В чёрной воде (джен)

Мне снились одинокие острова, оторванные друг от друга чьими-то грубыми руками. Их неровные края будили желание собрать воедино эти кусочки пазла, разбросанные на поверхности грязно-зелённого, поросшего плесенью стола. Вода, что разделяла их, отдаляя на многие километры, больше походила на бескрайнее болото, нежели на море или хотя бы на систему озёр. Цветущая на поверхности, непроницаемо-чёрная в глубине, она вызывала чувство тревоги и тщетности. Мне снились люди. Забытые, покинутые, медленно, но неуклонно теряющие свою человечность под натиском собственных страхов. Мелкие и ничтожные. Они жили сегодня, не помня вчера и не веря в завтра. Яркий пример бессмысленности бытия. Они цеплялись за жизнь, не чувствуя её вкуса, не осознавая её ценности, не понимая её значения.

Как раненные животные. Животные с фанатичной верой, разъедающей их выцветшие души. И с безграничной, противоестественной жестокостью, охотно проглоченной уже почти коллективным разумом. Мысли, чувства — всё будто одно для всех. И ничего для каждого. Мне снились храмы, с осуждением следящие со своих недосягаемых высот на разлагающийся мир. Заброшенные, ветхие, но не растерявшие своего величия, они взирали на людей с таким разочарованием, что оно оседало на коже тяжким грузом. Они высились над заблудшими душами, впервые стоя бок о бок, плечом к плечу, забыв о вековых разногласиях. Словно отцы и матери, учителя и наставники, нависая, требуя ответа, но не озвучивая вопрос. Мне снился мир, едва попав в который, испытываешь непреодолимое желание бежать. Тусклый серый мир, где сквозь свинцовые тучи не пробивается свет. Ни снаружи, ни внутри.

Ещё не открыв глаза, но уже явственно ощущая себя не в своей тарелке, я почувствовал сырость не только на своей коже, но, кажется, даже в лёгких. Я представил, как она плесенью забирается внутрь меня, и этого оказалось достаточно, чтобы поднять даже мёртвого, для которого такое положение вещей было бы естественным. Что уж говорить о вполне живом, хотя, судя по ощущениям, не совсем здоровом мне. Острая боль в плече и шее яркими белыми вспышками рассеивала уютную темноту, и следующую попытку пошевелиться я предпринял не сразу и куда деликатнее. Потолок, который попал в поле зрения первым, нависал слишком близко, чтобы гордо именоваться таковым. Если протянуть руку, её даже не придётся разгибать в локте, чтобы коснуться грязных, когда-то давно побеленных деревянных реек. Поверхность подо мной также не внушала доверия. Ломота во всём теле и мерзкий железный скрип от каждого моего глубокого вдоха вырисовывали крайне неприятную, но живописную картину вкупе с обшарпанными засаленными стенами, крохотным замызганным оконцем и повышенной влажностью.

За мою недолгую жизнь мне приходилось ночевать в самых разных, порой экстремальных условиях. И всё же желание поскорее покинуть этот запущенный клоповник становилось почти непреодолимым. Как и жажда узнать, как я, собственно, в нём оказался. Память, как назло, не подкидывала никакой достоверной информации. Словно предшествующие дни я наблюдал за кем-то очень похожим на меня со стороны. И сколько таких дней накопилось, было тоже не ясно. Всё так смешалось: глянцевый билет на утренний рейс кочует из моих пальцем в чужую холёную руку, заевшая молния на проверенной временем палатке, пустующий холодильник в дорогом номере отеля, мерный стук колес поезда, симфония птичьих голосов в осеннем лесу, увязшая по самые двери машина, слишком сильно растопленный камин, опять самолёт, снова палатка и пронизывающий холод, резко сменяющийся палящим зноем. Из этих мельтешащих, постоянно множащихся образов было никак не проследить мой путь сюда. Возможно, стоило на время отложить бесполезное занятие. Ничего, кроме головной боли, оно мне всё равно не приносило.

Постельное бельё, видавшее, кажется, не одно тело с сомнительными принципами личной гигиены раннего средневековья, будило доселе не проявлявшую себя брезгливость. Стараясь двигаться предельно аккуратно, я сполз на пол, чтобы тут же вляпаться рукой во что-то липкое и крайне нелицеприятное. Слишком резкое движение — и боль во всей руке простреливает одной горячей пулей, но сразу по нескольким точкам. В глазах мгновенно потемнело. Кровь, прилившая к голове, заставила её пульсировать и кружится. Меня позорно вывернуло желчью. Спазмы прекратились не сразу. Всё в этом «жилище» будило во мне новые и новые. А боль не отвлекала, лишь усугубляла моё и без того незавидное положение. Хотелось лечь, упасть, отдышаться. Но от одного вида этого пола мне вновь стало не на шутку дурно. И пока не стало ещё хуже, я, борясь со слабостью, поднялся на ноги. Те еле держали. Сгорбившись, поплёлся к выходу.

Дверь я заприметил ещё до своей первой жалкой попытки подняться. Еле доковыляв до неё, насев всем телом, я буквально мешком вывалился в туман. Хотя нет, не туман. Но воздух вокруг был таким затхлым и почти осязаемым, а небо настолько низким, что в первое мгновение я с трудом смог разглядеть даже землю под ногами. Теперь же, отплёвываясь, я её очень чётко видел. Упал я, должен признать, удачно. Вовремя успел защитить повреждённую руку. Но только её. Повезло, что поверхность оказалась мягкой, мшистой, что само по себе было странным. Я даже оглянулся, чтобы удостовериться. «Да. Так и есть». Рыхлая нехоженая земля, поросшая густым высоким мхом, прямо напротив входа. Сложно не обратить внимание. Такого просто не ожидаешь увидеть, выбравшись за дверь. Ни одного следа. Но, признаюсь, это здорово отвлекло от неприятных мыслей о сомнительном положении дел и от собственной слабости.

Гадюшник, в котором я проснулся, снаружи оказался таким же неопрятным, как и внутри. На деле он больше походил на собранный из старых ящиков вагончик, но вместо колёс у него были где-то камни, где-то ржавые бочки. Выглядело пугающе не устойчиво. Будто в любой момент это жилище поглотит сырая земля. И я находился внутри без сознания. Прежде чем меня снова начало мутить, я зацепился за суть и, поднимаясь на ноги, пробежался взглядом по округе. Кто-то должен был меня туда затащить и, судя по всему, перевязать рану. Вокруг были только такие же лачуги и разномастная зелень. Она была здесь повсюду. Даже воздух, принятый мной ранее за туман, был каким-то бледно зеленоватым. Поросль, высокие и не очень деревья, пышные кустарники, высокая трава и, конечно, вездесущий мох. И ни одного цветка или плода. Людей, судя по всему, живущих в этих развалинах, тоже не было видно. Рубашка неприятно облепила тело. «Кто-то должен быть».

Не знаю, сколько я так блуждал в поисках хоть одной живой души, но самочувствие моё явно ухудшилось. Плечо беспокоило уже не так сильно, зато слабость во всём теле давала знать о себе всё отчётливей. Я был окружён водой. И ни одной лодки, плота. Хоть какого-то подобия посудины. Вдалеке были видны пара таких же маленьких островков. Там же угадывались силуэты ветхих построек, подобных той, в которой я очнулся. Но добраться до них было нереально. И дело тут даже не в травмированной руке. Я бы и под страхом смерти не сунулся в эту воду: торф окрасил её в непроницаемый чёрный. Вот только, в отличие от кофе, на который она была так похожа, эта вода совсем не бодрила. Она навевала тоску, сонливость, апатию. И страх. Не уверен, что даже мне хватило бы природного любопытства и придури, чтобы проверять, что же там, в этой непроглядной темноте.

Пока я бродил, не заметил, как над поверхностью воды начал собираться туман. Прямо на глазах он стал сгущаться, принимая всё более жуткие формы. Думаю, тут немалую роль сыграло моё воображение. Однако легче мне от осознания этого факта совсем не было. Когда нервное напряжение достигло пика, я увидел, как огромные когти пронзили белую пелену и устремились к берегу, на котором я так и застыл, во все глаза наблюдая за развернувшимся действом. Когти оказались совсем не тем, за что я их принял, и это стало понятно уже через пару мгновений. Узкие лодки причалили к берегу.

Люди в них были стремительны и скупы в каждом отработанном до автоматизма движении. Собраны и молчаливы. Они, словно призраки, проплывали мимо меня со своим скарбом, не замечая. Даже не касаясь. Я всё ещё стоял неподвижно, глядя вдаль, и уже почти ощущал себя неживым. Пока не почувствовал, что моей ноги что-то коснулось. Опустив ещё остекленевший взгляд, я увидел у своих ног женщину, спешно собирающую в корзину выпавшее из неё содержимое. Всего на одно мгновение наши глаза встретились, но и этого хватило, чтобы сбросить с себя оцепенение. Снаружи уже почти никого не было. Люди забивались в свои лачуги, как звери в норы, чуя приближение хищника. Той женщины уже и след простыл.

Я вновь посмотрел на воду, когда периферийным зрением уловил какое-то движение. Рябь на поверхности расходилась откуда-то издалека. Что бы ни было источником, оно было достаточно крупным и очень тихим. Во всяком случае, мой слух никак не мог уловить ни звука. Я было отступил назад, но тут увидел над водой огромный плавник. Он что-то всколыхнул в моей памяти, но я тут же отвлёкся, ведь рябь расходилась кругами не от него. Существо под водой двигалось ловко, но спокойно. Я и не заметил, как в пределах видимости возникло ещё два плавника. «Сколько же их?» И все они направлялись прямиком ко мне. Но волны всё же были не от них. Что это могло быть, я в кои-то веки решил не выяснять и рванул к ближайшему жилищу. Но дверь мне открывать никто не спешил. В лачуге будто вообще никого не было.

Я постучался в следующую дверь, стараясь не выпускать из виду потенциальную угрозу, как вдруг меня с головы до ног окатило водой. Плотным потоком откуда-то сверху. Задрав голову к небу, я ожидаемо увидел только густой туман и неразборчивое движение в его глубине. Словно где-то там, вдалеке, пролетела стая зловредных птиц с, судя по всему, вёдрами. К моей радости, облили меня всего лишь болотной водой. Прижавшись к шершавой поверхности двери всем телом, в безнадёжной попытке укрыться, я расслышал тихое: «Уходи. Пожалуйста, уходи». Если бы сам не был сбит с толку и, что таить, напуган, я бы просто вынес эту хлипкую дверь. Вместо этого бросил взгляд на тот самый «вагончик» в нескольких шагах от меня, в котором я так неудачно очнулся несколькими часами ранее.

Я уже стоял на пороге, но медлил. Часть меня сгорала от любопытства, наплевав на инстинкт самосохранения. Когда же плавники начали внезапно исчезать, резко погружаясь под самым берегом, и на смену им показалась первая, а затем и вторая, третья, сероватые руки, увенчанные угрожающего вида когтями, и оно капитулировало. Стоя вплотную к двери, я вслушивался в звуки, разносящиеся снаружи: тихий рокот или даже щёлканье, чем-то отдалённо похожее на пингвинье. Едва слышимые, они то отдалялись, то приближались, перемещаясь по острову, словно выискивая, изучая. Слабость напомнила о себе внезапно, что было ожидаемо для моего состояния. Не в силах больше бороться с усталостью, я заснул прямо там, под дверью, рассудив, что так незваные гости не смогут войти внутрь. Совсем позабыв, что дверь-то открывается наружу. И совершенно не задумываясь о хлипкости стен. Чтобы сдуть этот домишко, даже не было нужды звать злого и страшного серого волка. Он и сам развалится в любой момент от осознания собственной никчёмности.