Остров Виктории (джен)

Остров Виктории показался мне довольно мрачным местом, вполне заслуживавшим те легенды, которые местные жители рассказывали о нем — будто бы мертвые стекались сюда на потусторонний зов, и тела всех утонувших в близлежащих морях в конце концов бывали выброшены на здешние пляжи.

В прежние времена в одной из бухт была деревня, основанная, как говорили, еще викингами, но уже много веков с той поры остров простоял необитаемым, и только в последние пять лет вдруг оказался пущен с молотка, став частью владений некоего Эдмунда Рочестера. Именно в его поместье я собирался гостить следующие три месяца. Предполагалось, что целебная порция мира, спокойствия и морского воздуха оказывает на здоровье самое благотворное воздействие — и я зачем-то внял этим увещеваниям, о чем, конечно, пожалел в тот же момент, как услышал кое-что, что рассказывали об этом острове и его хозяине.

Прибрежные скалы высоко поднимались из воды, венчаясь костлявыми лиственницами, и кипучая вода разбивалась о них, разлетаясь белыми брызгами. Холодный солёный ветер резал, как ножом, нашу лодку сильно подбрасывало и захлёстывало. Мы не решались натянуть паруса, и слабенький мотор гудел из последних сил, сражаясь с волнами, так что я уже начинал сомневаться, получится ли добраться целыми. Хотя дождя пока не было, тучи нависали над землёй плотной завесой, и можно было видеть, как грозовой фронт надвигался с севера сплошной иссиня-чёрной петлёй. Лодочник, взмокший от напряжения и морских брызг, оставался на корме и изо всех сил удерживал руль, громко и прокуренно ругаясь. Я стоял в центре лодки, согнувшись в три погибели, чтобы неожиданный толчок не выбросил меня за борт, по щиколотку в холодной воде, и пытался вычерпать её с помощью ведра. Иногда мы сменялись — и тогда держать руль доставалось мне, пока лодочник бросался к носу, отыскивал пенящиеся на отмелях буруны и кричал забирать больше вправо или влево, а я напрягал слух, пытаясь расслышать его сквозь завывавший ветер.

Нам удалось причалить ещё через тягостные пару часов, и вскоре я выскочил на пристань и принялся тянуть за конец, притягивая лодку поближе.

— Не трудитесь! — закричал лодочник, поспешно подхватив мои вещи и кое-как выволакивая их на берег. — Я не останусь!

— Хотя бы дизель залейте! Горючее кончится! — крикнул я в ответ, но он только замахал руками, почти вырвал верёвку из моих рук и сейчас же отчалил, не желая задерживаться ни секундой дольше. Я с беспокойством понаблюдал за тем, как его лодка вновь сражалась с волнами, пока она наконец не стала едва различимой точкой на горизонте.

На берегу, кроме небольшого причала, был лодочный сарай, построенный из иссохшего, посеревшего дерева, за незапертой дверью которого я увидел новенькую хозяйскую лодку, тщательно закрытую чехлами. Не было видно ни души, и я несколько минут бесцельно бродил вокруг, не уверенный, что теперь следует делать, пока наконец не заключил, что встречать меня не собирались, и не решил отправиться вглубь острова пешком. Чемодан я не мог надеяться дотащить по этой дороге, так что, недолго думая, оставил его под навесом возле сарая, чтобы потом вернуться за ним. Мне хотелось верить, что не произошло никакой ошибки и меня действительно ждали здесь.

Местность вокруг показалась мне неприветливой: разъезженная дорога перемежалась крупными лужами с грязной водой, и небольшой лесок, через который я проходил, так зарос мхом, что тот не только устилал землю, но и окутывал ветви деревьев зелёными шарами. Было неестественно тихо, и мне начинал мерещиться высокий и неприятный скрежет, так что постепенно дурное предчувствие овладело мной, и я почти пожалел, что позволил уговорить себя приехать сюда.

Лес почти незаметно сменился одичавшим садом из можжевельников в высоту человеческого роста и корявых, запущенных яблонь, под которыми скапливались груды опавших плодов, а еще через некоторое время между деревьями и кустами наконец показался дом из серого камня. Это был особняк в викторианской манере, скорее массивный, чем изящный, хотя, судя по всему, довольно просторный и удобный. Он производил странное впечатление угрюмого человека, который почему-то изо всех сил старается быть дружелюбным: чтобы облегчить мрачноватое впечатление, с одной стороны фасада была даже пристроена фантазийная квадратная башенка с острой крышей. Мне показалось, что в проёме нижнего окна этой башенки мелькнула тень, словно кто-то выглядывал наружу, и я помахал этому невидимому человеку, в надежде наконец заявить о своём присутствии, — но потом вдруг увидел вспышку.

В таких случаях мне всегда казалось, что звук приходил позже, словно гром во время грозы, и, когда мои уши разобрали резкий грохот выстрела и жужжащий свист близко пролетевшей пули, я уже давно лежал на животе в ближайших кустах и пытался нащупать на поясе кобуру пистолета, которого, конечно, у меня не было. Мои руки дрожали, как в припадке. Я снова услышал взрыв, свист и увидел брызги в одной из луж.

Последовала пауза, которую я использовал, чтобы немного выглянуть и найти себе укрытие получше. Все мысли сосредоточились на том, как бы половчее обойти дом, чтобы оказаться вне поля зрения, и как потом достать невидимого стрелка. В этот же момент я заметил, что дверь дома открылась, и оттуда выскочил тощий слуга в болтавшемся, залатанном чёрном пиджаке и, осмотревшись, направился прямо ко мне.

— Лейтенант Риверс?! Вы лейтенант Риверс?! — у него была очень особенная манера разговаривать, и я, с непривычки, даже подумал было, что он обратился ко мне на иностранном языке. В любом случае, отвечать я не собирался и только следил за тем, как он приближался, чтобы улучить подходящий момент.

— Сэр, вы в голову не берите, это хозяин пошутил, — заметил он, нерешительно останавливаясь немного поодаль. — Вещи на причале оставили? Пойдёмте, привезём.

— Спасибо, — протянул я.

Слуга кивнул, некоторое время стоял неподвижно, а потом пожал плечами и направился обратно в сторону дома — только чтобы через некоторое время вернуться на старой машине с дребезжащими заржавленными крыльями и двигателем, ворчащим, как желудок от несварения. Я неторопливо выбрался из кустов, всё ещё продолжая наблюдать за тем окном в башне, и сел рядом с ним. Мы тронулись, вывернув от дома обратно к лесу. Моё дыхание успокоилось, но досада овладевала мной только сильнее, особенно после того, как обнаружилось, что вся моя одежда и лицо теперь были вымазаны в грязи. Руки дрожали, как у припадочного, и, хотя я и пытался успокоить их, это не прекращалось всю дорогу, даже если я сжимал что-то в кулаке — это просто начинало дрожать вместе с моей рукой.

Слугу звали Ли Корнелл. Он оказался молчаливым малым и только пояснил, что понимает: с непривычки его сложно понять, но другому выговору учиться ему уже поздно. Обозначив это, он только кивал или пожимал плечами в ответ на всё, что я говорил ему, пока мы вдвоём ехали обратно через лес.

— Хозяин часто так шутит? — поинтересовался я.

Корнелл пожал плечами, немного помолчал, и я, понимая, что ответов на этот вопрос ждать нечего, больше не заговаривал об этом.

— Если вы не против, — сказал я, — я возьму вашу лодку и сейчас же отправлюсь обратно.

Тем не менее у меня не было уверенности в том, что получится уехать: когда море снова показалось за деревьями, волны бились так сильно, что, кажется, хотели потопить весь остров целиком.

— Вы простите, сэр, теперь уже хотя бы на ночь придётся, — сказал Корнелл и, вдруг разохотившись, принялся немного виновато объяснять, что это весьма недурно, что я явился сегодня, и что в ближайшее время шторм ещё усилится, и что в имении уже сомневались, возможно ли будет добраться по таким волнам, так что хозяин даже запретил посылать за мной их собственную лодку, чтобы ненароком не потопить её.

— В самом деле? — протянул я, не зная, что ещё сказать, и он тогда пожал плечами, заглушил двигатель и вылез из машины. Также в молчании мы загрузили мой чемодан и направились обратно к дому.

— Но, сэр, честное слово, со стрельбой, такого не будет больше, — заметил Корнелл, считая, видимо, что это подбодрит меня.

Он выкрутил руль, поворачивая обратно на подъездную дорожку, снова остановил машину и услужливо сказал, что принесёт мои чемоданы сам, и что я, должно быть, хотел бы почиститься, прежде чем спущусь к ужину. Так что в холл я вошёл один и обнаружил, что здесь меня уже ждали.

Хозяина поместья, мистера Рочестера, я узнал по тщательно полированному двуствольному ружью в руках. Это был ещё не старый человек, энергичный и сухощаво сложенный, и его внешность с осунувшейся мрачной бледной физиономией и нависающими бровями сразу же не понравилась мне. Рядом с ним стояли две женщины — леди Брамвелл, много старше остальных, с тронутыми катарактой водянистыми глазами, и придерживавшая её сухую руку девушка по имени Элинор Грейс, с нежным, но довольно напряжённым живым лицом. Как я узнал позднее, леди Брамвелл все считали крестной хозяина, а Элинор была младшей сестрой его покойной жены. Наконец, в поместье в то время гостили мистер Альберт Уинфри со своей женой миссис Джейн Уинфри — оба выглядевшие так же неуместно жизнерадостными, как шампанское на похоронах, моложавые, одетые с иголочки и приехавшие из столицы.

Я поздоровался с ними, но смотрел только на мистера Рочестера, надеясь получить какие-нибудь объяснения его странному поступку. Хозяин глядел на меня в ответ, едва сдерживая улыбку, с особенным удовольствием отмечая мой грязный костюм, и, едва все раскланялись, спросил:

— Вы, значит, неврастеник, которого решила облагодетельствовать моя крестная? Моложе, чем я думал, стало быть, слабые нервы, — Он ещё раз осмотрел меня с ног до головы. — Вы что-то быстро нырнули в грязь. Вероятно, она ошиблась, когда упомянула, что вы офицер.

— Это вы ошиблись, когда стали стрелять, — холодно произнёс я, подумав, что, даже если не вменять отталкивающий характер ему в вину, для безобидной шутки пуля прошла чересчур близко.

Он суховато усмехнулся и кивнул мне.

— Пожалуйста, простите нас за этот приём, — с достоинством вмешалась леди Брамвелл, — мы здесь совсем отвыкли от гостей.

На эти слова мистер Уинфри явственно, хотя и несколько натянуто, ухмыльнулся, а его жена с видимым усилием постаралась не смотреть на него, хотя и у неё самой губы подрагивали.

— К сожалению, я не могу остаться, — сказал я, всё ещё неприязненно разглядывая мистера Рочестера, — я уеду завтра же. Если вы не желаете моего общества, я поем на кухне.

— Ни в коем случае, — покачала головой леди Брамвелл.

Она приказала вернувшемуся Корнеллу показать мне комнату и вычистить мою одежду и уверила, что без меня не начнут.

Когда я спустился в гостиную, ветер за окном свирепствовал и носил листья и ветки в диком вихре, так что собравшиеся, конечно, говорили о погоде.

— Полагаю, такой шторм не стихнет несколько дней, — говорил мистер Уинфри. — Наша фирма владеет грузовой компанией, и моряки говорят, что, когда в небе такое марево, как сейчас, иногда до пяти дней приходится задерживаться в порту.

— Моряки — все лентяи, им большого повода не нужно, — оборвал его мистер Рочестер.

Мистер Уинфри усмехнулся с видом очень знающего человека и с хладнокровной медлительностью оправил манжету.

— Я и сам однажды застал такую погоду на воде, — немного снисходительно произнёс он, — и, поверьте, никогда не желал бы повторить этот опыт.

— Расскажите, что тогда случилось? — вежливо спросила Элинор, после чего мистер Уинфри взглянул на неё с большим удовольствием и принялся рассказывать:

— Как бы вам сказать. Мы тогда участвовали в регате к Южной Америке и должны были обогнуть мыс Горн. Вы знаете, там и в лучшие времена пройти достаточно трудно, тем более без дизеля, но уж когда погода испортилась — задача и вовсе становится невыполнимой. Ветер был такой сильный, что даже свёрнутые паруса того и гляди могли изорваться в клочья. Мы не спали несколько дней, и приходилось привязываться к мачтам, чтобы только не быть смытыми за борт. Но, вы знаете, наше упорство в конце концов взяло верх, и, скажу я вам, это довольно частая история. Человеческое упорство в конце концов всё равно берёт верх.

— Всегда, говорите? — произнёс мистер Рочестер, глядя в свою тарелку с кривой усмешкой. — Вы романтик, я вижу. Сколько таких умирает — без счета. Скотт, скажем, в Антарктиде замёрз. И особенно потому, что не знал, когда повернуть назад.

— Зато Амундсен покорил Южный полюс и теперь, когда больше нет опасности от подлодок, откроет и Северо-Восточный проход…

— Ну разумеется, коли десять человек пойдут и только один выживет, вы сразу скажете, что дело было в упорстве.

Мистеру Уинфри, кажется, досаждало это вмешательство, и он повернулся ко мне в надежде отыскать союзника:

— А вы, лейтенант, что скажете об упорстве?

Мне об упорстве сказать было нечего, так что я заметил, что в полярных исследованиях понимаю мало.

— Но зато вы сражались, — не отставал мистер Уинфри, — у вас наверняка есть что рассказать.

Мне показалось, что все, включая дам, внимательно смотрели на меня.

— К сожалению, ничего особенного, — я улыбнулся. — Всё это, вы, я думаю, уже слышали по десятку раз.

После этого разговор ненадолго стих, чтобы в скором времени перекинуться на другие темы. Обсуждали новый философский роман, кажется, то ли атеистического склада, то ли рассуждавший о свободе любви и сердца, — и жарко о чём-то спорили. Особенно много говорила Джейн Уинфри, ощутимо разгорячившись, пока мистер Рочестер усмехался в своей излюбленной манере и говорил наперекор всякому, кто вздумал бы ему противоречить, и даже, кажется, сменял точку зрения сразу же, стоило только кому-нибудь с ним согласиться.

Я вынужден признать, что не уловил слишком многого из того, что тогда говорилось. Всё это мало интересовало меня, и гораздо больше меня увлекала еда на моей тарелке и весьма недурное вино, которое подали вместе с ней. Мне хотелось выпить побольше, но Корнелл следил за бутылками как коршун, так что я всё ещё не чувствовал никакого эффекта, когда после ужина поднялся к себе и улёгся в постель.

Мне, как бывало в таких случаях, снился дождь, жидкая грязь и взметывавшие её взрывы. Этот конкретный сон повторялся довольно часто. Всё вдруг стихало, и я прислушивался, пытаясь понять, был ли этот ослабевший огонь знаком атаки или они просто хотели, чтобы мы вылезли из укрытий. В любом случае, нужно было выйти и посмотреть. Край траншеи был изрыт воронками, и некоторые тела, которые прикопали там, снова появлялись на поверхности.

Я выглядывал из-за парапета, поднеся к губам свисток, чтобы подать сигнал сразу же, хотя казалось невозможным, чтобы кто-нибудь смог его расслышать. Они обстреливали наши позиции всю эту и прошлую ночь, и я замечал, что постоянно кричал во весь голос, только из-за саднившего горла. Атаки не было. Очередной снаряд разорвался совсем рядом, и меня ничком бросило обратно на дно траншеи. Край разбился окончательно, и, прежде чем я успел отползти в сторону, вся толща земли сползла прямо на меня. Вокруг сомкнулась смрадная темнота, поглотившая меня с головой, и все те, кого наши предшественники закопали на той неделе, наваливались теперь со всех сторон.

Я лежал лицом вниз, не способный двинуться, и только из последних сил пытался дышать под всей этой тяжестью, надрывно кашляя и чувствуя гадкий вкус забивавшейся в рот грязи. Всё вокруг содрогалось из-за заново начавшегося обстрела, и мне до слёз хотелось, чтобы один из этих взрывов наконец прикончил бы меня.

Потом я проснулся, хватая ртом воздух, неспособный двинуться и даже закричать от ужаса. Открыв глаза, я вдруг увидел стоявшую, уперев передние лапы мне в грудь, крупную чёрную собаку. Она смотрела на меня блестящими в темноте глазами и скалилась, готовая вцепиться в горло.

Мгновение мне казалось, что сердце попросту разорвёт грудную клетку. Потом наваждение отступило, и я вскочил на ноги и, тяжело дыша, принялся ходить по комнате. Тем не менее, когда я взглянул в угол, то снова заметил там ту же собаку, но стоило мне присмотреться внимательнее, как она исчезла — и потом я мог заметить её только краем глаза.

— Gott scheint der Christenheit zu zürnen, — ее голос, звучавший в моей голове, напоминал рычание. — Wie finden Sie?

Мне стало невероятно смешно от этого, и я долго не мог успокоиться. Снова забыться сном мне не удавалось, и я, наскоро одевшись, спустился обратно на первый этаж в надежде добыть где-нибудь немного виски.

Дом был погружён в почти непроницаемую темноту, и пламя свечи, которую я взял с собой, то и дело дрожало от сквозняков. Собака шла следом за мной, каким-то непостижимым образом догадавшись, что я направлялся к кухне, и понадеявшись, что и ей перепадёт что-нибудь. Я то и дело оборачивался на неё, но в ней не осталось ничего странного или потустороннего, и, наконец, потрепав её по пушистому лбу, я окончательно уверился, что это была всего лишь обычная собака, и мне стало немного стыдно оттого, что я так разволновался из-за неё.

Когда, к нашей общей радости, кладовую удалось отыскать, я отодрал солидный кусок ветчины для неё и перелил немного виски в свою фляжку. Она радовалась угощению, улыбалась, высунув язык, и плясала на месте, мотая хвостом из стороны в сторону.

Вернувшись в гостиную, я заново разжёг камин, а потом, устроившись в кресле, сделал пару глотков и почувствовал приятное тепло, окутавшее меня снаружи и изнутри. Собака улеглась на ковре возле меня, уложив длинную узкую морду на передние лапы, и я лениво наблюдал то за ней, то за пляшущими языками пламени в камине, то подмечал детали обстановки. Обои были с большими цветами, милые, но удушливо-тяжелые, на полках громоздились пыльные книги, которые, кажется, давно уже не открывали, а на каминной полке в качестве украшения выставлялся пистолет. Мне было довольно скучно, но сна у меня не было ни в одном глазу, а чувства слишком раздражены, чтобы увлечься чтением. Потребность в деятельности обуревала меня, и, когда собака вдруг поднялась и, посмотрев, казалось, мне прямо в глаза, пошла куда-то, я без колебаний последовал за ней.

Она ступала медленно, проходя по дому с человеческой уверенностью, и, когда мы вместе с ней достигли конца коридора, остановилась перед одной из дверей и снова выразительно глянула на меня. Я послушно взялся за ручку двери и открыл её.

Посреди комнаты я увидел мистера Рочестера и миссис Уинфри, слившихся в страстном поцелуе. Их освещал лишь огонь единственной чёрной свечи. Обнажённые тела сплетались в объятиях, и мне показалось даже, что их ноги не касались нелепо разукрашенного красным голого деревянного пола, а они левитировали в полуметре над ним.

Убедившись, что здесь мне делать нечего, я аккуратно закрыл дверь и укоризненно взглянул на собаку. Через пару секунд, впрочем, у меня вдруг возникло чёткое впечатление, что происходившее в комнате мне привиделось — особенно то, что парочка летала над полом — и мне вздумалось заглянуть в комнату ещё раз, чтобы убедиться в том или другом. Тем не менее, когда я уже почти взялся за ручку двери, мне почувствовалось, что необходимо немедленно обернуться, и я вдруг наткнулся взглядом на леди Брамвелл, которая, как оказалось, уже некоторое время дышала мне в спину.

— Пойдёмте, нечего вам тут вынюхивать, — сказала она мне, с неожиданной цепкостью хватая меня за руку и потянув обратно к гостиной.

Там она уселась в покойное кресло, сложив руки на коленях, а чёрная собака, как ни в чём не бывало, устроилась у её ног. В своём белом стёганом домашнем халате она казалась почти призраком, и свет из камина бросал резкие отблески на её лицо, отчего оно казалось ещё более постаревшим и очень усталым.

— Я вас сюда пригласила, — с недовольством заметила она, — чтобы вы могли поправить здоровье на свежем воздухе, а не шатались по ночам, где не следует.

— Ваша собака разбудила меня, — ответил я. — Вам нужно лучше следить за ней.

Леди Брамвелл поджала губы и окинула меня оценивающим взглядом.

— Так и что вы видели?

Я всё ещё не был убеждён, что не вообразил всего этого, и в любом случае не находил вполне приличным описывать ей детали, так что только неопределённо пожал плечами. Леди Брамвелл понимающе кивнула, перевела взгляд на собаку и некоторое время молча смотрела на неё, а потом снова протянула мне руку.

— Давайте свою ладонь, — приказным тоном произнесла она. — Я вам прочитаю.

Я почему-то послушался её и подал ей руку. Тогда она вгляделась в линии и сказала, что мне, наверное, даже самому не известно, скольких людей мне случилось убить или изувечить, а вот она здесь всё видит ясно, и что Господь, по большому счёту, прощать меня за такое не должен, но она лично меня не обвиняет.

— Это для меня большое облегчение, — сказал я, на что леди Брамвелл по-старчески глухо рассмеялась.

— Вы верите в Бога? — неожиданно поинтересовалась она.

Ответить мне было на это нечего, так как это был ещё один из вопросов, который слишком мало волновал меня. Она, кажется, поняла это и больше о том не заговаривала, но отметила только, что в человеческий выбор я, должно быть, верю. Я с несвойственной для себя честностью сказал ей, что выбора давно уже никакого не видел — и, в особенности, не в мелочах, а когда дело касалось жизни и смерти.

— Если вы простите пошлость суждений, — с легкой иронией бросил я, — рождение никто не выбирает, так же как и смерть.

Это ощутимо понравилось ей, и она заявила, что может дать мне выбор, а после, странновато улыбнувшись, запустила морщинистую руку в карман своего халата, достала оттуда небольшой стеклянный пузырёк и, должно быть, добиваясь эффекта, звонко опустила его на стоявший между нами стол.

— Возьмите, — снова приказала она и, заметив немой вопрос на моём лице, добавила: — Это яд, и если вы его выпьете, то непременно умрёте.

Я нашёл это весьма остроумным, и, после того как мы оба немного посмеялись над этим, положил пузырёк к себе в карман.

В следующую секунду окружающее расплылось, словно во сне, и я оказался вдруг в саду за какими-то из этих огромных можжевельников. Почему-то я был с лопатой и весь перемазанный в земле, у моих ног отверзалась яма, всё глубже и глубже, пока наконец я не наткнулся на обрывок ткани и не увидел вдруг зарытого внутри распухшего мертвеца, одежда которого становилась очень тесна для него и глубоко врезалась в синюшную кожу. Я выволок его из ямы и, зачем-то продолжал копать глубже. Мне попалась наполовину разложившаяся оторванная голова с раззявленным пустым провалом рта, и наконец, на самом дне, пожелтевший человеческий череп с только изредка пристававшими к нему высохшими обрывками кожи. Дойдя до него, я остановился, переводя дыхание, и, пошатываясь, выбрался из ямы, оглядывая всё, что сделал. Потом руки снова задрожали, и я упал на колени и просил у кого-то прощения — хотя вокруг были только гнилые мертвецы. Отчаяние моё показалось мне почти осязаемым, и воздух вокруг стал очень холодным, а потом я очнулся в кресле в гостиной.

Я пошевелился, приложив руку к лицу, и понял, что моя одежда промокла насквозь и только начинала подсыхать. Удар грома заставил меня вздрогнуть и проснуться окончательно. Камин давно потух, и в комнате было очень темно, и только молнии блистали в небе, выхватывая отдельные детали слепящими разрезами. От вспышек и грохота мои руки снова начали дрожать, и мне захотелось вдруг снова оказаться на улице, не смотря ни на какой дождь, и вдохнуть столько воздуха, сколько поместится в лёгкие. Потом очередной разряд молнии вдруг отбросил яркий луч на кресло, как и прежде стоявшее прямо передо мной, и я увидел, что леди Брамвелл всё ещё сидела в нём. Она была очень тихой, но она не спала, и когда снова вспыхнувший свет вдруг озарил её глаза, я заметил, что они были совсем невидящими и стеклянными.

— Вы убили ее? — спросил голос за моей спиной.

Меня разбила дрожь, и голос изменил мне, а потом я снова открыл глаза и вдруг понял, что в гостиной ощутимо просветлело. В стоявшем передо мной кресле никого не было, и Элинор Грейс аккуратно касалась моего плеча.

— Вы кричали во сне, — произнесла она.

Я понял, что был невероятно промокшим и грязным, как будто и в самом деле бродил под дождём всю ночь. Мне стало тошно и страшно, и я не знал, что сказать и что ответить.

— Что вы здесь делаете? — недовольно осведомился мистер Рочестер, только что спустившийся к завтраку. — Вам отвели целую комнату.

Теперь мной владела тяжелая усталость, хотя я чувствовал, что уснуть больше не смогу. Приподнявшись в кресле, я выглянул наружу, надеясь, что шторм наконец закончился, и я могу ехать обратно на большую землю, но ветер бушевал только неистовее и иногда задувал так сильно, что казалось, будто дом того и гляди не выдержит. В кармане я нащупал пузырек, который леди Брамвелл вчера отдала мне, достал его и потерянно принялся разглядывать колебавшуюся там жидкость.

— Корнелл! — тем временем кричал мистер Рочестер. — Вы подали чай? Топите немедленно, здесь всё оледенело. И, Элинор, разбудите крестную.

Та подчинилась безропотно и направилась к лестнице, чтобы привести леди Брамвелл. Мистер Рочестер с раздражением оглядел меня.

— Идите к себе и приведите себя в порядок, — приказал он.

— Вы вчера целовали миссис Уинфри, — всё ещё не до конца стряхнув свой сон, произнёс я.

В глазах мистера Рочестера полыхнула чудовищная злоба, и мне почти показалось, что он вот-вот потянется за пистолетом, украшавшим каминную полку. Впрочем, он ограничился только обещанием застрелить меня, если я ещё хотя бы раз посмею распространять подобную отвратительную клевету.

Я поднялся и прошёл мимо него, ничего больше не сказав. Вернувшись к себе, я пытался умыться, почиститься и пригладить волосы — и как раз тогда в дверь постучали. На пороге оказалась Элинор и, взглянув на меня, справилась, не видел ли я леди Брамвелл, и, получив отрицательный ответ, добавила, что в комнате ее не было, и даже кровать не смята, как будто она совсем не ложилась.

— Мы вчера разговаривали с ней в гостиной, — заметил я. — Уже глубокой ночью, наверное.

— Вы не видели, куда она пошла после?

Я качнул головой, почувствовав снова сковавшую меня дрожь.

— Ее нигде нет, боюсь, она ушла куда-то. Знаете, — Элинор слабо улыбнулась, — я много полагалась на нее, и, наверное, слишком долго не замечала, что теперь мой черед заботиться о ней…

— Мне совсем не показалось, что она не в себе, — возразил я.

Элинор обрадованно кивнула и, извинившись, удалилась, и было слышно, как она идет по коридору, открывая подряд все двери.

Когда я снова спустился, все, кроме Элинор, всё ещё пытавшейся отыскать леди Брамвелл, уже начали завтрак. Я сперва не мог стряхнуть мрачное ощущение, что леди не просто заблудилась где-нибудь на острове, но непременно была уже мертва, совсем как в моём сне, но, снова попав в водоворот местных интриг, скоро отвлекся.

Стоило мне войти, как мистер Рочестер поглядел на меня с ненавистью, хотя и не пожелал на этот раз облечь ее в слова. Положа руку на сердце, я не мог вполне быть уверенным, что случившееся между ним и Джейн Уинфри не привиделось мне — и моя уверенность только ослабела, когда я увидел, как миссис Уинфри непринуждённо беседовала за завтраком со своим мужем и, в особенности, когда прочел теплоту в её взгляде, направленном на него.

Я положил себе на тарелку жареное яйцо и налил чашку чая. Мне невыносимо хотелось бы добавить в чай немного украденного вчера виски, но это не показалось мне приличным. Корнелл ходил туда-сюда с какими-то тарелками, как всегда молчаливый, и только кивнул в ответ на вопрос хозяина, было ли вычищено его ружьё.

— Чрезвычайно странная история, — тем временем говорил мистер Уинфри, пребывавший в прекрасном расположении духа, — никогда не подумал бы, что леди Брамвелл может так просто уйти из дома в полном одиночестве.

— Скорее всего, тётушка в доме, — заметила миссис Уинфри, — Элинор ещё пытается отыскать её. Я спрашивала, нужна ли ей помощь, но она, кажется, боится, что найдёт тётю в расстроенном виде, и не хочет ставить её в неудобное положение.

— Время не щадит даже лучших из нас, — покачал головой мистер Уинфри и, тут же позабыв о тёте, заговорил о другом: — Шторм, я вижу, не позволит нам тронуться в путь. Значит, нам всем придётся ещё раз положиться на ваше гостеприимство, мистер Рочестер.

Тот угрюмо кивнул, всем своим видом показывая, что не расположен беседовать.

— В любом случае, я думаю, что пойду сегодня пострелять перепёлок, — продолжал мистер Уинфри. — Ничто так не подрывает силу тела и духа, как это сидение в четырёх стенах.

— Да, полагаю, прогулка пойдёт всем нам на пользу, — бодро сказала миссис Уинфри.

Эти слова не нашли у мистера Рочестера никакой поддержки, и он заявил, что те, кому хочется шататься под дождём, могут делать это без его участия. Я согласился пойти, чтобы заняться хотя бы чем-нибудь, хотя у меня было много сомнений относительно того, водились ли перепёлки на этом острове. Мне показалось, мистер и миссис Уинфри точно так же хватались за соломинку.

Мы вышли из дома сразу после завтрака. Все мы трое несли по двуствольному ружью, любезно предоставленному нашим хозяином, и были по уши завернуты в плащи и капюшоны, чтобы скрыться от дождя и ветра. Погода была отвратительная, и мы вымокли за секунду, но, словно сговорившись, ни словом не упоминали об этом и делали вид, как будто и впрямь оказались на приятном пикнике. Миссис Уинфри пружинисто вскочила за руль, мистер Уинфри занял место рядом с ней, а я расположился на заднем сидении. Мы поехали обратно на лесную дорогу, за прошлую ночь размытую ещё больше, но направились не к причалу, а к северной оконечности острова.

— Элинор сказала, что там гнездятся чайки, — пояснила миссис Уинфри, — так что если не найдём перепёлок, то сможем, по крайней мере, посмотреть на них.

— Скажу тебе честно, дорогая, — с лёгкой усмешкой сказал мистер Уинфри, — мне совершенно безразлично, куда мы отправимся, — до тех пор, пока будем держаться подальше от мистера Рочестера.

Она немного улыбнулась ему и заметила, что с самого начала боялась, что им не следовало приезжать.

— И была совершенно права, — мистер Уинфри повернулся ко мне, и, между делом потребовав называть его Альбертом, продолжил, как бы предлагая оценить странную ситуацию. — Хозяин — давний знакомый Джейн. Мы неожиданно встретили его в Брайтоне, когда отдыхали на ривьере прошлым летом. И сначала мы сдружились с ним, и он так приглашал нас приехать, — и полюбуйтесь, что из этого вышло.

— Я была очень близка с ним, когда мы были детьми, — добавила сама Джейн, пристально следившая за дорогой и старавшаяся объезжать самые глубокие лужи, хотя мне сложно было сказать, как она могла разглядеть хотя бы что-нибудь среди хлеставшего дождя. — Потом мы сильно разошлись, но я была очень рада вновь увидеть его. Он, к сожалению, сильно изменился.

— Каков он был в юности? — светски поинтересовался Альберт.

— Любил книги. А теперь, кажется, стал таким тираном.

— Это понятно. Он разбогател, а деньги усиливают врождённые пороки. Я, скажем, не всегда наслаждался комфортной жизнью и, точно могу сказать, эта жизнь меня развратила.

Альберт снова повернулся ко мне и с чувством, которое я не ожидал от него, заметил, что если бы он в своё время не встретил Джейн, то непременно бы потерял все свои хорошие качества и растратил бы все заработанное на хористок. Джейн звонко и счастливо рассмеялась, пояснив, что уже много раз слышала эти слова, но никогда не видела в них правды, хотя было видно, что ей стало очень приятно, и тёмная тень, ложившаяся на неё, когда она вспоминала о переменах с мистером Рочестером, рассеялась без следа.

— Но как он в вас выстрелил — это было ужасно, — вдруг продолжила она. — Мы все страшно перепугались, когда он схватился за ружьё. И потом он выстрелил и так смеялся, что мы думали, что он и в самом деле убил кого-то.

— К счастью, теперь мы забрали все ружья с собой, — пожал плечами я.

Альберт почти по-детски прыснул в кулак.

— А что вас привело сюда? — поинтересовался он. — Если не ошибаюсь, вы раньше с хозяином знакомы не были?

— Нет, не был. Вы слышали, что некоторые землевладельцы принимают у себя тех, кому нужен отдых?

— Кажется, так.

Я кивнул, как бы подтверждая его догадку.

— Сложно предполагать в мистере Рочестере тягу к благотворительности…

— Элинор и леди Брамвелл убедили его, — вставила Джейн.

— А, — закивал Альберт, — тогда всё становится на свои места. Большая неудача для вас. Если хотите, предлагаю вам поехать обратно с нами, как только кончится шторм.

— С удовольствием.

— Я бы и Элинор забрала с собой, если бы было возможно, — добавила Джейн. — Она заперта как пленница здесь.

— Лучше и не скажешь. Такой человек…

Альберт не успел закончить, прежде чем резкий толчок сбил его с мысли — сразу за поворотом дорогу перегораживало поваленное дерево, и Джейн пришлось довольно резко нажать на тормоза.

— Кажется, дальше придется идти пешком, — закончил он.

Мы втроём вылезли из машины, и, потратив пару минут, чтобы убедиться, что ничего с деревом сделать не получится, достали наши ружья и углубились в лес по едва заметной тропе, стараясь избегать самых больших луж и не провалиться где-нибудь в трясину. Деревья качались и скрипели от порывов ветра, листья носились и кружились в вихрях, было холодно, и сильно пахло водой и сыростью.

— Надеюсь, мы не заблудимся, — заметил Альберт.

К счастью, нам удалось не сбиться с тропы, но удачливой охотой похвастаться было сложно, ведь никаких перепелов нам не попадалось, даже ни одной утки или зайца, и даже ни одной крысы, как будто всё живое попряталось от непогоды. Мы нашли куст горькой брусники и съели по нескольку ягод, а потом неожиданно вышли на высокий скалистый берег и, натянув капюшоны поглубже, расположились там, притворившись, что так и было задумано.

Бушующее море показалось мне невероятно красивым. Очень-очень далеко прямая, словно прочерченная по линейке линия горизонта едва отделяла воду от грозного синего неба, и весь дрожавший от шторма расстилавшийся простор казался необъятным, свободным и свежим. Мерный шум напоминал дыхание, и далеко внизу, возле выступавших от берега скалистых отрогов, волны взвивались и набрасывались на камни, исходя пеной, как загнанные лошади. Я не мог отвести глаз от этого движения, и мне зачем-то хотелось закричать так громко, как только позволили бы мои лёгкие.

— Вы любите природу, лейтенант? — поинтересовалась Джейн, наблюдавшая за мной.

Я пожал плечами и, подойдя к самому краю, посмотрел вниз, только чтобы почувствовать, как от высоты захватит дух, но вместо этого вдруг разглядел внизу белое пятно, немного колыхавшееся от пребывающей и убывающей воды. Это было человеческое тело, ошибки быть не могло.

— Вы видите? — я указал вниз.

Мистер и миссис Уинфри немедленно оказались рядом со мной. Я услышал, как они взволнованно говорят о чём-то, но не мог разобрать слов. Перед моими глазами была только колебавшаяся белая точка. Это была леди Брамвелл, которую никто не видел с самого утра, всё ещё заворачивавшаяся в свой белый стеганный халат.

Обратно в поместье мы возвращались в полном молчании и почему-то ничуть не удивились, когда увидели мистера Рочестера и Элинор в гостиной — обоих в весьма расстроенных чувствах. Элинор, судя по всему, совсем недавно плакала, так как глаза её были красны от слёз. Миссис Уинфри рассказала, что мы нашли тело леди Брамвелл, и от этих новостей лицо мистера Рочестера ещё больше ожесточилось, и он перевёл взгляд на меня.

— Признавайтесь, — процедил он, — вы убили её?

— Нет, — ответил я.

Мне было сложно представить, почему появилась у него эта идея, но мистер Рочестер казался убеждённым, его лицо слегка искривилось от боли, и его полный ненависти взгляд впился в меня.

— Элинор мне всё рассказала, — едва сдерживаясь, и оттого отрывисто произнёс он. — Вы были последним, кто разговаривал с ней. Ночью леди Брамвелл сорвалась со скал, а сегодняшним утром мы все нашли вас тут в гостиной, совершенно грязного и вымокшего. Вы бродили под дождем всю ночь, — он в бешенстве скрипнул зубами, — и, зачем, интересно, вам было делать подобное, если это не вы столкнули её. Чем вы занимались, объясните мне.

По большому счёту, ответить мне на это было нечего, ведь я довольно плохо помнил прошлую ночь и, наверное, неуверенность выразилась на моем лице, так как его взгляд стал ещё более хищным.

— Гроза нервирует меня. Мне нужно было выйти на воздух, — наконец заставил себя сказать я.

Он горько усмехнулся, сказав, что он, должно быть, представляется мне безумным, если я всерьёз полагаю, что он сможет поверить в это объяснение.

— Будете рассказывать сказки полиции. А пока, думаю, вас следует запереть ради нашей безопасности.

Мистер Рочестер попытался схватить меня за локоть, чтобы, видимо, привести свою угрозу в исполнение, но я отпихнул его, пообещав, что он пожалеет, если сейчас же не уймется.

— И что вы сделаете? — со злостью спросил он.

— Я невиновен, — размеренно повторил я.

Мне виделось, что и остальные в комнате посматривали на меня с некоторой опаской — никто не нашёл моё объяснение слишком уж убедительным. Мистер и миссис Уинфри вдруг показались мне совсем чужими. Они переговаривались друг с другом вполголоса — рассказ о том, что я ходил где-то всю ночь, произвёл на них впечатление.

— Корнелл, ключи, — приказал мистер Рочестер, не сводя с меня глаз, — а вы — отправляйтесь в свою комнату, и я закрою вас там. Советую пойти добровольно.

Мной овладело не вполне рациональное раздражение.

— Не удивлюсь, если вы сами сделали это, — с усмешкой проговорил я. — Я видел кое-что вчера и леди Брамвелл тоже, — я не понимал, было ли то сном или явью, но всё равно решил говорить, — не в этом ли всё дело? Вы пытаетесь избавиться от нас обоих?

Тут мистер Рочестер резко развернулся, схватил с каминной полки один из пистолетов, взвел курок и направил на меня.

— Я, кажется, предупреждал вас.

Мной овладела мысль, что он давно уже ждал только повода и, уж конечно, сейчас же выстрелит. Не помня себя, я кинулся на него, выбив пистолет у него из рук и ударив в живот. Мне удалось повалить его на пол, и я насел на него сверху, сжимая горло так, что костяшки пальцев саднило. Он пытался столкнуть меня, хрипел и задыхался. Я почти не чувствовал своего тела, мыслей не было, только отсчет, когда можно будет отпустить…

Кто-то ударил меня по голове, обхватил сзади и оттащил в сторону. Мои руки сами собой разжались, и, пока я пытался вывернуться, мистер Рочестер вскочил на ноги и тоже набросился на меня. От их ударов в глазах помутнело, и мне почувствовалось, что меня поднимали и тащили куда-то, и потом я остался один на сыром каменном полу, и мое сознание соскользнуло в видения.

Мне снилось, что я шел вдоль неглубокой траншеи, вырытой специально ради атаки, согнувшись, почти как шимпанзе в книжках о дикой природе. Солдаты замерли в ожидании, и я в последний раз проверял, все ли было готово, прежде чем занять свое собственное место. Один из них, конечно, не был готов. Рядовой Томпсон, тощий мужчина средних лет с повисшими усами — он, как всегда, жался в углу, дрожа, как осиновый лист и уставившись на свои руки. Я подошел и встал над ним и, едва он поднял на меня свои грустные слезящиеся глаза, как я принялся кричать на его. Я сказал, что прекрасно знаю, как Брайен и Финли постоянно возятся с ним, и что если они погибнут, то только из-за него, и что неужели он собирается отсиживаться здесь, пока они рискуют своими жизнями. Он жалко повторял, что не может больше, и тогда я схватил его за плечи и несколько раз хорошенько встряхнул. Меня пронзила в тот момент резкая неприязнь, и показалось, что я ничто в этом мире не ненавидел так сильно, как его слезящиеся глаза, повисшие усы и унылую физиономию — даже Джерри и даже траншеи. Я ругал его все злее, до тех пор, пока он с обреченным выражением не подобрал свою винтовку и не полез на парапет вместе с остальными. Он получил с десяток пуль, наверное, меньше чем через минуту после этого.

Меня заперли в каком-то подвале, где было очень холодно и сыро, и, когда я проснулся, этот холод преследовал меня вместе с неприятным тяжёлым чувством, напоминавшим то ли тошноту, то ли сильную усталость, от которой никак не получалось отдохнуть. Мне слышалось, что ветер всё ещё завывал в трубе — значит, шторм так и не закончился. Сильно болела голова, где-то в отдалении мерно капала вода. Я, как помешанный, пытался вспомнить, что же делал прошлой ночью, хотя повторял себе, что, конечно, было полным безумием предполагать, что это было что-то кроме несчастного случая, и убеждал себя, что стоит только кому-нибудь взглянуть на всё дело здраво, как ни у кого не останется никаких предубеждений. Потом мне почудилось, что мои пальцы всё ещё ныли от напряжения — совсем как когда я пытался задушить мистера Рочестера — и, хотя я, конечно, не хотел убивать его, у меня вдруг и не осталось ни единого сомнения, что, если бы на меня не набросились сзади, я непременно сделал бы это. Страх проник в каждую клетку моего тела, и я вдруг ощутил, что совершенно ничего не могу сделать правильно — и что все мои попытки делать вид, что я справляюсь, были, в лучшем случае, наивными, а в худшем — безответственными и опасными. От этого тяжесть вернулась, так что я придвинулся и уселся возле стены, чтобы загородиться от этих мыслей. Мне вновь почудилось, что я был во Фландрии и что-то за моей спиной то и дело вздрагивало.

Чтобы отвлечь себя, я принялся ковырять какой-то палкой в земляном полу, постепенно углубляя небольшую канавку и сгребая выкопанное в горку. Через некоторое время мне попался вдруг край лоскута какой-то ткани, и я стал окапывать его со всех сторон, чтобы вытащить и посмотреть, что это было. Ткань когда-то была белой, и хотя теперь она была пыльной и грязной, её всё равно хорошо можно было разглядеть в темноте. Когда наконец мне показалось, что я достаточно раскопал её, я схватился за торчащий участок обеими руками и настойчиво принялся тянуть. Поначалу мои усилия не увенчивались успехом, но потом ткань резко подалась, земля посыпалась со всех сторон, и, потянув в последний раз, я вдруг увидел перед собой белесое мёртвое лицо леди Брамвелл.

Я хотел отдернуть руку, но она вдруг вцепилась холодной хваткой в моё запястье, уставилась своими белесыми глазами куда-то сквозь меня, и, словно прочтя что-то на моём лице, вдруг запрокинула голову и начала истерически хохотать. Ее голос разносился вокруг и отражался от стен, от него становилось холодно. Складки на её шее заходили ходуном, и стали видны посиневшие отметины, где кто-то душил её.

— Знаете, что ещё позволяет выбрать жизнь и смерть?

Я вдруг снова очутился в гостиной, и мою голову пронзила такая боль, словно её прострелили. Полы её белого халата зашелестели, леди Брамвелл поднялась и повернулась к каминной полке. Всё вокруг казалось мутным, и я едва мог расслышать, когда она медленно произнесла:

— Убийство.

— В самом деле? — пробормотал я, потирая виски, а потом поднял взгляд и увидел черный глазок пистолетного дула нацеленный мне прямо в лицо.

В следующее мгновение мои руки сдавливали ее горло, и, когда очередной разряд молнии высветил ее глаза, стало ясно, что они уже давно стали пустыми, стеклянными и смотревшими вникуда. Я выпустил ее и поднялся на ноги, мелко дрожа всем телом. Мое сердце быстро колотилось от ужаса и необъяснимости всего, что только что случилось, тяжелое чувство снова сдавливало меня со всех сторон, и мне потребовалось до странного много времени, чтобы осознать, что мы больше не были в гостиной. Высокий берег отверзался отвесным обрывом к бушующему морю, я подтащил тело к краю, столкнул вниз, и некоторое время смотрел, как разбивавшиеся о камни волны качали и трепали его, пока ветер и дождь плетями хлестали со всех сторон.

— Ужасная погода, да? — спросил кто-то и, обернувшись, я вдруг понял, что смотрю на Лесли, сидевшего возле двери бетонного убежища, натянув на голову непромокаемый плащ. Он предпочитал сидеть снаружи, пока не было крайней необходимости, и, особенно, пока была ночь. Из-за проливного дождя, внутри набралось по колено грязной воды, и было большой удачей, что она была довольно мутной, ибо никому не захотелось бы слишком долго рассматривать то, что скрывалось в ее глубинах. Убежище было захвачено у Джерри, так что выход обращался к линии фронта и, в небольшом отдалении можно было видеть, как вспыхивают разрывающиеся снаряды и выстрелы.

— Отвратительная Лесли, совершенно отвратительная, — пробормотал я, передавая ему бумагу с приказом, в обмен на которую он протянул мне сигарету, посоветовав прикрывать ее получше. Дурной погодой мы все могли уже насладиться в избытке. Сверху лило почти не переставая, земля промокла насквозь и многочисленные обрушившиеся на нее снаряды так взмесили ее, что она превратилась в непроходимую трясину, которая могла затянуть и человека, и лошадь, и даже танк.

Настроение у нас было напряженное, Лесли читал приказы с похоронным выражением и, так как рядом никого больше не было, высказывался насчет того, что, по его мнению, "атака не сулит слишком громкого успеха", и что, кажется, тут набралось уже достаточно воды для того, чтобы королевский флот мог об этом позаботиться вместо нас. Я смеялся над этим до истерики, и, кажется, слишком громко, так как где-то неподалеку застрекотал пулемет и пули со свистом прошили воздух. Резво упав носом в грязь, я расслышал хтоническое бульканье, с которым Лесли скрылся в недрах своего убежища, и как он все еще придушено смеялся, пока пулемет продолжал гвоздить бетон с национальным немецким упорством. Когда выстрелы наконец стихли, мгновение я даже раздумывал, а не пробежаться ли мне до входа, чтобы распрощаться по всем приличиям, но решил против этого и, сказав вполголоса пару слов, отправился обратно к своим собственным позициям. До рассвета оставалось всего несколько часов, и я не хотел бы ходить туда-сюда по открытой местности при свете дня.

Дорога была мрачной, множество мертвых тел тонуло в грязной воде тут и там, и в воздухе ощутимо веяло порохом и гнилью. Самыми страшными из мертвецов были вовсе не те, кого снаряды разорвали в клочья, а те, в чьих положениях запечатлелось последнее мгновение жизни, когда они еще не знали, что умрут, и боролись изо всех сил. Я не мог смотреть на них, на их руки тянущиеся куда-то или на их широко раскрытые глаза или на бинты из персонального пакета, которые они все еще прижимали к себе. Они вызывали такой страх, который я едва мог контролировать. Дождь отбивал ритм на моей каске, пока я с неприятным хлюпающим звуком продирался через бесконечную трясину.

Атаку наметили осуществить в середине дня, и это казалось мне довольно странным, хотя я и понадеялся, что свет поможет целиться не только Джерри с пулеметами, но и нашей артиллерии, которая будет пытаться разобраться с ними — потом мне некстати вспомнилась разбитая и искореженная батарея, которую мы миновали по пути сюда, и еще несколько орудий, потонувших в грязи — и я, не позволяя себе слишком задуматься об этом, поспешно заключил, что, во всяком случае, не будет опасности оступиться в темноте и завязнуть по пояс, провалившись в одну из воронок.

Ровно в назначенный час мы ждали, сбившись и скрючившись на небольшой тропе, примечательной тем, что она находилась немного ниже окружавшей ее земли, а потом я поднялся и скомандовал наступление. Несколько тяжелых снарядов разбились справа и слева, глубоко уйдя в грязь прежде чем разорваться. Сперва мы всего лишь должны были достигнуть тех позиций, которые первая волна захватила несколько часов назад. Огонь был такой плотный, что вся земля взбесилась, превратившись в бушующее море. Я бежал вперед, пригибаясь и утопая в грязи, иногда падал и полз на животе, перебираясь через бесчисленные тела вдоль пологих склонов кратеров. Многие рядом со мной падали, и мне казалось, что я слышал этот свистящий и скрежещущий глухой звук, с которым пули вгрызались в них. Наконец, тяжело дыша, я упал в огневую позицию. Она сильно была разбита артиллерией — и мы, и Джерри попеременно обстреливали ее. Снаряды все еще свистели где-то над головой, то и дело взрываясь, кажется, очень близко, и я быстро осматривал пребывающих людей. Их было так мало, что я даже на мгновение выглянул, чтобы посмотреть, не было ли еще тех, кто сражался с грязью позади, пока капитан, командовавший первой волной, не втащил меня обратно. Он объяснил мне, что не удалось даже приблизится ко второй позиции, а потом мы вместе некоторое время наблюдали как заградительный огонь сдвинулся с ближайших позиций Джерри глубже в тыл, предполагая, что мы должны были уже быть там. Капитан немного желчно заметил, что толку все равно было не больше, чем от фейерверка.

Контратака началась на закате. Мы знали, что она приближается, так как снаряды сыпались чаще, разрывали края и разбивали деревянные балки укреплений. Мне казалось, что весь воздух накалился до бела, и дышать им становилось невозможно. Какой-то осколок пробил мне левую руку, но я совсем не заметил этого. В моей голове была только одна пугающая мысль, что, едва огонь прекратится, они сразу же будут здесь прежде чем мы сможем начать стрелять, и я то и дело украдкой пытался посмотреть, насколько близко они были. Первый из них появился, мне показалось, сразу же, едва огонь ослаб, и я не задумываясь выстрелил в него несколько раз, пока он, скорчившись не повалился навзничь. Несколько других было близко, но остальные немного задержались — и это спасло нас. Они пробирались вперед, вязли в грязи, пулеметы косили их ряды, они падали и оставались неподвижны. Я кричал что-то, сам не слыша и не понимая ни слова.

Вдруг странным прыжком наступала ночь, все затихало, и я сидел рядом с мертвым капитаном, которому осколок разворотил всю левую половину лица, и следил за тем, как мои люди подают сигнал с помощью лампы. Через равные интервалы загорался свет, и тени падали на их заострившиеся заляпанные грязью лица с широко раскрытыми запавшими глазами. Меня охватила почти лихорадочная мания деятельности, я пытался проверять что-то и приказывал кому-то распределять боеприпасы мертвых между живыми. Когда со стороны осевшей дороги, откуда мы пришли, мне послышалось, как кто-то пробирался сквозь грязь, я был уверен, что была взята какая-то боковая позиция, и Джерри зашли нам в тыл. Но когда я закричал им, до боли сжав винтовку, оказалось, что они пришли сменить нас.

Снова шел дождь. Мы тащились обратно через развороченную грязь и заплывшие дороги. Со всех сторон слышались стоны раненых и умирающих, и мы помогали ним выбраться на относительно твердое место, чтобы прибывавшая в воронки вода не утопила их. Некоторые из них хватались за наши руки и отчаянно просили не оставлять их, и я обещал, что непременно пришлю за ними санитаров, а потом мне вдруг вспоминалось, как я видел их несущих вшестером всего одни носилки, и мне остро чувствовалось, какое это было вранье, и что никто не сможет добраться сюда. И все-таки я все равно продолжал повторять одно и то же, думая, что, наверное, где-то на две тысячи ярдов к северу, кто-то в этот самый момент говорил точно такую же ложь, Лесли или Тейлору, пока они точно так же захлебывались в грязи. Некоторых мы не могли даже вытащить на твердую землю — и уходили, зная, что скоро их последний крик затихнет, чтобы больше никого не тревожить.

Потом мы добрались до дороги, почти неузнаваемо развороченной снарядами. Они разрывались и сейчас, но мы слишком устали, чтобы беспокоиться об этом. И когда мы наконец вернулись, я просто отпустил всех, не чувствуя в себе сил пересчитать их.

Сон прервался совершенно неожиданно, как будто кино-проектор, стуча шестернями, дошел до конца пленки. Ощущение реальности стало вдруг слишком острым, и я отчетливо осознал, что нахожусь в подвале поместья мистера Рочестера, и все виденное было лишь плодом моего воображения. Было тихо и снова слышался только вой ветра бившийся в стены, по полу тянул холодный сквозняк. Мысли мои были совершенно пусты, как будто их выскребли, и эта пустота была отупляющей и удушающей. Я сунул руку в карман и со странным удивлением вдруг нащупал там пузырек с ядом, который леди Брамвелл отдала мне. Отрывки видений снова вставали перед глазами, и разум продолжал работать, пытаясь осмыслить их, но не находя никакого ответа, словно прокручивавшееся в луже колесо. Я механически вертел в руках хрустальный пузырек, уставившись куда-то в пустоту, но потом остановился, крепко сжав его в кулаке, и, словно обезумев, принялся лихорадочно откручивать крышку. Увиденное до тошноты потрясло меня, как случалось каждый раз, и конца этому не было. Я знал только, как ужасно и непоправимо устал от всего этого.

Неожиданно дверь открылась, впустив узкую полосу света, и я поспешно приладил крышку на место и сунул пузырёк обратно в карман. На пороге появилась Элинор с подносом и с почти неожиданной жесткостью сказала, что всё это настоящее варварство, и что ей очень жаль, что мне пришлось оставаться здесь, пока она убеждала мистера и миссис Уинфри, что подозрения против меня были безумием. Потом она предложила мне идти наверх и, заметив, что я разглядывал поднос голодным взглядом, добавила, что принесла мне чаю и сэндвичей.

Элинор предполагала, что я захочу сразу подняться к себе, но я предпочитал остаться в гостиной и спросил, составит ли она мне компанию. Она с готовностью согласилась, и, поставив поднос на стол, налила чашку и передала мне.

— Спасибо, — заметил я, на что она кивнула.

Хотя я упросил её остаться, я не совсем знал, о чём говорить, так что некоторое время мы сидели в молчании. Элинор тоже казалась погружённой в свои мысли. Очень медленно она налила себе чаю, а потом долгое время не делала ни глотка, только обхватив чашку двумя руками и рассеянно поглаживая её фарфоровый бок указательным пальцем.

— Почему вы верите мне? — поинтересовался я.

— Тетушка давно уже казалась мне потерянной, — с некоторым напряжением ответила Элинор, — и она иногда говорила, что сведёт счёты с жизнью. Думаю, она так и поступила.

Я неопределённо кивнул, и мы снова принялись молчать, хотя, кажется, нам обоим хотелось бы говорить хотя бы о чём-нибудь. Было так тихо, что каждый раз, когда кто-нибудь из нас ставил чашку обратно на блюдце, звук получался как от гонга.

— Я плохо знал леди Брамвелл, — наконец сказал я, — но она показалась мне очень интересным человеком. Очень жаль, что мы не смогли познакомиться получше.

Элинор медленно кивнула и вдруг, подняв на меня глаза, спросила:

— О чём вы говорили с ней той ночью?

Мне не хотелось рассказывать об этом из опасений, что это только больше расстроит ее, но она настаивала на своем так отчаянно, что наконец я пересказал ей содержание нашей беседы и показал хрустальный флакон с ядом, который леди Брамвелл дала мне.

Когда я закончил, снова стало очень тихо, а потом Элинор быстро смахнула слезу и, так и не сказав ничего в ответ, поинтересовалась:

— У вас есть родственники?

— Мать, — бесцветно заметил я. — Отец давно умер, и брат тоже, в прошлом году.

— Вы не остались с ней? Почему?

— Со мной сложно. К чему добавлять ей хлопот... — я посмотрел на неё и увидел, что она украдкой вытирала слёзы. — Вам в самом деле хочется говорить про мои дела?

Она вымученно улыбнулась, как будто было бы очень странно предположить, что её может волновать что-то кроме моих дел.

— Если я стану говорить про тетушку, то опять расплачусь.

Я понимающе кивнул и почти неожиданно сам для себя спросил её о мистере Рочестере, а потом, почувствовав, что наконец напал на золотую жилу, сказал, что уже слышал кое-что из его истории от миссис Уинфри, и мне хотелось бы знать всё до самой последней сплетни, потому что, уж наверное, сплетен про него на протяжении его жизни было рассказано немало. Элинор снова одарила меня принуждённой улыбкой, и, тоже осознав, какое богатство пустых бесед открылось перед ней, начала свой рассказ.

Оказалось, мистер Рочестер вырос в сиротском приюте на большой земле, в мрачноватом, стоявшем на окраине деревни сером здании, которое мне случилось видеть по пути сюда. Управляли этим местом монахини, державшие детей в большой строгости, хотя и, по всей видимости, в достаточном порядке. Молебны свершались каждый день утром и вечером, длинные отрывки писания полагалось знать наизусть, а лентяи и ослушники рисковали получить по пальцам линейкой. Тем не менее, на длительное время дети постарше оказывались предоставлены сами себе, и, кажется, тогда многие из них сбивались в ватагу с городскими ребятами и бродили по улицам в поисках приключений или чего-нибудь съестного.

Тогда же мистер Рочестер познакомился и с Джейн Блай, которую мы все теперь знали как миссис Уинфри. В отличие от мистера Рочестера, Джейн выросла в довольно богатом доме, хотя и в таком, где отец, отчаявшись замолить какие-то давние грехи, много и часто жертвовал на благотворительность, и никогда не позволял своим детям чрезмерно разнежиться. Может быть, именно в качестве нравственного назидания об ужасах бедности мистер Рочестер и стал принят в их доме. Он приходил в своём залатанном старом костюмчике, играл с детьми, а потом мистер Блай потчевал всех плюшками и чаем с молоком, обстоятельно расспрашивая о его жизни в приюте и то и дело многозначительно кивая Джейн и её брату Артуру. Думаю, даже если вначале странность этого положения ускользала от мистера Рочестера, то в конце концов он стал стесняться своей неловкости, своего старого и грязного костюма, и, наконец, своих жалких речей о скудной жизни в приюте — и, наверное, решил в своё время положить этому конец. Он стал ещё более задумчив, и на вопросы теперь предпочитал не отвечать. Они с Джейн тогда строили много планов и говорили, что им нужно будет непременно уехать и искать своё счастье где-нибудь далеко от этой угрюмой деревни и стального моря.

Брат Джейн, Артур, никогда не питал к мистеру Рочестеру никаких тёплых чувств, а после того, как мистер Блай стал слишком уж часто обрисовывать его в качестве некоего урока жизни, уж и вовсе воспылал к нему ненавистью. Он задевал его при каждом удобном случае и, кажется, положил все свои дарования (коими, как говорят, не был обделён) на то, чтобы избавиться от неприятного нахлебника.

История разрыва мистера Рочестера с семьёй Блай остаётся покрыта некоторым туманом, но произошло, судя по всему, следующее. Мистер Рочестер отличался большим прилежанием в учёбе и достиг многих успехов. Больше всего его мечты пленяла медицинская наука, и ему во что бы то ни стало хотелось стать врачом и основать свою собственную практику. К несчастью, не обладая никакими средствами, он не мог рассчитывать сам уплатить за обучение, так что после, я уверен, продолжительных терзаний уязвлённой гордости, был вынужден просить мистера Блая о благотворительности. Не думаю, что было слишком много сомнений в том, что тот в конце концов будет рад помочь, однако ему нужно было время, чтобы всё обдумать и привести в порядок свои финансы, которые, из-за того, что в старости он потерял прежнюю деловую хватку, пребывали тогда в некотором расстройстве. Услышав просьбу подождать, мистер Рочестер, впрочем, почёл себя оскорблённым и, оттого, наговорил резкостей и, хотя потом он, непременно, сердечно извинялся за свою несдержанность, эта размолвка сильно запала старику в душу. Без сомнения, со временем их примирение стало бы полным, но, к сожалению, вмешались другие обстоятельства.

Артур Блай, узнав о ссоре, сейчас же вынес из дома несколько дорогих предметов и, когда их хватились, подговорил конюха указать на мистера Рочестера. Среди похищенного, к слову, были и золотые часы на цепочке, подаренные мистеру Блаю его любимой покойной женой — и именно их, после непродолжительных поисков, отыскали среди вещей мистера Рочестера. Мистер Блай тогда изменился в лице, и никто из домашних ни до, ни после не видел его в таком гневе. Он сейчас же выгнал мистера Рочестера на улицу и сказал, что, хотя и не выдаст его полиции из уважения к их старой дружбе, больше никогда не желает его видеть. Его не смирили ни просьбы, ни мольбы, а протесты приводили его только в большую ярость.

Сложно представить, что чувствовал мистер Рочестер, оказавшись тогда на улице без каких-либо средств к существованию, лишённый радужного будущего, которое казалось таким близким и даже, так как он к тому времени жил в доме у мистера Блая, без крыши над головой. Он обратился к тем единственным корням, которые были у него и отыскал пристанище у матери-настоятельницы, выходившей его в детстве. Рассказывают, его нашли замершим до полусмерти в старой приютской церкви, где он склонялся перед статуей Пречистой Девы, повторяя молитвы, которые монахини когда-то заставили его выучить, и пытаясь утешить ими свое горе, совсем как когда малым ребёнком повторял их, утирая жалостливые безнадежные слёзы, забившись под дырявое одеяло подальше от сквозняков.

Теперь, впрочем, у горя мистера Рочестера был весьма определённый виновник, и его сердце, никогда не знавшее смирения, вскоре обратилось к мести. То ли он сам догадался, кто был виновником его падения, то ли Джейн, услышав что-то в доме, дала ему подсказку — но только через несколько дней между ним и Артуром состоялась очень публичная ссора, после которой их едва ли не пришлось оттаскивать друг от друга.

Ещё через несколько дней в совсем недавно купленной машине Артура неожиданно отказали тормоза, и он едва не сорвался с обрывистого берега. Машины, надо сказать, по тем временам были ещё довольно редки, и Артур приобрёл свою всего за полгода до этого, и тех пор холил и лелеял её лучше, чем чистокровного скакуна. Так что, едва оправившись от испуга, он принялся обвинять мистера Рочестера в том, что тот нарочно подстроил этот несчастный случай — и в деревне нашлось порядочно тех, кто верил ему. Не знаю, верила ли Джейн, но, полагаю, и ей становилось неуютно от всех этих сплетен, окруживших фигуру её давнего друга, и, по всей видимости, она пыталась в какой-то момент вызвать его на откровенность — но ответы то ли не показались ей удовлетворительными, то ли испугали её — и вскоре после она уехала в Лондон к какой-то дальней тётке. Мистер Рочестер тоже не остался слишком надолго, особенно учитывая, что, кроме матери-настоятельницы, все в деревне избегали и боялись его.

Вскоре он женился на сводной сестре Элинор. Отец Элинор, сохранивший даже к достаточно зрелым годам некоторую восторженность и жизнелюбие юности, был очень впечатлён бедным, но очень целеустремлённым юношей и, хотя эту партию никак нельзя было счесть выгодной, сразу же благословил их брак и так расчувствовался, что заключил молодых в свои объятия и прослезился. У него, кроме радости за грядущее семейное счастье, был ещё и более веский повод для слёз, ведь мать Элинор, которой к тому времени едва ли исполнился год, умерла в родах — и эта рана всё ещё бередила его сердце и делала его особенно восприимчивым к любым чувствительностям. Он скончался вскоре после свадьбы от давно душившей его чахотки, и тогда повторно благословил молодых и отошёл в мир иной в совершённом покое.

В силу малого возраста, Элинор не помнила ничего из этих событий и вскоре была отправлена на попечение леди Брамвелл. Она никогда не могла ответить, кем та приходилась мистеру Рочестеру, и она сама никогда не заговаривала об этом, только однажды обмолвившись, что мистер Рочестер был её крестником.

Впрочем, до того было ещё далеко. Спустя едва ли пару лет брака мистер Рочестер неожиданно овдовел, когда сестра Элинор неожиданно заболела и так и не смогла оправиться, несмотря на старания лучших докторов. Не могу сказать, насколько большим потрясением это стало для него, но только он, кажется, на несколько лет погрузился в работу и, словно судьба на этот раз придерживала свои удары, в делах ему сопутствовала невероятная удача.

К двадцати годам мистер Рочестер обзавёлся солидным капиталом и мог с тех пор жить безбедно, пользуясь годовым доходом. Тогда же он, вроде бы, снова отыскал Джейн и, кажется, даже умолял выйти за него замуж, бросая к её ногам многочисленные украшения или организовывая самые экстравагантные вечеринки, о которых потом месяцами шептался целый свет. Джейн, впрочем, твёрдо стояла на своём, и на каждое очередное предложение отвечала отказом. К особому отчаянию мистера Рочестера, случилось так, что именно на одной из его разнузданных вечеринок Джейн встретила того самого мистера Уинфри. К слову, о масштабе этих гуляний достаточно красноречиво говорит то, что сам мистер Уинфри был приглашён друзьями друзей (или же и вовсе явился без приглашения) и настолько не подозревал, кто же был хозяином всего этого великолепия, что, встретив мистера Рочестера в Брайтоне летом этого года, был вполне убеждён, что видит его впервые в жизни.

С того времени мистеру Рочестеру стала свойственна замкнутость: сперва он разогнал всех своих блестящих друзей из общества, потом переселился в уединённое поместье где-то на юге Англии, а когда и это перестало удовлетворять его вкусам, наконец приобрёл этот самый остров и выстроил на нём этот самый дом.

С этим рассказ был закончен, как был закончен и чай, но некоторое время мы ещё бросали друг другу отдельные реплики, поражаясь тому, насколько интересной получилась история. На улице тем временем окончательно стемнело, и я чувствовал, что достаточно устал, чтобы уснуть без сновидений, так что, горячо пожав руку Элинор, поднялся к себе, тщательно умылся и улёгся в кровать.

И всё-таки я не мог уснуть. Едва затих разговор и нечему стало отвлечь меня, мои мысли вернулись в прежнее русло. Мне вновь виделось, что я душил леди Брамвелл и сталкивал её тело с обрыва, а потом хладнокровно говорил Элинор, будто не делал этого, и она чистосердечно верила мне. Стоило мне закрыть глаза, как перед внутренним взором являлось белое пятно, и я, охваченный странной тягой, вглядывался в него, и понимал, что это тело, укрытое белым стеганым халатом, колыхавшееся в волнах. И мысли вдруг становились мучительно острыми, ударяя меня всё сильнее, пока наконец я не вскочил с кровати и, наскоро одевшись, не бросился на улицу.

Снова шел дождь, и я почувствовал, что промок насквозь, едва ли сделав пару шагов. Я не взял машину и продирался через лес пешком. Сердце колотилось, как бешеное, в темноте мне чудилось, что вокруг опять были поля Фландрии, с пучинами грязи и неотвязным запахом гниения. Этот поднимавшийся над землёй полный крови смрад душил меня и был гораздо реальнее деревьев, дороги и леса, реальнее моего дыхания и боли в уставших мышцах. По обеим сторонам дороги полными страдания голосами кричали раненые, иногда они умоляли не оставлять их и протягивали руки, хватая меня за края плаща и брюк, из последних сил пытаясь помешать мне уйти. И в том, что показалось мне последним проблеском, я вдруг отчётливо понял, что снова соскальзываю в своё безумие, и не существует ничего, что могло бы спасти меня от этого, и земля как будто опять сомкнулась вокруг, и едва смог сдержать подступавшие к горлу рыдания.

И всё-таки я миновал лес, и когда морской ветер ударил меня в лицо холодной волной, мне стало легче от того, что я, во всяком случае, вышел на берег и всё ещё был уверен, что это не просто одно из моих видений. Молнии прорезали небосклон высоко над водой, и в свете их вспышек я перегнулся через край обрывистого берега и принялся искать белый стеганный халат леди Брамвелл.

Её тело всё ещё было на месте, хотя казалось невероятным, что бившиеся в камень волны всё ещё не унесли его. Недолго думая, я принялся спускаться, тщательно ощупывая на доли секунды возникавшие вокруг в свете молний горные выступы. Теперь, когда видения отступили, страх тоже ослаб, несмотря на то, что из-под моих подошв и пальцев то и дело срывались некрепко лежавшие камни. Каждый раз, когда они с плеском скрывались под водой, а я едва удерживал себя от падения, во мне только крепло полубезумное убеждение, что я в конце концов доберусь вниз.

Тело леди Брамвелл все еще лежало на старом месте, и я мог заставить себя приближаться к нему только очень и очень медленно, словно мои руки и ноги сковали невидимые цепи. Наконец я, напрягая все силы, перевернул его на спину, согнулся над ним, как падальщик ищущий наживы, и попытался осмотреть шею. Руки снова дрожали, в горле встал ком. Я смотрел и смотрел и так и не мог ничего разглядеть. Молнии вспыхивали озаряя небосвод, но были слишком далеко, чтобы помочь мне. Я ждал, все еще судорожно сжимая края воротника белого халата обеими руками, скрючившись и тяжело дыша. И когда наконец пришла молния, на мгновение все вокруг залил ярчайший свет, и я увидел на ее шее, безо всяких сомнений, темневшие отметины, где я задушил ее.

Я выпустил халат и отшатнулся, почти упав на скалы. Мои руки и ноги вдруг ослабели, так что я едва мог отодвинуться от тела, хотя при виде его меня охватывал ужас. На мгновение захотелось уцепиться за идею, что, должно быть, было какое-то объяснение, но стоило этой мысли сформироваться, как меня вдруг объяло такое отвращение, что судорога скрутила мои внутренности. Странный ступор охватил меня, и не осталось больше никаких мыслей. Я замер, где был, подле мертвого тела в белом стеганном халате, вздрагивая от какого-то бесформенного ужаса, который волнами настигал меня.

Мне казалось, что прошло много времени. Я точно знал, что не двигался с места, но не чувствовал, как минуты и часы сменяли друг друга. Дождь всё ещё шел, вонзаясь в мое лицо холодными иглами и ветер замораживал кровь. Я смотрел куда-то перед собой, не особенно сосредотачиваясь на окружающем, но когда где-то на краю поля зрения неожиданно показалось движение, я обернулся, вздохнув так резко, что, кажется, мог бы разорвать себе лёгкие.

Леди Брамвелл медленно поднялась и села, а потом так же преувеличенно неторопливо повернула голову и уставилась мне в лицо. Меня охватил такой ужас, что я, наверное, бросился бы бежать от неё, если бы только смог пошевелиться.

— Успокойтесь, лейтенант, — заметила она, — вы не убивали меня.

Тут голос неожиданно вернулся ко мне, и я почти закричал ей, что, конечно, она сказала бы так, ведь она всего лишь видится мне и, значит, повторяет лишь то, что я хотел бы сказать самому себе, а я по малодушию своему хотел бы избежать ответственности за содеянное, ведь и так уже прятался и отрицал слишком долго. Она выслушивала меня с хладнокровным выражением, не возражая ни словом и, только когда я на мгновение остановился, также хладнокровно произнесла:

— Вы рассуждаете как помешанный.

Это так осадило меня, что я, уже желавший продолжать, вдруг задохнулся и замер, охваченный тяжкой неуверенностью.

— Посудите сами, — спокойно продолжала леди Брамвелл. — Вы вполне правильно рассудили, что этот разговор всего лишь видится вам, но при том строите все заключения о собственной виновности на снах и на паре темных пятен, которые видели на шее тела посреди ночи при свете мелькнувшей молнии. По вашему мнению, ваше воображение может создать из пустоты целого собеседника, но при том не может подделать пару отметин?

— Я вчера был в уме, — зло возразил я, — стало быть, видел правду, и в самом деле виновен.

Она смотрела на меня со спокойным терпением и с каким-то ироничным выражением жалости, как бы говоря, что вот он, какой глупый молодой человек, так легко верит всему подряд и что говорит "в уме", когда самому всю дорогу до обрыва чудились старые кошмары.

Я снова начал кричать и повторил ей, что был вчера в уме, хотя у меня не было никаких способов убедить в этом ее и себя, и никаких причин доверять себе ни в этом, ни вообще ни в чем, а потом я вдруг понял, что уже некоторое время пытался что-то объяснить сквозь слезы, и тогда отвернулся от нее, прижав руки к лицу, и уже не пытаясь ничего сказать.

Леди Брамвелл некоторое время молчала, а потом, словно бы от скуки, принялась рассуждать о том, что моя история о том, как произошло то убийство также не выдерживает никакой критики. Вечерний разговор о флаконе точно состоялся, и сцена с пистолетом совершенно не вязалась с ним, и, если я все-таки считаю, что обстоятельства ее смерти были сходны со случаем, когда я пытался задушить мистера Рочестера, то, если пистолета не было, не было и того, что могло бы сподвигнуть меня на это.

— Кроме прочего, — продолжала она, — мы с вами согласны, что вы, если совершили убийство, то только под влиянием помешательства, а помешанный не станет идти на такие ухищрения, чтобы спрятать тело. Не говоря уж о том, что если тело действительно было сброшено со скалы, то нельзя и вовсе основывать никаких выводов на обнаруженных следах, так как при падении могли получиться самые разные повреждения, включая сломанную шею. К слову, — добавила она, будто припомнив, — когда вы нашли тело, оно не было таким уж изломанным, и сложно даже поверить, что оно действительно было сброшено вниз.

Я поднял голову и мутно посмотрел на нее.

— Элинор права, — заметила леди Брамвелл, — я сама сделала это. Вы должны были заметить, что наши мысли обладали определенным созвучием. Кроме того, сколько вы знаете пожилых леди, таскающих с собой флакон с ядом?

— Перестаньте. Я так устал от всего этого, — пробормотал я.

Она, впрочем, все равно продолжала.

— Вам следует спросить себя, — ее голос отдавался гулко, и никакой ветер не мог заглушить его, — почему вы так легко сочли себя убийцей, но колеблетесь, когда вам приводят вполне разумные доводы против этого.

— С меня хватит этой казуистики.

— В самом деле? А мне кажется, было бы весьма недурно, если бы вы прямо сейчас признались себе, что ничто, что я или кто-нибудь другой скажет вам, не сможет избавить вас от сомнений, если только леди Брамвелл собственной персоной не восстанет вдруг из могилы.

Я придушено усмехнулся, догадавшись, что ей нравилась ирония этого последнего, но ничего не сказал. Она выждала немного, а потом, как будто заскучав, продолжила говорить и делала все новые предположения, казавшиеся мне более и более безумными.

— Раз уж вы снова не хотите обсуждать ничего стоящего, поговорим о мистере Рочестере, — заметила она. — Полагаю, мое появление в его жизни вызывает у вас некоторые вопросы. Семьи у него никогда не было, а вдруг появляется некая, называющая себя его крестной. Вы, возможно, предполагаете, что мать настоятельница из приюта и я — одно и то же лицо, выступающее под новым псевдонимом.

Леди Брамвелл тут пожала плечами, как бы говоря, что моя воля думать все, что я хочу, и что она сама не будет ничего прояснять ни в одну, ни в другую сторону, даже если бы и была возможность, что я поверю ее словам.

— И потом. Сестра Элинор, миссис Рочестер. Вам же, разумеется, пришло в голову, что мистер Рочестер каким-то образом был повинен в ее смерти, — она мгновение раздумывала, — ну или должно было бы прийти, если бы вы так не были заняты собой. А если бы вы вдобавок были человеком суеверным, то, конечно, подумали бы и о том, как же получилось так, что после смерти жены на него сразу же свалилась такая невероятная удача в делах.

Я чувствовал, что она смотрит на меня, как будто бы оценивая, какое влияние на меня оказывают ее несусветные предположения, но зачем-то решил никак не подавать ей виду и даже не смотреть на нее. Потом мне вдруг пришло в голову, что это, конечно, означало, что я считал, что мог скрыть от нее часть своих мыслей, а, значит, где-то глубоко внутри верил, что она не плод моей фантазии, а действительная леди Брамвелл восставшая из могилы— и мне снова стало дурно.

— Кстати говоря, — доносилось до меня, — с мистером Рочестером связана еще одна загадка, о которой вы, наверное, забыли, пока спешили выставить себя убийцей. Вы же ясно видели его вместе с миссис Уинфри, но, конечно, ни на минуту не поверили в это — особенно, когда стало ясно, что сама миссис Уинфри ничего об этом не знает. Но ведь эта, скажем, фантазия, оказалась крайне точной, потому как тогда вы даже не знали, что они были знакомы, и только потом выяснили, что они прежде были влюблены друг в друга.

— Они увлеченно спорили за столом, — мутновато возразил я. — Мне тогда что-то почувствовалось.

— В самом деле, — ее голос выразил насмешку, — но прежде вы, кажется, не были склонны к такого рода психоаналитическим снам.

Мне казалось, что она прицепится к этому, но она ненадолго замолчала, а потом вдруг сделавшись деловитой, заговорила о другом.

— Вы знаете, даже если вы мне не верите, я могу еще очень испортить вашу жизнь. Особенно, если вы мне не верите.

Я наконец не удержался и посмотрел на нее, и, поймав мой взгляд, она улыбнулась с легким торжеством.

— Я вот сейчас возьму и скажу вам, где найти могилу мистера Уинфри, а вы потом не удержитесь и отправитесь туда — и, когда найдете его, тут же решите, что, раз уж знали о его смерти и где найти тело, то непременно виновны.

— Пустые угрозы. Мистер Уинфри жив, — излишне, может быть, быстро, сказал я.

Это от нее не укрылось и она продолжала улыбаться, и мне стало вдруг ясно, что от этого предположения меня прошиб холодный пот, и все мое тело мелко и лихорадочно задрожало. С силой отвернувшись от нее, я уставил взгляд в светлевшую морскую даль, из последних сил пытаясь не слушать, но не смея даже поднять рук, чтобы зажать уши, и уже не отдавая себе отчета в том, что это все равно не помогло бы.

— И, что будет смешнее всего, — продолжала леди Брамвелл, — так себя изведете, что жизнь вам опротивеет еще больше, чем сейчас. А потом вы сами найдете меня, и, может быть, иначе отнесетесь ко всем моим словам.

— Вы сами меня убеждали, что я не виновен, — возразил я.

— Дело не в этом, — она улыбнулась, как будто бы этот вопрос не стоил никакого беспокойства. — Как бы еще я смогла показать вам, что даже если вы пойдете под суд, и этот суд по всем статьям оправдает вас, даже если сейчас же с небес спустится скрижаль истины, в которой черным по белому будет сказано, что вы невиновны — вы все равно будете сомневаться.

— Совсем нет, — уже почти срывавшимся голосом повторил я, хотя и с пугающей отчетливостью чувствовал, что она во всем была права от начала и до конца. — Едва появились бы доказательства...

Леди Брамвелл читала меня совершенно ясно, и, конечно, слова совершенно ничего не значили.

— Вы понимаете, что это не изменится до самой вашей смерти? — как-то очень отчетливо спросила она, — А, если загробный мир существует, то, пожалуй, и после...

Эти слова очень сильно подействовали на меня. Я все еще верил, что моя жизнь не всегда будет такой. Я не знаю, почему ее слова о загробной жизни, в которую я не слишком верил, делали все только хуже. Мне хотелось возражать ей, кричать, что она врет и, даже если сейчас я был в помешательстве, оно когда-нибудь прояснится, доказывать, что после смерти все заканчивается, и только тело остается гнить где-нибудь и расстраивать живых родственников, но я вдруг понял, что не могу. Я всегда жил этим концом. Всегда. Концом войны, концом моих пугающих снов, концом страданий. Это было единственной моей религией. Я не верил в выбор, в свободу воли, во всепобеждающее упорство, в торжество разума, в величие человека, в ценность искусства и в технологический прогресс. Единственное, во что я верил — это неизбежное окончание всего и вся, становящееся все ближе с каждой проходившей секундой. Человеку, оказывалось, нужно было во что-то верить, и я верил всей душой. И, услышав эти слова, я почувствовал вдруг, как внутри что-то переломилось, и, вместо того, чтобы что-нибудь ответить, вдруг начал плакать. Все мое тело дрожало, я скрючился на этих камнях, обхватив голову руками, никак не способный остановиться.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось наконец прийти в себя. Боль не отступила, я не чувствовал совсем никакого облегчения, просто истощились все слезы. Окружающее проступало с тошнотворной четкостью, как будто кто-то протер запотевшее стекло. Очнуться от галлюцинации никак не получалось, леди Брамвелл все еще была рядом со мной.

— Знаете, есть одно средство, которое может сделать ваше пребывание на этой земле лучше, — произнесла она, заметив, что я смотрел на нее. — Вы можете сделать то же, что и мистер Рочестер, что и я в свое время. Вы можете заключить сделку.

— Сделку? — мои губы растянулись в безумной улыбке и я зачем-то начал смеяться.

— Вы сможете снова смотреть на мир также, как раньше, — продолжала она. — Сны не будут больше беспокоить вас. Вы еще помните, как было без них?

Я слушал ее, затаив дыхание, уже забыв даже спрашивать себя, была ли она реальной или всего лишь плодом моего воображения.

— Вы будете уверены, что разум не играет в игры с вами. Это небывалое благо, не так ли? — она вдруг достала из кармана халата небольшой нож, которым обычно разрезали конверты и протянула мне, — Если вам хотелось бы этого, порежьте ладонь и пожмите мою руку.

У меня не было сомнений. Я взял нож, и сейчас же сделал все, как она сказала.

* * *

Я очнулся в доме, в своей собственной кровати, как-то потерянно поднялся и посмотрел в окно. Шторм продолжался, но уже слабее, и у меня почти даже возникла надежда, что сегодня можно наконец будет уехать, но долго не прожила, и, когда я спустился к завтраку, Корнелл решительно отверг такую возможность, сказав, что лодку возвращать придется ему, и, к тому же, в полном одиночестве — и что он не был готов так рисковать. Вскоре появилась Элинор, и мы обменялись легкими улыбками. В то утро у меня было такое чувство, что мне наконец удалось как следует выспаться, и настроение было превосходное. Даже мистер Рочестер, выглядевший, по обыкновению, мрачнее грозовых туч, не казался мне настолько отталкивающей личностью.

В этот момент в столовую ворвалась миссис Уинфри и, быстро пройдя к Корнеллу, принялась почему-то шепотом спрашивать у него, нет ли в доме каких-нибудь лекарств от головных болей. Тот сделался очень услужливым, сразу же бросился куда-то, пообещав принести наверх всё, что есть из этого. Мистер Рочестер, до того только наблюдавший за ней, сидя за столом, теперь поднялся и сказал, что если ей нездоровится, он постарается помочь, чем может, и, хотя он так никогда и не выучился на врача, возможно, его совет окажется полезным. Миссис Уинфри, торопившаяся было уходить, вдруг повернулась к нему и громко произнесла, что не подпустит его к своему мужу. Она даже поклялась, что, если он попробует приблизиться, она убьет его этими самыми руками. Мы все с оторопью смотрели на нее, недоумевая, что же случилось, но так и не набрались смелости спрашивать. Корнелл поднялся откуда-то из нижней кладовой, сжимая целую пригоршню склянок, и она, кивнув ему, сейчас же удалилась, забрав его с собой. Элинор тоже встала и пошла за ними, на случай, если им понадобилась бы помощь. Я тоже хотел идти с ней, но она покачала головой, и мне пришлось остаться в столовой с мистером Рочестером, агрессивно смотревшим на меня.

— Что вы сделали? — спросил я.

Но он только с пренебрежением посмотрел на меня и ничего не сказал. Молчание оставалось довольно натянутым, когда неожиданно в столовую вернулись миссис Уинфри и Элинор, поддерживавшие под руки мистера Уинфри. Он выглядел ужасно, словно постарел на много лет. Его лицо опало, и кожа была натянута будто на самом черепе. Ему хотелось что-то сказать, но он постоянно сбивался и только бессвязно бормотал. Его подвели к дивану, и, в изнеможении опустившись на него, он дико посмотрел вокруг и наконец отчётливо произнес:

— Я умру сегодня. Она так сказала.

Миссис Уинфри припала к нему, прося объяснить, кто сказал ему об этом, но он только молчал и смотрел на мистера Рочестера, а потом с большой задержкой вдруг начал говорить мелко и торопливо, едва давая себе силы отдышаться. Его глаза широко раскрылись от ужаса, и он совсем стал не похож на себя.

Он принялся сбивчиво рассказывать, что леди Брамвелл на самом деле не умерла, то есть, не успокоилась до конца, что она страшная ведьма и теперь обратилась призраком, а черная собака ходит за ней и прислуживает ей на посылках. И вот ночью она явилась ему, и он не знал, в видении или нет, но только она вскочила в окно и повисла в воздухе посреди спальни, а ее длинные седые волосы текли во все стороны, словно она плыла в толще воды. И тогда ударил гром, и мистер Уинфри почувствовал холодный ветер, веявший как будто из самой могилы, а она протянула к нему свои бледные пальцы и начертала ими в воздухе свое пророчество. Он не знал, как смог понять его, но только оно вдруг во всей ясности предстало перед ним. Он понял, что умрет, едва часы пробьют десять.

— И она приказала мне, когда начнут бить часы, читать эти молитвы, — уже почти выдохшимся голосом произнес мистер Уинфри, доставая книгу откуда-то из-за спины. — Ведь одно это теперь может спасти меня.

Словно припомнив, он сбивчиво принялся рассказывать, что леди Брамвелл сказала, что немного поможет ему, и тогда взмахнула руками, так что вся комната вдруг закачалась, и откуда-то с самой дальней полки вылетела книга, завернутая в белый лоскут, и грянулась на пол, раскрывшись на середине. Это была очень старая книга с молитвами, к которой, кажется, давно уже никто не прикасался. Она сама не могла дотронуться до нее, и потому ей пришлось поднять этот вихрь. И ее она сказала, что это книга некогда принадлежала ей, когда она еще была монахиней.

Он ненадолго замолк, уставившись в пространство, пока миссис Уинфри заботливо оттирала пот с его лица и просила не волноваться.

— Я тогда спросил ее, — вдруг продолжил он, уставившись на мистера Рочестера, — кто желает мне смерти, и почему она хотела помочь мне. И она тогда сказала, что тот, кто распорядился об этом, как и она, знается с дьяволом, что вы, мистер Рочестер, уже прибегали к его помощи, когда просили его убить вашу жену…

Элинор и миссис Уинфри смотрели на него в совершенном потрясении. Корнелл, только спустивший наконец с верхнего этажа все свои многочисленные склянки и расставлявший их на столе, вздрогнул, со звоном сбив несколько из них.

— Вы не в своем уме, — хладнокровно произнес мистер Рочестер.

И тогда мистер Уинфри вдруг резко расхохотался и сказал, что пускай он говорит все, что угодно, но только когда через пять минут весь ад явится за ним, все непременно увидят, кто здесь безумный на самом деле. Потом он вдруг повернулся к Корнеллу и попросил принести ему краски, чтобы начертать защитные знаки. И тот только невозмутимо кивнул и пошел за ними.

В продолжение всего этого разговора я пребывал в странной растерянности и не мог заставить себя ничего сказать. Я тоже вчера видел леди Брамвелл и, судя по всему, тоже теперь знался с дьяволом — но это до сих пор казалось мне совершенным безумием, даже несмотря на то, что теперь был еще один человек, говоривший о том же самом. Я решил, тем не менее, что если кто-нибудь вдруг попытается напасть, я сделаю все возможное, чтобы отвадить его.

Корнелл скоро вернулся с краской, и мистер Уинфри сейчас же вскочил на ноги и принялся что-то чертить на полу. Все с оторопью наблюдали за его действиями, но не мешали ему. Миссис Уинфри глядела на него с каким-то потерянным и несчастным выражением, как бы спрашивая себя, что случилось с ним.

Часы на каминной полке испустили мелодичный перезвон, а потом начали отбивать десять. Мистер Уинфри устроился по центру своих знаков, раскрыл книгу на первой странице и принялся читать на латыни. Его голос сильно дрожал от страха, он побелел как мел, и мы все не смели приблизиться к нему. Каждый удар часов звучал как набат, и казалось, что весь воздух в комнате содрогался, на мгновение перебивая биение сердца и дыхание. А потом все смолкло, и тонкой леской протянулась через пространство звенящая тишина.

Выходившее в сад окно вдруг разлетелось вдребезги, и сквозь него ворвался ледяной ветер, загасивший огонь в камине. На той стороне проема появилась черная собака со светящимися глазами, угрожающе скалившая зубы. Я зачем-то бросился наперерез ей, но не успел, и она легко вскочила внутрь и вдруг завыла, запрокинув голову. Все заволокло густым, тяжелым дымом, сквозь который ничего нельзя было разобрать, но казалось, что в комнату хлынули бесчисленные бьющие крыльями твари, и я чувствовал, как они то и дело задевают меня, каждый раз оставляя по себе ледяной след.

— Et ne nos inducas in tentationem, sed libera nos a malo, — доносились слабеющие слова откуда-то из глубины, и я шел на них, чтобы отыскать мистера Уинфри и постараться помочь ему, но не мог видеть его.

Воздух охлаждался все больше, и каждый вздох превращался в пар. Вся комната теперь будто ожила: под ногами ворочались тонкие скользкие черви, на мебели проявлялись уродливые наросты, паутина тянулась от стены к стене, и грязные капли падали с потолка. Какая-то вспышка вдруг высветила на мгновение все происходящее. Мистер Уинфри все еще судорожно читал молитвы, стоя среди своих знаков на единственном не затронутом участке пола. И я вдруг заметил, что мистер Рочестер, так же как и я, пытался прорваться к нему, и был уже совсем близко. Я рванулся вперед, но, прежде чем все снова погрузилось в тьму, успел увидеть только, как он наступил на один из знаков и крепко потер его ботинком.

Все стихло так же неожиданно, как и началось. Мистер Уинфри лежал растянувшись на полу, его лицо выражало неописуемый ужас, а мертвые руки все еще сжимали книгу. Миссис Уинфри бросилась к нему и заплакала, прижавшись к его груди. Элинор стояла неподвижно, совершенно потерянная. Мне захотелось подойти к ней, но я заметил вдруг мистера Рочестера, бросившегося к двери, и ринулся следом за ним.

Можжевельники в саду стали только выше и гуще, и так переплелись ветвями, что было совершенно немыслимо пройти сквозь них. Земля, казалось, снова обрела свою собственную жизнь, как это случилось только что в комнате, и расходилась под ногами извивающимися лентами червей, так что я то и дело увязал в ней и должен был напрягать все силы, чтобы вновь выбираться на поверхность. Достигнув границы и выйдя на твердую землю, мистер Рочестер вдруг резко рванулся в сторону и побежал куда-то по неожиданно возникшей мощеной дороге. Я опять бежал следом и вдруг замечал, что пейзаж вокруг стал меняться странными рывками, и в одно мгновение сад сменился лесом, а потом с правой стороны разослалось широкое море. Мне запомнилось, что следом за этим я скатился вниз по скале, чудом не переломав все кости — и вдруг остался совершенно один перед надгробием и статуей скорбящего ангела с отбитой головой. Мистера Рочестера больше нигде не было видно, и я зачем-то стал читать имя похороненной, как будто надеялся, что это подскажет, где мне следует искать его.

Могила принадлежала сестре Элинор, миссис Рочестер, и на надгробии была выведена вся ее история, значительно отличавшаяся от той, которую Элинор рассказала мне. Говорилось, что она влюбилась в бедного юношу, чистой и непорочной любовью, и что, хотя многие богатые женихи сватались к ней, она неизменно отвечала отказом. Они украдкой виделись в парках и на городских площадях, каждый раз, приходя, она была уверена, что встретит его в толпе и сможет обменяться с ним взглядами а, если удастся отвлечь внимание ее строгой компаньонки, даже несколькими горячими словами. Девушка молила отца, благословить ее брак с тем, кто составит все счастье ее жизни, но отец был непреклонен. Он не хотел и слышать о том, что его дочь сделает такую невыгодную партию, и порешил немедленно выдать ее замуж, пускай и против ее воли, за одного из своих старых друзей, очень богатом человеке достаточно преклонных лет. Девушку охватило отчаяние. Темной ночью она сбежала из дома в одной только ночной рубашке, пожертвовав всем, чтобы только еще раз увидеть своего возлюбленного. В крохотной и грязной закопченной комнатке, со стенами тоньше, чем папиросная бумага, они пережили самые сладкие минуты своих жизней. Но отец нашел ее, и вернул обратно, и приказал даже ускорить подготовку к свадьбе, чтобы, если у этого греха имелся плод, никто не узнал бы о нем. И тогда, отчаявшись во всей своей жизни и почти даже собираясь полностью отрешиться от нее, она приняла сделку. Ее отец умер на следующий же день, и тогда молодые встали перед священником и скрепили поцелуем узы своего брака.

Я прочел это все в странном забытьи и не мог оторваться, хотя было совсем не время задерживаться здесь. В голову ко мне приходили беспорядочные мысли, предлагавшие миллион способов достроить портрет миссис Рочестер, и объяснить, кем была она и какую жизнь вела, и что послужило причиной столь ранней кончины. Наконец я вдруг понадеялся, на долю секунды, что она вдруг восстанет из могилы, чтобы говорить со мной, и мне вдруг почудилось даже чье-то холодное прикосновение.

Это была лишь черная собака, ткнувшаяся носом мне в ладонь. Я рассеянно потрепал ее за ушами. Она принялась вилять хвостом и резвиться, как будто надеялась, что я, как и в прошлый раз, найду, чем угостить ее, но, тщательно обнюхав меня, убедилась, что у меня ничего не было для нее и тогда только подняла голову и пронзительно залаяла. Я понял, что ей хотелось показать мне что-то и, как и в прошлый раз, без колебаний двинулся за ней.

Обратный путь занял гораздо больше времени, как будто дорога специально растягивалась, и мне казалось даже, что мы проходили несколько раз по одному и тому же месту, и, не сопровождай меня эта собака, я непременно блуждал бы здесь, пока не выбился бы из сил. Когда мы возвратились к дому, уже стояла глубокая ночь. Комнаты совершенно опустели, я не видел ни Элинор, ни миссис Уинфри, ни Корнелла, ни даже тела мистера Уинфри. Столовая пребывала в совершенном разорении, и стены, и вся мебель в ней были покрыты толстым слоем сернисто пахнущей сажи, и в гостиной, хотя все по-прежнему оставалось на местах, тоже чувствовалось мрачное присутствие смерти. Когда мы проходили здесь, меня вдруг озарила странная и почти потусторонняя уверенность, что теперь непременно придется сразиться с мистером Рочестером насмерть, и что сейчас мы направлялись к месту последней схватки, и тогда я остановился возле каминной полки и взял с нее пистолет. Собака повела меня по скрипящей закрученной лестнице на последний этаж и остановилась перед дверью. Это было именно здесь. В кончиках пальцев началось покалывание, а тело стало вдруг странно легким и, сжав по крепче рукоять пистолета, я вошел внутрь.

Миссис Уинфри лежала на спине в центре проведенного алым круга, по краю которого были расставлены черные свечи. Она была совершенно обнажена и как будто не понимала, что происходит, словно погруженная в транс. Мистер Рочестер, облаченный в подобие черной мантии стоял над ней и, услышав скрип двери, резко обернулся ко мне. Заметив пистолет в моих руках он не выказал ни малейшего испуга и только зло посмотрел на меня и хотел было что-то сказать, как я спустил курок.

Пуля попала ему в глаз и он свалился как подкошенный там же, где стоял. Я бросился к миссис Уинфри и принялся говорить ей что-то, надеясь, что она придет в себя. Она выглядела совсем иначе, чем когда я прежде видел ее, она не выглядела живой, в ней вдруг проявилась какая-то острая и страшная потусторонняя красота, выглядевшая почему-то ничуть не менее дико, чем смотревшие вникуда безумные глаза ее мужа. Но все-таки, судорожно вглядываясь в ее жуткое фарфоровое лицо, я начинал замечать ее прежнюю, и видеть, в каком беспорядке на самом деле находилась она и что ее запавшие глаза все еще были красны от слез. Казалось, она едва дышала, и мне пришлось долго сжимать ее холодную руку, прежде чем мне почувствовался пульс. Все-таки транс постепенно развеивался и в конце концов она ожила и открыла глаза, странно оглядываясь вокруг и, увидев лежащего на полу мистера Рочестера и кровь среди его волос там, где пуля пробила затылок, произнесла:

— Хорошо.

Я бросился искать, чем бы укрыть ее и в конце концов предложил ей какое-то покрывало. Она завернулась в него, но все еще выглядела потерянной и то и дело осматривалась вокруг и потом вдруг остановив взгляд на чем-то за моей спиной, произнесла:

— Он не умер.

Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как мистер Рочестер поднимается с пола, деревянно подбирая к себе руки и ноги, словно марионетка, у которой перерезали нити. Его движения были неловкими, рваными и натужными, словно он не вполне владел собой, но его единственный глаз смотрел вокруг с совершенным и пугающим хладнокровием. Он размеренно произнес:

— Меня не убить этим. Неужели она думала, что вы сможете что-нибудь сделать? Глупая старуха.

Очередной порыв ветра ворвался в комнату, загасив все свечи, и он достаточно размеренно достал откуда-то коробку спичек и принялся чиркать ими, по одной заново зажигая их. Его движения постепенно исправлялись, и даже раны на лице постепенно залечивались. Увидев это, миссис Уинфри вдруг словно окончательно очнулась и взглянула на него с ненавистью.

— Вы убили моего мужа, — со злобой процедила она, — Пытались убить моего брата. Всю мою жизнь вы преследовали меня и, когда я только думала, что наконец избавилась от вас, вы вернулись, и теперь нашли способ приворожить меня своей черной магией.

— Ваш брат был мерзавцем, — проговорил мистер Рочестер, — ваш муж тоже.

— Не смейте, — выкрикнула миссис Уинфри, дико оглядываясь вокруг. Она вдруг рванула мою руку и вырвала у меня пистолет.

— Выстрелы не помогут, вы уже видели, — в его голосе опять не было никаких эмоций, но, так как миссис Уинфри продолжала целиться в него, он отвернулся от нее и посмотрел на меня, — Она, конечно, предложила вам сделку, не так ли? Даже эта старуха в конце концов предала меня.

— Вы убили свою жену тоже, — вдруг произнесла миссис Уинфри.

Тогда мистер Рочестер вдруг сжал зубы, так что скулы у него побелели и процедил, что любил свою жену, и будет до самой смерти почитать ее.

— Я и тебя любил Джейн, какой ты была раньше, — его голос звучал вдруг иначе, — Той Джейн, с нежной ангельской улыбкой на устах и сладким огнем в жилах, я готов молиться, словно Пречистой Деве. Этот мир твоего мужа развратил тебя не хуже, чем продажную девку. Но, не волнуйся, я помогу тебе вспомнить...

— Вспомнить?

Миссис Уинфри вдруг зло улыбнулась, глядя на него так, что даже он не мог выдержать этого взгляда, и отвернулся, снова уставившись на меня:

— Не знаю, что за желание вы получили, когда заключили сделку, — он старался, чтобы его голос звучал хладнокровно, — но только она забыла упомянуть, что сила тем больше возрастает, чем больше вы обращаете других. Настоящая монахиня, врала до самого последнего момента, и даже когда явилась из могилы. И вы даже не представляете, скольких людей я обратил за свою жизнь.

— Что я должна вспомнить по-вашему? — спросила миссис Уинфри, стоявшая теперь с высоко поднятой головой. — Что вы пожелали, когда заключили сделку?

— Я хотел не быть больше тем, кого так легко предать, — неожиданно надорванным голосом сказал он, зажигая последнюю свечу и махнув спичкой в воздухе, чтобы затушить ее.

— Вы сами предали все, что я чувствовала к вам, — голос ее звенел как будто отражаясь от стен. — Вы убили моего мужа. Вы мелочная и мстительная уродливая тварь, поставившая себя над другими.

Вся ее фигура, казалось, налилась такой силой жизни, что казалось, любая преграда рассыпалась бы перед ней от единственного касания. И все же, она не казалась счастливой, вовсе нет, напротив, в ее глазах скрывалось столько боли, что вы не могли выдержать их взгляда, и, словно он ослеплял вас, должны были отворачиваться, смахивая слезы.

Мистер Рочестер тоже не мог вытерпеть этого взгляда, его движения стали вдруг очень скованными, а отчаянное выражение не сходило с лица. Мне даже показалось, что ему открылась какая-то глубина, о которой прежде мог только догадываться, и даже тогда предпочитал не замечать ее, словно его мир был одним этим словом потрясен до основания.

— Старуха правда сама убила себя, — бросил он с каким-то бессмысленным выражением, — А я еще так болел от ее смерти, что хотел пристрелить вас. Глупая старая карга. Ее мучили какие-то страхи, и она хотела бессмертия, — его губы скривила усмешка, — и потом, конечно, сама пожелала умереть.

Мистер Рочестер оглядел комнату и свой восстановленный алтарь, и пройдясь в один из углов, подобрал с пола кубок и какую-то книгу.

— Она никогда не умела обращать людей, может быть, потому, что, к концу, сама часто жалела. Она все хотела помогать людям, с этим приютом тоже... — он вдруг снова повернулся ко мне и отчетливо произнес: — Теперь либо убирайтесь отсюда, либо будете мертвы.

Все это время миссис Уинфри смотрела на него с той же невыносимой пронзительностью и, когда он было повернулся к ней, вдруг бешено расхохоталась.

— Сделка? — процедила она, давясь смехом и слезами, — Мне тоже нужна сделка. Я хочу чтобы вы умерли в мучениях.

И тогда, почти прежде, чем я смог осознать, что делаю, я вдруг выхватил из кармана крохотный нож, неизвестно, как появившийся там, порезал ее ладонь и крепко сжал.

Миссис Уинфри словно бы вдохнула и вдруг снова приняла свой страшный облик мертвой красоты. Оглушительно хохоча, она поднималась в воздух, взмывая над полом, раскинув руки в разные стороны. Дверь с грохотом распахнулась, расколовшись надвое, и ветер вновь задул все свечи.

Черная собака вошла в комнату, припав к земле, скаля зубы и гортанно рыча. Мистер Рочестер отступил назад и попытался, кажется, призвать всю свою магию, чтобы защититься, но оказался совершенно бессилен. Он отчаянно отбивался, втягивая голову в плечи, чтобы защитить горло, но собака вгрызлась ему в ногу, умывшись вдруг хлынувшей потоком кровью, и стоило только ему ослабеть, как она зажав зубами, потянула его вниз и поволокла куда-то во тьму. Мы услышали крик, быстро сменившийся хрипом, и потом наконец все затихло, и остались только неприятные хрустящие и чавкающие звуки с которыми черная собака пожирала свою добычу. Все еще зависнув в воздухе, миссис Уинфри, не отрываясь, смотрела за этим, странно наклонив голову, хотя и нельзя было сказать, что она наслаждается зрелищем.

* * *

К утру шторм наконец прекратился, и, когда я вышел на крыльцо, с удовольствием подставляя лицо ярко светившему солнцу, то увидел там Элинор. Она, кажется, уже давно была на ногах, а может быть, не смыкала глаз всю ночь, но только подле нее стояли упакованные чемоданы, а она куталась в потертый дорожный костюм.

— Вы уезжаете? — рассеянно спросил я.

Она торопливо кивнула, проверяя что-то в своих вещах, а потом сказала пару слов подошедшему Корнеллу, который взялся грузить их в свою старенькую машину. Я смотрел за этим и не понимал, почему мне самому хотелось задержаться здесь. Когда Элинор вдруг спросила меня об этом, я не знал, что ответить, и просто пожал плечами. Мы немного поговорили о погоде и о том, что остров казался довольно красивым, когда шквальный ветер не трепал его. А потом мы стояли бок о бок и молчали, пока Корнелл нетерпеливо посматривал с водительского сиденья. Чувствовалось почему-то, что время заканчивается, и чем больше секунд проходили в тишине, тем лихорадочнее чувствовалась потребность что-нибудь сказать.

— Не понимаю, как оставаться, — вдруг резко выговорила Элинор, — не понимаю, как вы остаетесь, и миссис Уинфри. После того, что случилось вчера...

Она не закончила, не зная, как описать увиденное и, наверное, даже не желая делать этого. Мне же страстно хотелось говорить об этом, как будто с каждым словом с этого странного, потустороннего мира спадала пугающая завеса тайны, и он становился все более реальным и подтвержденным. Возможность принятия его как объективного факта отняла бы у него власть над чувствами людей, ведь они пришли бы к нему с измерительными приборами и стали бы подчитывать одно и другое, пока он не развалился бы на такие малые части, которые вызывали бы только скуку. Когда я попытался выразить эту мысль Элинор, она снова ушла от разговора, и, тогда я прямо спросил, почему ей не хотелось обсудить это, она сказала, что не знает, и что это только вызывает у нее отторжение.

— Если вы хотите остаться, можете остаться, — ее голос звучал со странным напряжением, — я буду очень рада, если вы исследуете случившееся и поможете разобраться в смертях, которыми мы стали свидетелями здесь.

Она закончила тем, что ей все-таки следует ехать, так как здешние стены чересчур давят на нее, но она улыбнулась и даже нежно сжала мою руку, приглашая меня приехать к ней или даже обещая вернуться, если вдруг этот дом не будет передан по наследству кому-то еще. Мне отчего-то не хотелось с ней расставаться, но она все-таки махнула мне и вскочила в машину, и я мог только тоже махнуть ей вслед и возвращаться в дом.

Я выпил чашку чая и попробовал разобраться в каких-то книгах, сохраненных в местной библиотеке, так что устроился в кресле, принявшись за чтение с каким-то особенным умиротворением. Черная собака уже была в гостиной и сидела возле камина с самым скучающим видом, но, увидев меня, стала резвиться, того и гляди угрожая сбить мебель. В конце концов, выбившись из сил и заметив, что это не обращает моего внимания, она ткнулась мне в ногу. Я, не глядя, бросил ей какой-то изгрызенный каучуковый мяч, и она кубарем бросилась за ним, беспорядочно процарапав когтями по паркету.

Миссис Уинфри спустилась только к полудню, и, налив чаю себе, присела в кресло напротив. На ней все еще сохранялся тот налет пугающей потусторонней красоты, который, было ясно, теперь навсегда останется с ней.

— Мы прокляты, вы и я, — проговорила она без какого-то особенного выражения. — Нам больше не место среди людей. Вы сами это почувствовали, правда? Придет время, и мы станем такими же, какими были они.

Я тогда пожал плечами, ведь это лишь возможное, но не предопределенное будущее совершенно не волновало меня. Мы разговорились о пустяках и в общем и целом прекрасно провели время. Черная собака вернулась с мячом и, устроившись у наших ног, принялась сосредоточенно грызть его.