумаги, вытягивался сухими ветвями мертвых деревьев на дне кофейных чашек. Сивилла жила в постоянном страхе и продолжала предсказывать несчастья, мучения и смерть каждому, кто соглашался её слушать. 

Только после двух бутылок столового хереса она могла наконец согреться внутри и спокойно засыпать без кошмаров, но даже если и просыпалась среди ночи от собственных криков — до этого никому не было дела, ведь комнаты прорицательницы находились далеко в высокой башне, поэтому некому было их услышать. Встревожиться. Утешить. 

И теперь ей предлагали зеркало — какая горькая, бессердечная насмешка! 

Обессиленная от слёз, в этот вечер Сивилла заснула сама, не используя алкоголь, и проснулась под утро, дрожа от холода — в окно задувал сквозняк, спина и руки болели от неудобной позы, во рту было сухо, а виски охватывала обручем боль — признак подступающей простуды. Слишком большой ценой ей обошелся этот променад по Лондону, хотя она изначально не ждала от этого ничего хорошего. Впрочем, этого стоило ожидать, на то она и предсказательница.

///

Дни складывались в месяцы, утекали сквозь пальцы, как холодная вода, все больше накрывая апатией, как серым плотным одеялом. Сменяющиеся лица студентов сливались, не позволяя запоминать хоть одно, голоса шумели, напоминая то шорох волн на камнях, то крики чаек. Презрительные, пренебрежительные, жалостливые взгляды коллег уже не трогали, — Трелони сама напоминала себе потерянную птицу, пеструю, неуместную, которая заблудилась и застряла здесь, в клетке каменных стен. Одно преимущество — здесь было тепло, всегда можно было найти алкоголь и после оставалось единственное желание — лечь, укутавшись в одеяло и чтобы её никто не трогал. 

Она приспособилась вести уроки практически на автомате, благо, за годы преподавания программа не менялась, а никто и не замечал, что профессор Прорицаний стала ещё более "неземной" — она всегда была странной. "Алкоголичка", — презрительно бросала ей вслед Минерва, не особо заботясь о том, что её услышат. Сивилла, разумеется, слышала, но ей уже было все равно. 

Эмоций становилось всё меньше — первой улетучилась радость, за ней надежда на лучшее, рассыпались песком мечты, не было больше стремлений, но оставались крепки тревога, вечное беспокойство и страх. Липкий, холодный, он таился в груди Сивиллы рядом с сердцем, мешая сердцебиению или наоборот, заставляя пульс стучать ускоренно, прерывисто, как на бегу. Каждый раз, когда она просыпалась от кошмаров, страх был рядом. Когда она бродила по пустым темным коридорам, он сопровождал её, ступая мягко, неотлучный и неотвратимый спутник. Когда она задумывалась о будущем, он холодил затылок, заставляя волоски на руках и шее подниматься. Когда она встречала профессора Снейпа с его черными, ненавидящими глазами-провалами, страх превращался в жерло колодца, куда она проваливалась моментально, покрываясь холодным потом. Она знала, что зельевар ненавидит её больше всех и только защита Дамблдора не позволяет его руке дрогнуть над её бокалом. 

Трелони начала бояться прикосновений, бояться людей, даже студенты начали её пугать, и количество выпитого хереса возросло до трех бутылок, вынуждая её спотыкаться, если возникала необходимость спускаться по лестницам. 

Летом во время каникул она оставалась в Хогвартсе и для неё это время становилось отдушиной — можно было не видеть никого, не выходить, избегать чужих глаз. Она умудрялась неделями не покидать своей башни, и этого, казалось бы, никто не замечал. Женщина-тень, ставшая призраком ещё при жизни. 

///

Как бы ни была Трелони оторвана от жизни, новость о появлении в школе Мальчика-Который-Выжил пробилось даже через её кокон отчуждения. Шорох, лёгкие шепотки на уроках наслаивались, крупицами откладываясь в памяти, и среди них очень часто звучало: "Поттер". Сивилла хорошо помнила трагедию десятилетней давности и всеобщее ликование, которое сопровождало эту трагедию. Она удивлялась тогда — как можно радоваться, ведь погибла целая семья? Но волшебники беззаботно праздновали и веселились — Волдеморт пал, а сопутствующие жертвы допустимы. "Лес рубят — щепки летят". 

Слабенькое любопытство заставило Сивиллу спуститься в общий зал, но она не смогла даже дойти до стола — замеченная ею темноволосая вихрастая макушка худенького мальчишки была окружена клубящейся мглой. Такой же темный туман окружал тюрбан сидящего за преподавательским столом профессора Квиррелла. Ей чуть не стало дурно, от конфуза защитил пустой желудок и она поспешила убежать обратно, спрятаться в башне, подальше от этого ужаса, могильного холода, вечного страха. 

Трелони стала ещё осторожнее, шмыгала по коридорам перепуганной мышью и даже страх перед Снейпом немного съёжился. Как можно бояться отравителя, когда по Школе ходит сама Смерть? И даже при гадании каждый раз ей виделись ужасы, поэтому предсказания мучений и гибели слетали с губ легко, сыпались, как из рога изобилия. Да и можно ли предсказать иное, если видишь вокруг одну тьму? 

В один из дней неаккуратный студент уронил хрустальный шар и на поверхности образовался скол. Работать с этим инструментом больше было нельзя, ребенок получил другой шар, а старый Сивилла небрежно забросила в сундук с хламом. При движении с руки слетел браслет-оберег с лунными камнями.  Недорогой, но ещё не потерявший силы, он нагревался при носке, согревая запястье, и прорицательнице не хотелось лишаться этой крохи тепла. Она принялась копаться в вещах, разыскивая потерянную безделушку, когда пальцы нащупали прохладную поверхность зеркала. Сивилла задумчиво покрутила в руках темный бронзовый овал, с трудом вспоминая, откуда он взялся, и уже собиралась забросить его обратно, но остановилась, заметив где-то в глубине золотистую искорку света. Возможно, это мелочь, блик, заблудившийся солнечный луч, но в ушах прошелестел голос старухи: "Будут тебе ответы и защита", и она тут же вспомнила прогулку по Лютному и неприятный инцидент. 

Теперь, по прошествии времени, острота переживаний схлынула, осталась лишь горечь. Сивилла невесело хмыкнула — меньше всего она ждала пользы от куска бронзы и пластинки тусклого стекла со слоем серебра. Но зеркало достала, протерла платком от пыли, ненароком поцарапав при этом мизинец. Тут же сунула палец в рот, останавливая кровь. На мгновение мелькнула мысль, что зеркало может быть ядовитым — мало ли, какие формы принимала смерть в руках древних мастеров? Всхлипнув, Сивилла тряхнула головой — такая смерть была совсем не страшной, если сравнивать с другими, с тем, что она постоянно наблюдала внутренним Оком. Так что уже без опаски она спрятала зеркало в карман, отправляясь на следующий урок. 

Целый день Трелони носила зеркало с собой, его холод больше не пугал, наоборот, он контрастировал с льдистой стужей у неё в груди, оставаясь привычным, спокойным, надёжным, как металлическая ручка двери, как сталь якорной цепи, как матово поблескивающий железный шарик на столбике у изголовья кровати. Прикосновение к зеркалу холодило, но не пронзало до костей, заставляя поджилки неприятно подрагивать, и это парадоксальным образом успокаивало. Сивилла продолжала бояться всего, но тяжесть обычного бронзового зеркала позволяла сохранять тонкую связь с реальностью. И уже за это прорицательница была благодарна старухе. 

Сивилла больше не разлучалась с зеркалом, она украдкой касалась его, если приходилось выходить из комнат и встречаться с людьми за обедом в Большом зале. Поглаживала шероховатый металл во время занятий. Оставляла на прикроватном столике лицом вниз, отправляясь спать, чтобы сразу увидеть его при пробуждении. Единственное, чего она не делала — это не смотрелась в зеркало, боясь увидеть в отражении что-то страшное, опасаясь, что пугающие образы настигнут её в зазеркалье и она лишится последней своей отрады и опоры. 

Количество потребляемого хереса также заметно снизилось, хотя кошмары продолжали мучить. Но теперь, просыпаясь в холодном поту, она сразу хватала в ладони металл, ощущая себя, как потерпевший кораблекрушение, который цепляется за багор, протянутый  из спасательной шлюпки. 

Близился конец года и Трелони уже осмеливалась тихо мечтать о спокойствии каникул, когда среди ночи проснулась с ощущением, будто её душат. Темный обруч мрака сдавливал грудь, не давая вдохнуть, её будто придавило сверху могильным камнем. Сивилла едва могла шевельнуть пальцем, разевая рот, как выброшенная на сушу рыба, тянулась к тумбочке, из последних сил скребла по лакированной поверхности. В Школе происходило что-то страшное, волна ужаса накрыла с головой, то, чего она ожидала, настигло прорицательницу и она уже готовилась отправиться к праотцам, когда кончики пальцев коснулись тяжелой бронзы, и кошмар тут же отступил, будто его отодвинуло в сторону крепкой, уверенной рукой. Судорожно цепляясь за зеркало обеими руками, Сивилла жадно, прерывисто дышала, ощущая, как впивается узор в кожу, как робкие капельки крови, выступая, скользят по завиткам тиснения, капают на невидимую в темноте стеклянную гладь. Но ей было безразлично — пусть это будет хоть зеркало-вампир, пускай оно выпьет половину её крови, да хоть всю забирает — главное оно отогнало ужас, и Сивилла снова ощущала себя живой. Женщина всхлипнула раз, другой и отчаянно зарыдала. 

В эту ночь она больше не смогла заснуть — придя в себя, умылась, протерла зеркало от следов засохшей крови, обработала израненные руки и долго-долго смотрела в окно, наблюдая, как сереет небо над Черным озером, как постепенно становятся более насыщенными краски, рассветное солнце ласкает лучами каждую травинку, сползает по холмам, загоняя ещё дальше под камни чернильную мглу. 

Ради разнообразия Сивилла решила спуститься вниз к завтраку, чего не делала уже очень давно, и там её поразила новость, рассказанная вполголоса дружелюбной Помоной — ночью Гарри Поттер убил профессора Квиррелла. 

Холод, который ненадолго отступил, снова обнял плечи прорицательницы и по телу пробежала дрожь. Уже привычно она нащупала в кармане зеркало, хватаясь за него, как утопающий за соломинку, но мимолетное спокойствие, добытое с таким трудом, уже разлетелось вдребезги и Сивилла с головой окунулась в привычную ей призрачную апатию. Будто в немом кино она наблюдала прощальный пир, радость детей её не трогала и даже зырканье мрачного декана Слизерина едва касалось, не вызывая привычной панической дрожи и боязливого подташнивания. С исчезновением Квиррелла мрак немного рассеялся, но над юным Поттером продолжала клубиться, будто живая, тьма, которая колыхалась, извивалась протуберанцами, исполняя причудливый танец. 

— Сивилла, как можно быть такой грустной в такой радостный день, — пропищал жизнерадостный Флитвик, но осёкся, когда в него из-за толстых стёкол стрекозиных очков глянули расфокусированные, полные ужаса глаза. 

— Сложно веселиться, когда вокруг витает Смерть, — тихонько пробормотала она, торопливо извиняясь и покидая своё место. И слыша за спиной снисходительно-язвительный комментарий Макгонагалл:

— Разумеется, ничего иного она сказать и не могла. 

Пробежав торопливо вверх по ступенькам и накрепко запершись в надежном убежище своей спальни, Сивилла снова забилась в кресло, сворачиваясь в комочек и ощущая, как отступает немного охватившая её истерика. Набравшись храбрости, она вытянула из кармана зеркало и, подсвечивая себе свечой, уложила его на коленях, с робостью вглядываясь в своё отражение. 

Худое, измождённое лицо, тонкий нос, громадные очки и за ними — такие же громадные глаза. Растрепанная прическа, дрожащие, искусанные губы — типичный портрет городской сумасшедшей. Со странной жадностью, извращенным любопытством Сивилла продолжала рассматривать себя, отмечая недостатки, отбрасывая в сторону природное женское кокетство и рассматривая все следы, отметины, паутинку морщинок, оставленных на коже неумолимым временем. Приблизившись к стеклу лицом, она ненароком выдохнула, стекло запотело, скрывая отражение, и она торопливо мазнула по поверхности ладонью, спеша вернуть обзор. И вскрикнула, роняя зеркало на пол — на мгновение из зазеркалья на неё глянули цепкие незнакомые льдисто-серые прозрачные глаза.