Тёмный Час (джен)

Я почти не помню своего отца: помню только его широкие плечи, толстые пальцы и раскатистый смех. Он всегда посмеивался над моим интересом к его ремеслу и каждый раз трепал меня по голове, когда я вставал на цыпочки рядом с его столом и внимательно смотрел, как он прилаживает на место шестерёнки. Я утыкался носом в грубый рабочий стол, пахнущий можжевельником и керосином, и пытался запомнить каждое отцовское движение.

— Из этого парня вырастет что-то путное, — смеялся он, наблюдая за моими неумелыми попытками соорудить какой-нибудь простенький механизм.

Часовщиков лучше, чем он, на земле никогда не было и, я думаю, не будет. Наша лавочка, по моим воспоминаниям, пользовалась большим успехом, но отец почему-то никогда не брал с клиентов больше трёх шиллингов, половину из которых он тратил на новые запчасти для часов.

— Они такие же работяги, как и мы, — отмахивался он от маминой брани. — Я не могу драть с них больше, чем они получают в год.

— Работай для аристократов, а не для того сброда, который топчется под нашими окнами по ночам! — требовала мать, слабо кашляя. — Ты гениальный часовщик, Гарольд, но совершенно не умеешь зарабатывать деньги!

Он был широкой души человек, мой отец.

Я помню его последний вечер в лавочке: мы вместе сидели в мастерской и я пытался собрать свои первые часы. Каждый год, в конце октября, он пытался научить меня собирать часы, и каждый год, в этот день, в глазах моего отца, обычно скрытых за очками-лупами, я видел тревогу и страх. Он пристально наблюдал за процессом, нервно теребя усы, но стоило мне только уложить какую-то детальку не туда, он сразу становился спокоен.

Кажется, это произошло, когда мне стукнуло четырнадцать. Время близилось к полуночи, и отец поджег свою любимую керосиновую лампу. Она была грязная и чуть помятая с одного боку.

— Ну же, Чарли, — говорил он, подтрунивая надо мной, — не бойся ты, прилаживай сюда эту пружину. Да не трясись ты так, это пустяковое дело, Чарли.

В прошлом году я почти собрал часы: только с пружинкой не смог совладать. Она размоталась, и весь механизм пошёл насмарку. Я помню, как облегчённо и удручённо одновременно вздохнул мой отец, тихо проговорив: «Ну, это дело нехитрое, это мы поправим», а потом, когда мы выходили из мастерской, он сказал, глядя в мои отчаявшиеся глаза:

— У нас есть ещё немного часов, мой мальчик. Ты обязательно всему научишься и пойдёшь ещё дальше, чем я. Иначе и быть не может.

Я даже представить себе не мог, что он на самом деле имел в виду.

В ту злополучную ночь я сидел за столом, держа длинным серебряным пинцетом медный импульсный камень. Я очень смазанно и неуклюже положил его на тонкую ось.

Колыхнулось пламя в треклятой папиной лампе. Я сжал зубы и аккуратно подправил камень на оси. Ось не шевельнулась. Медленно я положил сверху баланс. Баланс слабо качнулся, но тут же пришёл в норму.

Резкий порыв ветра ударил в стекло, и где-то далеко, как будто бы из-под пола, пронзительно завыли собаки. Огонь снова дрогнул. По стене метнулась вытянутая тень.

— Не бойся, — вдруг шепнул мне отец, — продолжай. Дело за малым. Ты вот-вот станешь настоящим часовщиком.

Он был взволнован, глаза его лихорадочно блестели. Оставалось самое сложное: я должен был положить на баланс спираль. После мне осталось бы только закрепить её колонкой и вставить механизм в медный корпус…

Собаки завыли громче. Ветер с новой силой ударил в оконную раму и та жалобно и надрывно затрещала, стёкла пронзительно зазвенели. Я с испугом уставился на отца: на нём не было лица, он что-то бормотал себе под нос, не отрывая взгляда от моих неоконченных часов.

— Ничего не бойся! — вдруг воскликнул он, перекрикивая звон дрожащих стёкол. Резко, он поднял взгляд на меня и тише, так, что я еле расслышал его слова, сказал:

— Наши часы закончились, мой мальчик. Докажи им, что ты достоин стать мне заменой.

Пинцет в моей руке слегка дрожал, когда я подцепил спираль. Выли собаки. Окно скрипело и звенело под натиском невесть откуда взявшегося ветра. Пламя внутри лампы сходило с ума и рисовало на стенах вокруг меня тени. Я увидел, как по столу ползёт вытянутая чёрная рука с длинными пальцами. Она тянулась к моим часам, а я не мог вымолвить ни слова: мне предстояло установить спираль. Вот, где я был в тот момент всеми мыслями. Там и только там.

Шум усиливался, бегущие по стене тени начали нашептывать слова на языке мне неизвестном. Мир остановился вокруг меня. Я, практически не дыша, опустил спираль на ось, и она мягким завитком легла на баланс.

Он даже не качнулся.

Это значило только одно: у меня получилось.

Свистящие голоса начали кричать, завывать в ушах, заглушая мои собственные сбивчивые мысли. Я не мог отмахиваться от теней, да и не было в этом смысла. Мне оставалось совсем чуть-чуть: закрепить циферблат, установить стрелки и поместить часы в корпус…

Резко всё смолкло. Тени застыли на стенах, будто напряглись в ожидании.

Передо мной лежали мои первые, настоящие часы.

Я дрожащей рукой потянулся к заводному ключу и пару раз его крутанул. Секундная стрелка дрогнула и побежала по кругу. Отец завороженно смотрел на плавные движения стрелки и широко улыбался.

— Ты сделал это, Чарли, — довольно проговорил он. — Ты сделал это.

«Ты сделал это, Чарли, — наперебой начали повторять тени, пускаясь в пляс по стенам, — ты сделал это. Сделал это, Чарли. Ты — это Чарли. Чарли, сделал. Чарли наш. Сделай это, Чарли».

Керосиновая лампа на миг вспыхнула, за секунду осветив всю мастерскую, и с оглушительным треском взорвалась. Комната погрузилась во мрак, а я чувствовал, как сильно саднит щёку.

Тени смолкли.

— Что происходит?.. — наконец смог спросить я. Мой голос, кажется, дрожал. Я напряжённо всматривался в ночную темень, но ничего не видел. — Отец, скажи мне, что происходит?..

— Запомни, сын мой, — сквозь темноту я не видел его, но отчётливо слышал торжественный и восхищенный голос, — принимай в лавке всякого, кто придёт после заката; берись за любую работу, сколь сложной она бы тебе ни казалась; не проси денег больше, чем три шиллинга, и никогда не покидай лавку, если этого не требует клиент. Мой мальчик, прошу, заботься о своей матери, работай в мастерской, не покладая рук, и не забывай о часовом деле. Скоро они начнут приходить. Не бойся их и веди себя достойно. Теперь эта лавка твоя, Чарли.

«Лавка твоя, Чарли, — прошипела темнота. — Лавка, Чарли. Твоя лавка. Новый часовщик Чарли. Наш часовщик».

Темноту перебил слабый звук колокольчика, уведомляющего о приходе клиента.

— Иду! — крикнул отец и тяжёлыми шаркающими шагами направился в лавку. — Я оставил преемника, я готов!

Под его ногами хрустели осколки от стеклянной лампы.

Чей-то низкий голос назвал отца по имени, и он рассмеялся. Не раскатисто и добродушно, как он обычно смеялся, когда я путал местами барабан и заводное колесо, а устало, будто сквозь кашель. До рассвета я не мог двинуться с места. По стенам бегали чёрные силуэты, и я слышал, как они разговаривают на своём, неизвестном мне языке.

Но колокольчик, уведомляющий об уходе отца и его таинственного гостя, так и не прозвенел во второй раз.

Наутро ни отцовского дорожного плаща, ни башмаков в мастерской не оказалось. Более того, все его вещи пропали из дома так, будто их никогда и не было. Всё, что мне осталось в память о нём — потрясающие воображение любого часовщика лупа-очки.

С тех пор я больше не видел отца. Его исчезновение будоражило меня, заставляло метаться в кошмарах в поисках ответа на вопрос, который мне толком никто и не задавал. Я понимал, что отец, против моей воли, сделал меня заложником какой-то игры, но я даже не подозревал, какой именно. Мне были нужны, необходимы хоть какие-то зацепки. Но моя милая мама вдруг позабыла обо всём, что было хоть как-то связано с отцом, и только имя «Гарольд» отзывалось в её глазах слабым, потухшим огоньком. На все мои расспросы она лишь качала головой и то и дело спрашивала, что я имею в виду.

Та роковая ночь сделала меня не только обладателем длинного, идущего через всю щёку, шрама, но и хозяином часовой лавки со странным названием «Тёмный Час».

С этого всё и началось.