Обжигающий холод (джен)

Словами не передать, как я ненавижу холод. Не просто ненавижу. Я прибываю в совершенном недоумении: зачем на и без того крохотном земном шаре такие непозволительно большие просторы отданы в личное пользование вечным льдам? Я понимаю, что и на этих самых бескрайних просторах временами царит лето и, по словам местных, довольно жаркое, пусть и совсем недолгое. И да, я прекрасно помню сакральное «ничто не вечно». Но, кутаясь в два свитера, шубу и оленьи шкуры, которые были милостиво выделены всё теми же местными жителями этого скромного городка, я вновь и вновь про себя повторяю: «ненавижу холод». Не какой-то привычный холод, от длительного контакта с которым впоследствии першит в горле и голова становится неподъёмной. Нет, нет. Это было бы слишком хорошо. Можно было бы надеть шапку, перчатки, тёплый шарф намотать на шею, в конце концов, и проблема была бы полностью решена. Но теперь я даже не уверен, было ли то, что я всю жизнь именовал холодом, таковым. Или же это всегда было немного наивным заблуждением, до сокрушительного столкновения с ледяной стеной?

Когда я только собирался в это сомнительное путешествие, как обычно, старался учесть всё. И одежду выбирал по этому же принципу. Каково же было моё удивление, когда зарекомендовавшие себя в северных экспедициях самые современные материалы просто начали трескаться, как дешёвый пластик, едва я прибыл на место. В экстренном порядке пришлось искать выход из сложившейся ситуации. И буду честен хотя бы с самим собой: если бы не жители этого небольшого поселения, я бы даже заметить не успел, что творится что-то неладное. Сомнений на этот счёт у меня теперь не было: я бы замёрз насмерть, не успев сообразить, почему ноги хоть и двигаются, но совершенно не ощущаются. Уже тогда, замотанный с ног до головы в меха, сидя у очага и не вслушиваясь в непонятный мне разговор приютившей меня семьи, я с полной ясностью осознавал, что от этого сомнительного приключения должен был отказаться ещё на этапе планирования.

Ледяная пустыня ошеломляла своей белоснежной бесконечностью. Но только в первые секунды знакомства с ней. Ведь уже через пару мгновений слизистая оболочка глаз сама грозит покрыться коркой льда, а лёгкие будто высыхают изнутри. Я слышал, но не могу сказать, что до конца действительно верил, что от сильного мороза можно сгореть. Однако, оказавшись на землях, где люди так и не смогли по-настоящему стать полноправными хозяевами, я в полной мере ощутил ожоги на своей коже от мнимо невесомых невидимых касаний истинных властителей этих бескрайних просторов. Но я приехал в угодья хищных ветров и голодных зим всё же за чем-то более материальным, нежели невидимые духи и призраки, воспетые в северном фольклоре. Как я могу убедить кого-то в существовании безногой, скользящей по воздуху бестелесной нечисти, если я сам в неё не верю? Я очень надеялся отыскать следы или хотя бы намёки на обитание в этой местности косматого и весьма крупного сородича, уже ставшего поистине легендарным, всё ещё здравствующего предка человека.

И пусть многие пытались найти доказательства его существования — пытались безрезультатно, я, со свойственной мне решимостью и некоторой самоуверенностью, всё же пустился в эту авантюру. Я перерыл, кажется, все возможные источники по не одному десятку раз. Общался со всевозможными аутсайдерами, по их рассказам видевшими или даже вступившими в контакт с огромными обезьяноподобными людьми. Преодолевая себя, высидел уйму невероятно скучных и местами сомнительных лекций о племенах древних людей, доживших до нашего времени. Я был убеждён, что ради крупиц знаний прошёл все девять дантовских кругов, чтобы собрать некое подобие общей картины, основываясь на полученной информации… И теперь я совершенно не представлял, что мне со всем эти делать. Как мне всё это поможет, если я носа ни то что на улицу, из-под оленьей шкуры высунуть не могу, без риска его тут же отморозить?

И ведь это пол беды. Кто-нибудь когда-нибудь задумывался, преисполненный надежд, приобретая довольно толстый и дорогостоящий словарь-разговорник перед путешествием в неизведанные края, о бессмысленной смерти несчастного дерева, которое было принесено в жертву этому бездарному творению чьей-то алчной и совершенно некомпетентной руки? Я вот задумался, попутно пожалев и это дерево, и купюры, которых в карманах значительно поубавилось после всех этих не продуманных до конца, как выяснилось теперь, сборов. Пожалев об испорченных, думается, теперь уже окончательно, отношениях с замечательной и обычно, но не в этот раз такой понимающей девушкой. И, конечно, пожалев себя. Столько усилий, столько времени было потрачено впустую. Я ведь теперь не имел ни малейшего понятия, как подступиться к возложенной на меня мной же самим миссии. Глядя на весело болтающих людей, я с тоской понял, что единственным верным решением было улететь первым же самолётом. Всего-то и надо было: прищемить хвост своей непомерной гордыне, чтобы позже, уже в тепле и уюте, позволить ей зализать мнимые раны и повыть на Луну.

И я даже преуспел. Я смог убедить себя в объективности этого решения. Но у коварной природы были свои планы на меня. Ночью температура за окном упала так низко, что из Ада послышались угрозы расправы, если здесь наверху, не прекратится это безобразие. Так что утром я первым делом осознал, что в ближайшее время никуда из ледяного царства не сбегу. Несмотря на то, что у местных жителей двигатели машин не глушили почти круглый год из-за невозможности в противном случае его впоследствии откачать, время от времени и этого бывает мало. Мне попросту не повезло. Пешком же добраться до работающего в зимний период аэропорта было невозможно по очевидным причинам. Мне оставалось только ждать, нагло пользуясь гостеприимством совершенно незнакомых и явно не понимающих ни единое моё слово людей.

Не могу сказать, что всё было так уж безнадёжно, ведь могло быть и гораздо хуже. Если бы не человеческая участливость и добросердечие, сомневаюсь, что я вообще стоял бы перед дилеммой, как поскорее вернуться. Эта мысль одновременно и пугала, и успокаивала. Говоря о страхе, не могу не упомянуть ещё один, вместе с лютым холодом не позволяющий смыкать надолго веки, даже несмотря на сильную усталость и моральную подавленность. Жуткое завывание за стенами скромного жилища походило на что угодно, но только не на ветер. Возможно, дело было в горах, что окружают поселение, но от понимания этого факта приятней эти душераздирающие то ли стоны умирающей безумной ведьмы, то ли глубокое дыхание инфернального великана не становились. За пару дней, проведённых в тесной хижине в краю вечной мерзлоты, я и думать забыл о поисках реликтовых гоминид. Но на третий день в гости к хозяевам наведался их родственник, с которым мне неожиданно легко повезло установить вербальный контакт. Хотя, как позже выяснилось, везение тут было не причём: хозяин дома ещё в день нашей встречи связался со своим братом, а тот отправил старшего лингвистически эрудированного сына помочь горе-путешественнику.

Как оказалось, у местных в принципе не было проблем с выстраиванием языковых мостов с кем бы то ни было. В конце концов, здесь тоже были учебные заведения, и в них были знакомы не понаслышке, на ряду с основными и с международными языками. Просто мне посчастливилось попасться на глаза людям старой закалки. Им не было нужды говорить ни на других языках, ни на иных наречиях, ведь из своего крохотного поселения они никогда не выбирались. А мало кто в своём уме сунется сюда неподготовленным к реалиям и укладу их жизни.

Когда новый знакомый узнал, зачем я прибыл в край суровых метелей, он с минуту изучал моё серьёзное лицо, а затем разразился звонким смехом. Перекинувшись на своём языке с роднёй, он тут же схлопотал ворчание от старшего поколения. Им, похоже, цель моего путешествия, как и мне самому, забавной не казалась. Парень, или правильней сказать молодой мужчина, всё ещё широко улыбаясь, сказал, что только старики до сих пор верят в подобных чудищ, населяющих горы и реки. Это просто сказки для непоседливых детей и любопытных туристов. "Как и думал, ловить мне здесь нечего, придётся вновь возвращаться ни с чем". И тут образовалась, словно чёрная дыра, всасывающая все мои надежды, новая проблема: самолёты ведь летают отсюда не каждый день. Увидев мою кислую физиономию, собеседник предложил скоротать выпавшее мне свободное время у него в гостях, в более привычных для городского жителя условиях. К тому же, как он не упустил шанса похвастаться, его жена — прекрасный кулинар, а значит, мне больше не придётся есть мороженое мясо. Долго ему уговаривать не пришлось. Уже минут через десять я сидел в его старенькой, неказистой, но тёплой машине, правда, разодетый всё в те же меха, без которых меня наотрез отказались выпускать на улицу все, включая и вроде бы вполне современного переводчика.

От постоянно работающих двигателей машин и от пара действующих заводов город будто утопал в сероватой дымке. Но водитель ориентировался на привычной ему местности легко и, кажется, не испытывал никаких неудобств. Однако это не делало наш путь короче. Конечно, не так далеко, как до аэропорта. Туда добираться почти сутки и то, если повезёт. Но всё же совсем не близко. Дорога ждала длинная, а пейзаж для меня выглядел однообразно. Сказывалось дурное настроение, которое с переменным успехом скрашивала местами содержательная болтовня неожиданного гида. Кстати, без гида ни один вменяемый турист сюда бы не сунулся, даже имея патологическую тягу к экстремальным видам отдыха, о чём успел пару раз, а может пару десятков раз упомянуть весьма общительный собеседник, каждый раз вызывая этим раздражение. Но едва после долгой, бесконечно долгой поездки я оказался в небольшой, но уютно обставленной, а главное, тёплой квартире, всякое возмущение схлынуло. Когда же на столе появились тарелки с горячими ароматными блюдами, моему благодушию не было предела. После вынужденной диеты последних дней от одного вида строгагины меня теперь мутило.

За весёлым ужином, при наличии сразу двоих весьма активных и общительных, как и их отец, детей он другим быть не может, я поделился сожалениями, что, побывав почти на самом краю света, так ничего захватывающего и не увидел. Стоит ли удивляться, что уже следующим утром, едва встало солнце, я в компании нового знакомого сидел в машине, слушая рассказы о местных красотах? Настроение было благостным, и то ли погода улучшилась, то ли я уже немного пообвыкся, но белая пустыня теперь больше походила на снежную сказку. Всё вокруг: деревья, дорога, строения — было укутано в белое, искрящееся в пронзительных лучах солнца покрывало. Однако манили больше всего горы. Желание найти живое свидетельство существования мифических созданий вновь дало о себе знать. Но зимой, как мне поведали днём ранее, туда сунется только безумец. Такие время от времени находились. При чём именно «находились». Сами себя они обнаружить уже при всём желании не смогли бы. Ближе к лету, не способные рассказать, что толкнуло их на столь самоубийственную авантюру, они частями показывались из-под белой глади, извращая своим видом само слово «подснежники».

Я и сам был в некотором роде тем ещё авантюристом, но безрассудных поступков старался по возможности избегать. Не могу сказать, что у меня это всегда получалось, скорее наоборот, но я старался. Вот и в этот раз я задавил в себе рвущуюся наружу жажду приключений и просто молча слушал истории возникновения местных традиций и праздников, с тоской разглядывая заснеженные вершины через покрытое коркой льда и снегом стекло в двери. В этом почти расслабленном состоянии я и не заметил, как пейзаж впереди внезапно изменился: посреди уходящей в бесконечность белоснежной дороги, в обрамлении таких же белых деревьев громоздился, ярко контрастируя с окружением и перегораживая путь, внушительных размеров чёрный валун. Активно жестикулирующий во время своего нескончаемого монолога, водитель не успел среагировать вовремя. Или же успел, но расстояние было ничтожным для такого сложного манёвра. И мир вокруг завертелся. Последнее, что я смог разглядеть перед тем, как отключиться от сильного удара — хмурая морда громадного чёрного медведя, промелькнувшая всего на долю секунды, но всё равно оставившая отпечаток в сознании.

Очнулся я от сквозняка. В машине кроме меня никого не было. Казалось, что попутчик вылез из неё только что: вот сейчас раздастся железный скрежет, а затем и хлопок закрываемой им двери. Но дверь оставалась распахнутой, и я сам потянулся к ней, чтобы закрыть. Оперевшись рукой о водительское сидение, я тут же ощутил, как то обожгло холодом. Туман в голове начал рассеиваться. Дверь я всё-таки закрыл, но теперь уже смог заметить и иней, покрывающий весь салон, включая меня самого, и выключенный двигатель, и тишину, нарушаемую лишь тихим дыханием ветра. Не знаю, почему я не почувствовал холода раньше, быть может, он действительно проник в машину не сразу. Однако, глядя на свою крохотную белую клетку, я не чувствовал уверенности.

За этими мыслями прошло какое-то время. Мой гид так и не возвращался. Голова почти перестала мерзко звенеть изнутри, и я смог, наконец, сложить мозаику воедино. Вспомнил и аварию, и медведя. Тут я зацепился за открытую настежь дверь. Картина вырисовывалась крайне неприятная, но я уже в спешке застёгивая шубу, ногами пытался выбить не поддающуюся дверь. Выбравшись всё-таки наружу, вокруг я не обнаружил ни души. Я вскарабкался на дорогу, но и оттуда не увидел никого. Возвращаясь к машине, заметил то, что задело меня сразу, как я оббежал машину в поисках водителя, едва вылез на мороз, но вначале не придал значения: кроме моих следов и следов от колёс на хрустящем под ногами снегу, ни чьих других следов не было. Вообще нигде: ни на дороге, ни вокруг машины, ни у её водительской двери. Но не испарился же он? Я обошёл обледеневший теперь уже металлолом ещё раз, вглядываясь тщательнее, но следов так и не нашёл.

Сама же машина всем своим видом давала понять, что больше никуда с этого места не сдвинется. По крайней мере, до лета. И даже тогда прямой путь ей — в ближайшую мастерскую. Хоть внутри она успела обледенеть, я всё же надеялся дождаться помощи в этой железной коробке. Так всяко безопаснее, чем на дороге в лесу, где живут дикие звери. Но моим нехитрым планам не суждено было сбыться. Двери, причём все, примёрзли так основательно, что открыть их голыми, условно голыми, всё-таки я нацепил две пары варежек, руками было совершенно невозможно. Я остро пожалел, что поддался импульсу и вылез наружу. Но уже через мгновение представил себя запертым в этом непрошибаемом холодильнике на колёсах. И оптимизм взял верх. Так я хотя бы мог двигаться. Значит, шанс, что не окоченею насмерть, хоть и призрачный, всё же был. Больше всего мне стоило опасаться диких зверей, которые в этих местах, видимо, никогда не слышали про зимнюю спячку. Ещё меня мучил вопрос исчезнувшего владельца этого транспортного средства, но искать на него ответы я мог и на ходу.

Прикинув варианты, я вновь выбрался на дорогу и активно зашагал в сторону города, из которого мы выехали несколькими часами ранее. С каждым пройденным шагом собачий холод кусал всё больнее, а надежды встретить попутку мелкими осколками разлетались на ветру. Дорога же всё не кончалась, а по обеим её сторонам высились лишь пушистые ели. Ни намёка на населённый пункт, заправку, хоть что-то. Пока я брёл, хватаясь за сомнительную перспективу повстречать хотя бы одного такого же недальновидного любителя приключений на свою пятую точку, как-то незаметно и очень стремительно стемнело. Я уже не разбирал дороги, просто перебирал ногами на чистой, незамутнённой природной упёртости. При этом в очередной раз спотыкаясь, я каждый такой раз думал, что это неуклюжее движение будет последним в моей жизни.

Не знаю, когда именно, но в какой-то момент мне стало казаться, что кто-то идёт позади меня. Если бы я мог собраться и мыслить здраво, я бы решил, что это кто-нибудь из лесных жителей терпеливо выжидает, когда добыча окончательно выбьется из сил и сдастся, чтобы набить брюхо, особо не утруждая себя охотой и погоней. Но в тот момент я отчётливо ощущал, что эта сама Смерть идёт по пятам, выпуская мне в затылок клубы ледяного воздуха, который неприятно щёлкал и трещал на морозе, как и моё собственное дыхание. В сомнительной правоте убеждали и бредовые мысли, заставляющие, тем не менее, двигаться вперёд: Смерть не станет гнаться за своей жертвой, если та ускорит шаг, но и не остановится, если жертва перестанет идти. Поэтому я шёл, стараясь сосредоточиться только на этих простых механических движениях, не обращая внимания ни на холод, что держал в своём ледяном кулаке уже даже моё сердце, ни на моего преследователя, чьи шаги я так ясно слышал позади. Но всем своим существом я понимал, что надолго меня не хватит.

Мне всё время казалось, что вот теперь, вот сейчас я на последнем издыхании, дальше идти я просто не могу. Но я шёл. Уже не чувствуя ног, но двигая ими, как деревянными протезами. Не видя в кромешной тьме ничего, полагаясь на интуицию, на инстинкт, на удачу. Вместе с тем, чем дольше я шёл, чем громче мне казалось чужое присутствие за спиной, тем яростней меня атаковали, подобно стервятникам, сомнения: что если я уже сбился с пути? Но не в религиозном смысле. Этот аспект в непроглядной, обжигающей холодом ночи меня волновал меньше всего. Что, если я сошёл с дороги и вслепую бреду через жадный до крови зимний лес или же через те самые непролазные горы, в которые в холодную пору полезет только сумасшедший? Я из последних сил отгонял эти мысли, но они с завидным упорством продолжали клевать мой и без того изрядно пострадавший в последних событиях мозг.

Не представляю, сколько я так брёл. Но наступил момент, когда я в полной мере осознал неотвратимость неизбежного. Ноги стали слишком тяжёлыми, тело неповоротливым, и меня начало ощутимо клонить в сон. Превратиться во сне из живого человека в замороженный кусок мяса на радость местным обитателям уже само по себе неприятно. Но ведь был и очевидный риск быть съеденным заживо. Шаги позади меня совсем не тонко намекали, что именно такой исход наиболее вероятен. Однако и сил идти не было. Ноги я уже волочил, глаза же закрыл гораздо раньше и открыть их вновь не смог бы уже не из-за усталости — их попросту сковал мороз. Думалось даже, что я уже и не иду вовсе, а валяюсь в сугробе, и мне лишь кажется, что тело двигается. Вполне вероятно, что так оно и было. Но как давно? И не спал ли я уже тогда, терзаемый сомнениями?

В очередной раз споткнувшись, я потерял равновесие, почти сдался, но в последний момент выставил ногу вперёд, тут же подтянув вторую. Затем сделал ещё шаг и ещё. Вряд ли это можно назвать вторым дыханием. Тело двигалось по инерции. Как бы разум ни хотел погрузиться в блаженный вечный сон, тело хотело жить. Оно продолжало функционировать на пределе своих возможностей. Мне оставалось просто положиться на него, уже не особо на что-то надеясь. Приходилось только удивляться, насколько выносливым может быть человеческий организм даже в столь экстремальных условиях. Вот только не было у меня желания, да и возможности чему-то удивляться. В мыслях уже вовсю бушевала вьюга, не оставляя мне ничего, кроме белоснежной пустоты. В абсолютной темноте этой ночи, за наглухо запертыми веками я видел ослепляющий белый снег. За ним, под ним, над ним не было ничего. Только светящаяся белизна. Я был окружён ею. Я не мог отвернуться, не мог зажмуриться. Ведь она была во мне. И своим светом она выжигала меня из собственного тела.

«Кар». Громкий, неожиданный птичий крик пронзил гнетущую почти тишину, как и меня самого. Я бы подпрыгнул от неожиданности. Но в другое время и в другом месте. Сейчас же я просто оступился и, внимательно вслушиваясь, продолжил свой мучительный путь. Карканье раздалось позади меня откуда-то снизу, будто птица скачет по моим следам. Теперь я не слышал шагов за спиной, как не чувствовал и чужого дыхания, пробирающегося под одежду. Только звонкий голос неожиданного попутчика время от времени напоминал мне, что надо идти дальше. И я шёл вопреки своей воле и здравому смыслу, подчиняясь невидимой, временами очень агрессивной птице, постепенно проваливаясь в черноту её неуместного среди всего этого снега оперения.

Я всё-таки смог открыть глаза. И первое, что я увидел — не снег и даже не ворон. Это было знакомое мне лицо. Лицо, которое я не должен был увидеть здесь. "Что же, выходит, я всё-таки умер? Но тогда что Она здесь делает?" Черты лица, с нежностью и тревогой глядящего на меня, вдруг растеряли всю мягкость и теплоту, а переживание в глазах сменилось тем самым холодом, который никак не хотел меня отпускать.

— В последний раз твоя нездоровая тяга к приключениям заставляет меня лезть на стенку. Теперь уже точно можешь забыть, что кто-то где-то беспокоится за твою жизнь. Твоя одержимость мне поперёк горла! Хочешь рисковать — рискуй! Но я об этом больше знать ничего не хочу!

"Какой же у неё ледяной голос. Разве раньше он был таким?" Она вышла за дверь палаты, не оборачиваясь. Я сразу понял, на этот раз это навсегда. Уже позже я узнал, что именно она забила тревогу, когда от меня не было вестей слишком долго. Она подняла на уши, кажется, всех, кто меня знал, и тех, кто и не догадывался о моём существовании.

Службы спасения подключились к активным поискам на удивление быстро. И суток не прошло, как меня нашли. Сказали, что смогли перехватить меня, когда я шёл по узкой тропе через лесополосу к небольшому поселению. Не ясно, как я вообще на неё вышел. Кроме некоторых местных охотников, ею никто никогда не пользовался. Она гораздо короче, но заблудиться на ней может даже опытный гид, тем более ночью. Так и подначивало сказать, что это касается только двуногих гидов, как я вдруг вспомнил и тут же рассказал спасателям об исчезнувшем общительном отце двух малолетних сорванцов и муже гостеприимной, совсем ещё юной хозяйки. Хотелось верить, что его тоже смогут найти. Пернатый Дух леса направит на верный путь и этого весёлого добряка, разглядев в нём ту же волю к жизни, не позволив сдаться пронизывающему до костей холоду.