Контроль (джен)

'Cause you're fearless in your love

Devoted to compassion

The highest state of art

And you're piercing in your truth

Sincere in all intention

The way you wear your heart

The way you hold my heart

My fierce friend

Poets of the Fall — The Sweet Escape

* * *

Практически любое дело, за которое брался Тамаки Суо, превращалось в вакханалию.

Кёя работал. По крайней мере, он пытался работать и у него это неплохо получалось — спасибо годам тренировок в окружении кучки шумных идиотов, основная деятельность которых представляет собою разрушение барьеров между нормальностью и безумием. Кёя всегда был неплох, но с их помощью он до идеала отточил своё мастерство сосредотачиваться, абстрагируясь от лишней суеты и бессмысленной болтовни, но при этом оставаясь достаточно вовлечённым, чтобы не упустить суть. Действительно ценный навык как для собственного психического равновесия, так и для бизнеса, конечно. Умение слышать то, что нужно, там, где нужно, и быстро вычленять из белого шума маленькие и важные детали уже не раз сослужило Кёе достойную службу и станет только полезнее в том будущем, что его ждёт.

Прямо сейчас Кёя заполнял таблицу еженедельной отчётности и размышлял, как наименее болезненным способом сократить бюджет на следующие мероприятия, чтобы нивелировать ужасающую финансовую чёрную дыру под названием Рождество.

Он не мог отрицать, что идея Тамаки вручить каждой из постетительниц клуба именной презент в виде изысканного новогоднего украшения была хорошей, хотя ценность её они находили в разных причинах. Там, где Тамаки возвышенно рассуждал о прекрасных традициях и драгоценных воспоминаниях, Кёя видел укрепление лояльности аудитории, положительное влияние на репутацию и потенциал в увеличении доходов на несколько процентов в обозримом будущем. Идея была правда весьма хорошей — а ещё она была весьма затратной, потому что, разумеется, такое престижное заведение, как знаменитый клуб свиданий частной академии Оран просто не могло позволить себе опуститься до каких-то дешёвок серийного производства. Услуги именитых стеклодувов и ювелиров, особенно в такие ограниченные сроки в самый сезон, были справедливо дороги и вкупе с основной статьёй расходов на костюмы, еду и напитки для мероприятия представляли собой удручающее зрелище.

И, конечно же, ёлка. Бесконечное количество игрушек для пятиметрового живого дерева, которое могло бы быть гораздо выше и больше, если бы не благословенное неприступное препятствие в виде ограниченной высоты потолков школы.

По крайней мере Тамаки хватило здравого смысла поручить намотку нескольких сотен метров гирлянд на колючие ветки специально нанятым людям, но он настоял, что украшать ёлку члены клуба будут самостоятельно. По его словам, это должно их сплотить и укрепить «драгоценные узы дружбы». Кёя не видел причин препятствовать этому начинанию, но чувствовал себя достаточно сплочённым и без дополнительных физических нагрузок, потому успешно самоустранился, повесив пару шаров для галочки и отсев подальше, пока остальные занимались укреплением дружеских уз с помощью ругани и ожесточённых споров о том, какой шарик больше подходит в то или иное место.

До Рождества ещё оставалось чуть больше недели, но количество дел, которые следовало проконтролировать, чтобы успешно воплотить в реальность все амбициозные планы Тамаки, было впечатляющим, и Кёя — к великому его смирению — не мог доверить эту задачу никому, кроме себя. Ну или, может быть, Каору — но сейчас того больше занимали бумажные флажки с непристойными картинками, которые он деловито развешивал на нижних ветках ёлки, пока Тамаки не замечал этой диверсии, занятый украшением верхних со стремянки.

— Кё-тян, — обратился к нему Хани, — эти малиновые торты, которые привозили на прошлой неделе, не очень вкусные, так что их лучше не заказывать. Клубничный девушкам нравится больше.

Кёя кивнул, делая пометку в нужном файле, хотя и понимал, что последнее предложение было лишь отговоркой, а главной причиной просьбы Хани было то, что клубничные торты больше нравились ему самому.

— А что насчёт новых конфет?

— О, они правда хороши! — сказал Хани. — И дизайн такой милый; они хорошо смотрелись бы на ёлке, но Тама-тян запретил мне их туда вешать, — расстроенно добавил он.

— Тяжело признавать это, но Тамаки-семпай прав, — заметила Харухи, которая сидела рядом с книгой в руках, так же как и Кёя улизнув от суеты вокруг ёлки. — Я имею в виду, эти конфеты бы там и тридцати минут не провисели, прежде чем их бы кто-нибудь съел, не так ли?

— Неправда, — притворно нахмурился Хани. Карнавальный ободок с оленьими рожками на его голове был увешан бубенцами, что звенели при каждом движении. — Я смог бы подождать пару часов!

— Не понимаю, откуда у него столько энергии, — с тихим изумлением проговорила Харухи, устремив задумчивый взгляд на Тамаки, который с непринуждённой грацией взбирался на высокую лестницу, наверное, в сотый раз за день. Кёя не ответил; это на самом деле было одной из тех тайн мироздания, разгадать которые он даже не надеялся. За те несколько лет, что он знал Тамаки, он мог по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз видел своего друга усталым. Его бодрость и энтузиазм не иссякали даже после самых насыщенных событиями дней, словно внутри него был спрятан какой-то вечный двигатель.

Тамаки заметил, что на него смотрят, и оживлённо замахал рукой, ярко улыбаясь:

— Харухи, Харухи, иди сюда!

— Нет, спасибо, я воздержусь, — пробормотала она себе под нос, покачав головой. Улыбка Тамаки померкла, но не окончательно, пока он продолжал убеждать её присоединиться к веселью. Кёя мог почти видеть, как в его пустой светловолосой голове проносятся счастливые романтические видения о нём и Харухи, вместе наряжающим рождественскую ёлку в их общем доме или что-то вроде этого.

— На твоём месте я бы согласился, — прохладно произнёс Кёя и в ответ на поднятые брови Харухи развил свою мысль, легко придумывая объяснение на ходу: — Если ты не подойдёшь, он не замолкнет. Довольно неприятно работать в таком шуме, и это создаёт некие… препятствия, а моё время стоит дорого, и я бы предпочёл не тратить его зря, если только ты не хочешь, чтобы я добавил к твоему долгу сумму упущенной выгоды.

— Серьёзно? Слишком мелочно даже для тебя, семпай, — Харухи закатила глаза, но поднялась, отложив книгу, и с обречённым вздохом направилась к Тамаки и близнецам.

Прошло некоторое время, и Кёя успел заполнить пару своих электронных таблиц, прежде чем до его ушей донёсся возмущённый вопль и последующий за ним взрыв дикого хохота.

— Кто посмел повесить сюда эти отвратительные картинки?! Харухи, закрой глаза! Девушкам нельзя смотреть на такое! Дьявольские двойники, я знаю, что это ваша работа!

Кёя поправил очки, не сдержав лёгкой улыбки. Практически любое дело, за которое брался Тамаки Суо, превращалось в вакханалию, но Кёя соврал бы, если бы сказал, что ему это не нравится.

* * *

К тому моменту, как ёлка была окончательно украшена, силы остались только у Тамаки — даже Хикару и Каору сдались и отправились валяться на диван, продолжая, впрочем, комментировать происходящее и давать Тамаки советы, куда, по их мнению, стоит перевесить ту или иную игрушку для лучшей гармонии. Половина из этих советов (или чуть больше половины) была лишь поводом подействовать ему на нервы и вынудить лишний раз скакать по лестнице. Кёя предполагал, что близнецы пытались опытным путём выяснить, на сколько хватит его сил — или выдержки, прежде чем он поймёт, что над ним насмехаются. Шеи близнецов были обмотаны пышной мишурой на манер боа, а на голове Каору вдобавок красовалась корона из фольги. Сам Тамаки, а также Мори, главной миссией которого всё это время было страховать лестницу и подавать наверх коробки с шарами, щеголяли в красных шапочках Санта-Клауса. Кёя отметил, что единственным, кто избежал участи носить на себе какую-то праздничную чепуху, был он сам — даже у Харухи теперь сверкали маленькие снежинки в волосах; весьма очаровательно, если уж быть честным.

Тамаки настаивал, чтобы Харухи оказала честь добавить финальный штрих и возрудить на вершину ёлки великолепную серебряную звезду вместе с ним, но она категорически отвергла это щедрое предложение, поэтому Тамаки пришлось в тысячный раз лезть на стремянку в гордом одиночестве. Однако в качестве компромисса Харухи взяла на себя не менее знаковый жест, а именно включение гирлянды в розетку.

Даже Кёя поднял голову, чтобы не пропустить это долгожданное зрелище.

По команде их взволнованного лидера Харухи выполнила свою торжественную миссию, и ёлка осветилась вспыхнувшими цветными огнями. Близнецы засвистели и зааплодировали, а Тамаки улыбался как сумасшедший с таким счастливым видом, будто стоял не на лестнице, а на вершине мира.

Кёя не испытывал трепета ни перед Рождеством, ни перед всеми этими обрядами, но не мог не признать, что было красиво. И ему нравилось чувствовать свою причастность к этому ликованию, хоть он и повесил всего лишь пару жалких шариков. Может он и не приложил руку физически, но друзья окрестили его Королём теней не просто в шутку; откровенно говоря, разве не он занимался закупками всего этого реквизита? И не только этого, раз уж на то пошло.

Кёя отвернулся, чтобы вновь погрузиться в работу. Он не видел того, что произошло дальше.

Тамаки спускался, когда Хикару в очередной раз окликнул его.

— Эй, Милорд! Всё-таки тот полосатый шар, про который я говорил, там совсем не смотрится. Он портит всю картину!

— Какой шар?.. Ты шутишь?! Ты сам заставил меня его туда повесить!

— Ну, тогда было непонятно, но вокруг слишком много синих лампочек, они не гармонируют. Его надо перевесить влево. Простите, Милорд, вы были правы как всегда!

— Ладно. Ладно! — как обычно, Тамаки легко растаял от лести. — Сейчас всё исправим.

— Может лучше сначала лестницу передвинуть? — посоветовал Хикару.

— Ерунда, я почти достал. Тебе не следует сомневаться во мне, я ведь…

Следующим, что услышал Кёя, был короткий резкий вздох и грохот, после чего зал взорвался хором встревоженных криков и шумом движения.

— Милорд!

— Тама-тян!

— Семпай!

Кёя вскочил, отшвырнув ноутбук со всеми своими драгоценными таблицами и расчётами. Единственное, что казалось реальным в этот момент — безграничный, всеобъемлющий ужас, что с каждой долей секунды расползался по его телу, сметая все рациональные мысли в каком-то неуправляемом импульсе. Он бросился вперёд; он не обратил бы внимания, если бы весь мир сгорел к чёртовой матери за его спиной. Одно лишь слово стучало и пульсировало в его голове, самое главное, самое важное:

— Тамаки!..

* * *

Кёя Отори никогда в жизни не падал в обморок, но подумал, что он, быть может, близок к этому состоянию, когда увидел своего лучшего друга лежащим на полу среди разноцветных осколков стеклянных игрушек с лицом, залитым кровью, и медленно расползающимся алым пятном на правом рукаве белоснежной форменной рубашки. Ему показалось, что все звуки исчезли и он потерял возможность не только пошевелиться, но сделать даже вдох, а поле его зрения сузилось до крошечной точки, оставив в фокусе только эту картину, которую он не мог бы вообразить даже в кошмарном бреду: растрёпанные, спутавшиеся пряди светлых волос на холодном полу и кровь, кровь, кровь.

В следующую секунду синие глаза Тамаки открылись, и звуки окружающего мира резко ворвались в сознание Кёи, почти сметая с ног своей оглушительной интенсивностью. Отрывистое чужое дыхание, ропот и шум, и среди прочего хаоса голос Харухи, неожиданно сильный и властный:

— Тихо! Все успокойтесь! — она быстро оглядела собравшуюся группу и приняла решение. — Каору, принеси аптечку. Кто-нибудь, найдите салфетки или полотенце… Мори-семпай, ты… — ему не понадобилось лишних слов, чтобы понять, что нужно, и он быстро принёс несколько подушек и пледов, чтобы положить их вокруг головы Тамаки.

— Чем мне помочь?! Чем помочь? — безостановочно восклицал Хикару, бледный как полотно. Харухи ответила без промедления:

— Убери стекло. Только не руками, ты поранишься. Найти что-то…

Хикару панически огляделся по сторонам, после чего сорвал мишуру с шеи и, намотав её на руку, начал судорожно сгребать разбросанные повсюду осколки шаров в сторону, подальше от чужих ног. Хани молча отступил, чтобы не мешать, встав рядом с Кёей; бубенцы на его голове издали тихий звон.

— Тамаки-семпай, — сказала Харухи, склонившись над ним и легко поглаживая по волосам, нежно убирая влажную чёлку, обнажая глубокий порез на его лбу. — Слушай меня внимательно, ладно? Не двигайся. Мы с тобой.

— Конечно, — шепнул он. Его брови были напряжены и сдвинуты к центру — от боли или от шока, но он нашёл в себе силы улыбнуться окровавленными губами; от этого зрелища Кёе стало дурно настолько, что у него на миг закружилась голова и он едва не пошатнулся.

Каору подскочил из ниоткуда, всё ещё в своей нелепой мишуре и идиотской короне, и протянул Харухи аптечку. Кёя быстро сжал и разжал ладонь, чтобы успокоиться, и сделал то, что было ему должно: достал телефон и начал набирать номер, который каждый из детей семьи Отори запоминал раньше, чем собственное имя.

* * *

Прошло всего несколько минут, прежде чем в двери музыкального зала вошли врачи частной больницы Отори, но Кёе казалось, что прошла целая вечность. Всё это время он неподвижно стоял рядом с притихшими друзьями, чувствуя себя совершенно беспомощным и бесполезным, пока Харухи и Мори в молчаливом согласии занимались травмами Тамаки, насколько это было возможно. Им удалось осторожно наложить на его плечо тугую повязку, чтобы ограничить кровотечение из сломанной правой руки и наскоро обработать несколько самых крупных ран на лице и ладонях. Они не могли сделать слишком многого, потому что ему нельзя было шевелиться, чтобы не усугублять предполагаемые повреждения, но они утёрли большую часть крови с его лица и шеи и приложили ко лбу холодный компресс. Тамаки, хотя ему было очевидно больно, не издавал ни звука, и Харухи продолжала тихо и ласково разговаривать с ним и рассеянно гладить по голове, стоя рядом на коленях. Её руки и щека были перепачканы его кровью, но она не обращала на это внимания, сосредоточенная и уверенная в своих спокойных, размеренных действиях, словно уже десятки раз оказывалась в подобной ситуации.

Они вышли из школы дружным строем; Кёя слышал, как кто-то — кажется, Каору — отвлекал и успокаивал любопытство взволнованных учеников, привлечённых жуткой процессией. Сам он стремительно проносился через эту толпу, даже не собираясь отвечать на идиотские чужие вопросы; Кёя не мог думать ни о чём, кроме бледного лица Тамаки, резко исказившегося в мучительной гримасе, когда его укладывали на носилки. Он никогда не видел у него такого выражения — и никогда не желал бы увидеть.

— Хару-тян, поезжай с ним, — произнёс Хани. Никто не посмел возразить, и Харухи, кивнув, скрылась в карете скорой помощи за медперсоналом. Остальные сели в припаркованный рядом чёрный лимузин Кёи и поехали следом.

Они всё ещё молчали, или, быть может, говорили так тихо, что Кёя просто не обращал на это внимания. Каору обнимал своего брата, который выглядел таким несчастным, злым и шокированным, словно готов взбеситься или разрыдаться в любую секунду. Кёя снова достал телефон: был человек, которому следовало знать о произошедшем. Прошло три гудка, прежде чем на той стороне взяли трубку. Кёя сделал глубокий вдох. Когда он заговорил, голос его был спокоен, холоден и твёрд.

— Добрый день, господин Суо. Это Кёя Отори.

Кёя был слегка озадачен, когда почувствовал, как Мори положил руку ему на плечо, а после заметил сочувственное выражение лица Хани, сидевшего напротив.

— Кё-тян… — Хани опустил глаза вниз и Кёя, проследив за его взглядом, понял, что он смотрит на его руку. Кёя тут же заставил себя разжать кулак, напряжённый до побелевших костяшек, и с изумлением уставился на несколько тонких царапин от ногтей на дорогой кожаной обивке сидения. Странно; он совсем не заметил, что делает это. Кёя молча переложил предательскую руку себе на колени и отвернулся к окну.

Ладонь Мори осталась покоиться на его плече.

* * *

— Как он?! — нетерпеливо потребовал Хикару, едва только они подошли к Харухи, что скромно сидела на диванчике в просторном и светлом коридоре больницы. Кровавый след на её щеке высох и потрескался; она выглядела усталой и такой хрупкой и маленькой.

— Его осматривают прямо сейчас, — она кивнула на белую дверь напротив.

Хикару тяжело опустился на диван. На его бескровном лице не было ни следа привычного задорного и лукавого выражения, глаза были огромными и пустыми, пугающе тусклыми, почти мёртвыми.

— Это моя вина. Моя вина, — повторял он в пространство, глядя в одну точку и не моргая. — Я показал ему тот проклятый шар, это я дразнил его, я…

— Прекрати! Не смей! — резко воскликнула Харухи с той же, что и минутами раньше, неожиданной, необузданной властностью, почти яростью. Она обернулась к Хикару и схватила за руку, грубо стиснув его дрожащие пальцы в своих грязных ладонях. — Не смей этого говорить. Ты не виноват, Хикару. Никто не виноват. Это несчастный случай.

Её тоненькая фигурка источала кипящую волю, словно она была грозной валькирией, в карих глазах пылала неколебимая стойкость. Кёя осознал, что восхищён этой девушкой — больше, чем когда-либо прежде.

— И с ним всё будет хорошо, — добавила она не терпящим возражений тоном. — Я уверена в этом.

Каору сел рядом с братом, вплотную к его боку. В отличие от Хикару, он держался собранным и спокойным, и лишь плотно сжатые губы могли выдать его тревогу. Он снова ободряюще обнял брата за плечи, пока Харухи продолжала крепко держать его руку. Все трое гипнотизировали взглядом белую дверь.

Кёя остался стоять, прислонившись спиною к стене и скрестив руки на груди. Хани и Мори снова оказались рядом, тихо встав по обе стороны, словно тени. Они наблюдают за ним, понял Кёя, они его опекают. Абсурд; ему не нужна нянька, разве он не чёртов Отори? Он не собирается устраивать истерику, он не Хикару, ему не нужен долбаный эскорт. Кёя поправил очки и стиснул челюсти в раздражении. Плевать. Будет другое время, чтобы разобраться с этим. Единственное, что сейчас имеет значение, это…

В конце концов врач вышел к ним, чтобы подтвердить: Харухи права, и с Тамаки Суо действительно всё будет хорошо.

Со стороны дивана раздался судорожный вздох облегчения, и Кёя позволил себе на пару секунд прикрыть глаза. Их всех ещё ждёт чертовски длинный вечер впереди.

* * *

Все члены Хост-клуба, а также Юдзуру Суо — отец Тамаки — приехавший в больницу так скоро, как только смог, дожидались окончания операции в прохладной комнате. Они успели перекусить в больничном кафетерии, и Харухи наконец умылась и привела себя в порядок, и теперь тихо дремала в уголке дивана, положив голову на подлокотник. Господин Суо ослабил галстук, а его обычно идеальная причёска была явно потревожена, и Кёя не без иронии подумал, что его собственный отец наверное даже стоя на краю апокалипсиса не позволил бы себе выглядеть таким непрезентабельным. Кёя медленно окинул взглядом группу. В конце концов, все они были сыновьями своих семей, не так ли.

Тамаки был в безопасности, но ему требовался остеосинтез после открытого перелома предплечья. Фактически, этот перелом был его самой серьёзной травмой. Никто не произнёс этого вслух, но очевидно, что они все подумали об одном и том же: это было действительно везением. Кёя заметил, как Хикару несколько раз утирал глаза рукавом, пока думал, что никто его не видит.

Прошло ещё около часа, прежде чем им позволили навестить пациента и Кёя вновь увидел своего друга. Его окровавленная одежда исчезла, волосы были чистыми, все порезы зашиты и забинтованы. Обе руки Тамаки были закованы в лангеты, а на скуле красовался приличный синяк, но в целом он выглядел вполне нормально и даже жизнерадостно. Он просиял, когда увидел их, а потом зарыдал, когда Харухи сказала что-то вроде того, что они о нём волновались, и несмотря на то, что какое-то время он всё ещё не особенно внятно говорил после наркоза, он не затыкался ни на секунду, и Кёя почувствовал, как на него неумолимо надвигается головная боль.

Это не было везением, подумал он, что Тамаки удалось отделаться единственным переломом. Это был просто Тамаки Суо.

* * *

— К сожалению, мы вынуждены приостановить деятельность клуба, — объявил на следующий день Кёя, со всей предельной вежливостью извинительно улыбаясь толпе взволнованных девушек, собравшихся у дверей музыкального зала. — Наш дорогой лидер Тамаки Суо, как вы уже, вероятно, знаете, получил травму. Его здоровью ничего не угрожает, но он не будет посещать школу неопределённое время. Мы обязательно будем держать вас в курсе новостей, а до тех пор приносим извинения за неудобства и горячо благодарим за вашу поддержку. По всем вопросам, а также для уточнения возможности раннего бронирования эксклюзивных рождественских фотокниг просим обращаться к нашему менеджеру Ренге Хосякудзи, — он сделал галантный жест, и Ренге, до тех пор стоящая за его спиной вместе с остальными членами клуба, бодрым шагом вышла вперёд и умело перехватила на себя всеобщее внимание. Кёя в очередной раз тайно порадовался про себя, что эта девчонка однажды навязала им свои услуги. От неё было чрезвычайно много шума, но иногда она была полезной, к тому же, весьма неплохо соображала и отлично — не хуже Тамаки в некотором смысле — управляла толпой.

Возможность скинуть на неё сейчас все организационные моменты была настоящим благословением, потому что Кёя чувствовал, как его самообладание буквально висит на волоске. Он плохо спал этой ночью и был совершенно не готов иметь дело с рыдающими фанатками, особенно после того, как на протяжении всего дня уже сотни раз отвечал на одни и те же вопросы встревоженных одноклассников.

Они, конечно, могли бы поддерживать клуб и без Тамаки, но коллективно согласились, что лучше закрыть его для посетителей хотя бы до следующего семестра. Сами они продолжали собираться там каждый день после занятий, прежде чем отправиться навестить своего президента. Персонал школы привел музыкальный зал в порядок, и кто-то даже повесил новые шары на ёлку, скрывая кричаще пустые ветви там, где Тамаки сбил декор в своём падении. Но Кёя всё равно с трудом мог заставить себя смотреть на неё.

— Кё-тян, тебе стоит попробовать этот новый вкус, — подошёл к нему Хани на второй или третий день после инцидента. Кёя перебирал бумаги. Он поднял голову и увидел, что Хани протягивает ему поднос с тортом и чашкой. Остальные уже звали его присоединиться к их общему чаепитию ранее, но он отказался, потому что в отличие от некоторых у него, чёрт подери, даже без необходимости развлекать клиенток всё ещё оставалась здесь работа, более важная, чем прохлаждаться или поглощать торты в промышленных количествах. Тем не менее, он принял угощение, поблагодарив своего семпая лёгким кивком головы.

Вместо того, чтобы уйти, Хани продолжал стоять и смотреть на него своими огромными и обманчиво наивными карими глазами. Кёя приподнял бровь в ожидании.

— Ты не виноват в том, что произошло с Тама-тян, — произнёс он наконец.

Кёя моргнул.

— Я знаю, — медленно ответил он, недоумевая, зачем Хани ему это говорит. Кёя быть может и вращался в кругу идиотов, но сам определённо не был похож на одного из них. — Очевидно, в этом виноват только он сам, потому что вёл себя как придурок.

Хани ещё пару секунд смотрел на него, после чего кивнул:

— Хорошо.

Он бодро удалился, прижав пустой поднос к груди. Кёя вернулся к бумагам.

* * *

Ему снились кошмары. Неясные образы каких-то обрывочных психоделических картин и среди всего этого — один и тот же сон, снова и снова. Сон, где слепящими вспышками мигают гирлянды и Тамаки украшает ёлку, и на голове его эта идиотская шапочка Санты, а улыбка такая яркая, что затмевает сияние огней. И он выглядит таким весёлым, таким бесконечно счастливым, таким живым со всеми его мечтами и надеждами, и целым огромным миром, распахнутым перед ним, — и Кёе хочется выть и кричать, потому что он знает, что будет дальше, но не может издать ни звука, только смотреть и смотреть, и смотреть.

Тамаки падает. Не раздаётся ни возгласа, ни стона, только отвратительный звук удара, а после — оглушительная, тошнотворная тишина. Они одни, Кёя и он, нет ни Харухи, ни Мори, ни Каору — никого, кто мог бы помочь ему, потому что Кёя бесполезен. Застывший, оцепеневший, он нем и парализован; недвижим, никчёмен.

Тамаки лежит на полу. Его глаза распахнуты и пусты, но эта проклятая новогодняя шапочка всё ещё на его голове, а на губах его — всё ещё эта улыбка, и он улыбается, улыбается, улыбается, пока его лучший друг стоит рядом и молча смотрит на его смерть.

Крови не должно быть так много. Кёя знает, что в людях не бывает столько крови и что раны Тамаки не так драматичны, но это лишь сон, потому кровь растекается вокруг и омывает ботинки Кёи подобно прибрежной волне и движется дальше, затапливает пол, пока всё не становится красным. Стены комнаты растворяются, исчезают, исчезает всё, и остаётся лишь он и Тамаки, ёлка и это бесконечное красное море. Праздничные жёлтые, синие, зелёные огоньки гирлянд беспрерывно мигают и отражаются в крови, и Кёя слышит тихий звон бубенчиков, который с каждой секундой приближается, становится громче и громче, перерастая в оглушительную, сводящую с ума какофонию башенных колоколов, а Тамаки мёртв, изломан и бледен, и всё ещё улыбается.

И вот тогда Кёя начинает кричать. Он кричит, кричит — и просыпается с криком.

* * *

Это было… утомительно. Несмотря на свой рваный режим дня, частое пренебрежение отдыхом, привычку ложиться под утро и отсыпаться по выходным, Кёя никогда не страдал ни бессонницей, ни кошмарами — он не видел их с раннего детства. Кёя всегда легко засыпал и спал как убитый, но между сном и пробуждением его был лишь краткий миг чёрной пустоты: он очень редко видел сны, и даже те, что видел, были серыми, скучными. Кёя связывал это с недостатком фантазии и находил подтверждение своей теории в том, что Тамаки — неисправимый мечтатель — видел яркие, красочные картины с замысловатыми сюжетами, о которых часто с энтузиазмом рассказывал, иногда настолько желая поделиться своими бурными эмоциями от очередного сновидения, что начинал названивать Кёе с утра пораньше, чем неизменно доводил того до бешенства.

В глубине души Кёя немного ему завидовал раньше, но теперь, когда его желание видеть сны почаще сбылось таким извращённым образом, он ничего не желал так сильно, как вернуть свою бесплотную пустоту.

Эти сны не приносили отдыха, а, напротив, выматывали его, истощали силы. Просыпаясь с колотящимся сердцем, он подолгу пялился в потолок в темноте, прежде чем заснуть во второй раз, чтобы снова встретиться с тем же самым видением.

Увидев этот проклятый сон впервые, он не обратил на него внимания, посчитав естественной реакцией на стресс, но через несколько дней стало невозможно отрицать, что они превратились в систему. Кёя понял, что понемногу начинает от этого уставать и терять концентрацию. Он был раздражён, и его начинала выводить из себя каждая мелочь. Он без особого труда скрывал свою нервозность, но каждый день ложился в постель с надеждой, что сны отступят, и каждый день его надежда была обманута.

* * *

Тамаки пробыл в больнице три дня, прежде чем вернуться домой. Кёя был рад за него: его друг был бы огорчён провести Рождество, которое он так любил, в палате. Хоть та и была шикарной — клиника Отори не могла предложить своим пациентам меньшего, особенно таким особенным пациентам — но всё же это была больничная палата. Хотя в доме Кёи Рождество не праздновали вовсе и он был к нему мягко говоря равнодушен, он прекрасно понимал, насколько для выросшего во Франции Тамаки этот день значим: драгоценный семейный праздник. И хоть он не мог провести его с теми людьми, с кем так страстно желал, но заслуживал хотя бы того, чтобы быть там, где должно: пусть не в кругу семьи, но в собственном доме.

В день выписки Тамаки друзья, как и все три дня до этого, направились к нему после школы, предварительно организовав на нужный адрес доставку огромной горы букетов и коробок с угощениями и подарками, что клиентки Хост-клуба под руководством Ренге собрали для него с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Тамаки встретил их на пороге, сияя от радости. Его собака Антуанетта бешено виляла хвостом. Обслюнявив всех гостей и добравшись наконец до Кёи, она уселась рядом и ткнулась носом ему в колени.

— А это не опасно? — с сомнением проговорила Харухи, указывая поочерёдно на Антуанетту и на Тамаки с его забинтованными руками, который, к тому же, очевидно хромал, не до конца оправившись от ушибов. — Что, если она как обычно начнёт прыгать на тебя и уронит, семпай?

В её словах был смысл. Эта собака была подстать своему хозяину, такой же восторженной и гиперактивной. И довольно безмозглой, если быть честным.

— Антуанетта хорошо себя ведёт, не волнуйся, Харухи, — нежно ответил ей Тамаки, очаровательно улыбаясь. Синяк на его скуле теперь был ярко-зелёным. Харухи, судя по её скептическому виду, не особенно впечатлилась этим объяснением.

— Она не причинит вреда, — неожиданно произнёс Мори своим глубоким и убедительным голосом. — Они всё понимают, собаки, — кратко добавил он, глядя при этом Кёе прямо в глаза.

* * *

— Тебе стоит зайти к Тамаки сегодня, — бесстрастно заметил Кёя 24 декабря, когда Харухи проходила мимо его кресла, нагруженная огромной стопкой книг. В отстуствии обязанностей развлекать гостей она успешно пользовалась освободившимся временем для учёбы.

— Только мне? — спросила Харухи. — Что насчёт тебя, семпай? И всех остальных?

— К сожалению, так вышло, что все заняты, — сказал Кёя. Никто не был занят, но ему удалось убедить всех найти себе какое-нибудь занятие. Хотя Каору и Хикару какое-то время возмущались — просто из чувства противоречия. — Мы сможем приехать вечером на пару часов. Но будет очень хорошо, если ты придёшь туда пораньше.

Харухи молча смотрела на него пару секунд.

— Нужно помочь ему с готовкой или вроде того?

Кёя неслышно вздохнул. Его план на этот раз даже не был планом, это был настолько отвратительно очевидный намёк, что было почти оскорблением иметь отношение к такой вопиющей безвкусице, но конечно, она ни черта не поняла — типичная Харухи. Однажды эти двое просто сведут его с ума.

— Может быть, — сказал он неопределённо.

Харухи пожала плечами:

— Ладно, — она помедлила немного, прежде чем уйти, разглядывая его из-за своих учебников с каким-то странным выражением в глазах. — Кёя-семпай, — сказала она, наконец. — С Тамаки-семпаем всё в порядке.

Теперь была очередь Кёи уставиться на неё. Сначала Хани. Теперь это. Какого чёрта они продолжают говорить ему очевидные вещи?

— Я в курсе, — сказал он. — В клиниках моей семьи работают исключительно профессионалы.

Харухи в ответ только кивнула и пошла по своим делам. «Если ты так говоришь», — донеслось до него тихое бормотание, но Кёя не был уверен, не послышалось ли ему это на самом деле. Он не высыпался нормально уже несколько ночей. В любом случае, даже если она действительно это сказала, то он не имел представления, зачем, и выбросил комментарий из головы.

* * *

Каникулы наступили, но это не то чтобы сильно исправило ситуацию. Это было глупо, но в глубине души Кёя надеялся, что когда он избавится от необходимости торчать целыми днями в Оране среди толп одноклассников и прочих раздражающих факторов, то кошмары его покинут, но этого не произошло, и каждый раз он продолжал просыпаться в холодном поту. Если бы не первоклассная звукоизоляция во всех комнатах особняка — Отори глубоко уважали частную жизнь членов своей семьи — то кто-нибудь наверняка бы заметил.

Кёя не был наивным. Он понимал, что с ним не всё в порядке.

Он не планировал посвящать в это кого-либо ещё. Кроме, может быть…

Он смог продержаться еще несколько ночей, прежде чем смириться с собственной несостоятельностью и, стиснув зубы, направиться в комнату своего брата Акито.

* * *

Вопреки некоторому мнению, Кёя и его старшие братья вовсе не ненавидели друг друга, не имели намерений друг друга поубивать и даже вполне нормально разговаривали. Иногда.

Дистанция с Юичи была слишком велика: он был намного старше, слишком взрослым и далёким, почти незнакомцем, но с Акито всё было иначе. Подростками Акито и Фуюми ссорились и орали друг на друга так же часто, как и смеялись вместе, и оба одинаково ревностно опекали младшего брата. Со временем связь между ними ослабла: Акито — он был старше Кёи на семь лет, а Фуюми на шесть — неизбежно взрослел, их драки с сестрой становились всё реже, беседы короче, голоса тише, а двери в их комнаты всё чаще оставались захлопнутыми и запертыми изнутри на замок друг от друга и от всего мира, и тот, кто когда-то был для маленького Кёи любимым старшим братом, неоспоримым лидером и объектом для подражания, стал вдруг лишь очередной молчаливой фигурой за длинным обеденным столом. Когда Акито поступил в старшую школу, Кёя был всего лишь ребёнком, но он всегда был наблюдательным, и слушая, анализируя то, что отец говорил его брату или — чуть реже — сестре, он изучал правила игры и слишком рано принял и осознал весь груз и ответственность громкого имени Отори на своих плечах.

Оглядываясь назад, Кёя понимал, что несмотря на то, что сам он всегда воспринимал этот груз как вызов и честь, для его брата тяжесть давления была почти непосильной. Акито был…

Кёя, Юичи и даже их сестра Фуюми были похожи на отца. Акито же со своими каштановыми волосами и мягкими чертами лица был копией матери, и не только внешне. Из всех детей Отори он всегда был самым миловидным и выглядел приветливым и добродушным, что было довольно далеко от истины, но давало ему некоторые преимущества, которые Акито умело использовал. В то время, как Кёя был вынужден натягивать на лицо маску светской благожелательной вежливости, чтобы приблизиться к людям, к Акито люди тянулись сами — как с искренним желанием, так и в коварном расчёте втереться в доверие к члену влиятельной семьи и воспользоваться его обманчивой невинностью. Последние были наиболее ценны: как всегда говорил отец, врагов стоит держать ещё ближе, чем друзей — и Акито безжалостно уничтожал и перемалывал их, как венерина мухоловка глотает безмозглых насекомых, самостоятельно загнавших себя в западню.

О, он был хорош в этом — в светских манерах, в учёбе, в ведении бизнеса, в произведении прекрасного впечатления, в оправдании ожиданий их отца — но Кёя знал, что он не чувствует от этого ни малейшего удовлетворения.

У его брата не было амбиций. Номинально он претендовал на наследование компании после Юичи, но фактически не стремился к этому. В то время, когда Кёя принял решение вгрызаться в мир, чтобы вырвать себе эту победу, он думал, что его брат был бы счастлив просто молча уступить свою очередь и отдать её ему в руки.

Акито не был амбициозным, а ещё он был самым большим занудой и ханжой, которого только видел этот проклятый мир.

Кёя знал, что на самом деле интересовало его брата — это друзья, развлечения и девушки, но безудержное веселье, к которому он так тяготел с самых юных лет, будучи озорным, непослушным ребёнком, совершенно не вписывалось в идеальную картину образцового и примерного взрослого сына Отори, которым он пытался быть, почти до фанатизма убеждая самого себя и всех вокруг, что он в восторге от этого.

Не удивительно, что Акито всегда был таким нервным и напряжённым. Он страдал бессонницей и со средней школы сидел на снотворных препаратах; Кёя знал это, потому и стучался сейчас в его тёмную дверь.

— Кёя? Что тебе нужно? — изумлённо воскликнул его брат, отворив, и Кёя не мог винить его за этот подозрительный тон. Уже очень много лет они не стучали в двери друг друга без веской причины, и в конце концов ему действительно было кое-что нужно.

— Акито, — произнёс он и шагнул в чужую комнату под прищуренным взглядом брата.

— Кёя, это не шутки, — сказал Акито, выслушав его просьбу, состоящую из полуправды — Кёя скрепя сердце признался в проблемах со сном, но не собирался докладывать ему о кошмарах. — Тебе нужно обратиться к специалисту. Я не имею права выдавать тебе рецептурные препараты без…

— О боже, — Кёя едва не закатил глаза. — Это просто чёртово снотворное, я не прошу у тебя наркотики. В чём твоя проблема?

— Это у тебя проблема, — ехидно парировал Акито. — Что, если тебе станет хуже? Ты знаешь, сколько раз мне меняли назначения, прежде чем что-то действительно помогло? Если тебе нужны таблетки, то будь ответствен и обратись к врачу. Твоя конфиденциальность не пострадает, к тому же, будет гораздо хуже, если ты доведёшь себя до того, что все твои проблемы будут написаны у тебя на лице.

— Я — не ты, — заявил Кёя. — У меня нет диагнозов. Просто временные трудности. У меня был… напряжённый день не так давно.

— Суо-сан, верно? — Акито внезапно смягчился. — Я рад, что с ним всё в порядке. Можешь передать ему добрые пожелания от нашего имени.

Кёя был шокирован.

— Я думал, что ты его… не одобряешь, — он не мог придумать более мягкого слова. Вообще-то Кёя полагал, что Акито просто ненавидит его. Они не так часто пересекались, и Акито всегда был неизменно вежлив, но каждый раз при виде Тамаки у него было такое кислое лицо, что Кёя опасался, не передохнут ли драгоценные карпы в их пруду на заднем дворе.

— Я не одобряю деятельность вашего скандального клуба, а не его самого, — Акито раздражённо поджал губы. — И какая разница, что я о нём думаю. Он твой друг, разве нет? Ты мой брат. По-твоему, я должен радоваться, что пострадал друг моего брата?

Кёя подумал, что единственной причиной, по которой Акито может не одобрять деятельность клуба свиданий — это зависть к тому, что во времена его учёбы в Оране этого клуба ещё не существовало. Но Кёя не стал этого говорить хотя бы потому, что вторая часть этой маленькой речи его немного впечатлила.

— Ни у кого, включая руководство школы, нет претензий к деятельности нашего скандального клуба, потому что в нём нет ничего скандального, — прохладно откликнулся он.

— Одно только название бросает тень на репутацию семьи, — фыркнул Акито.

— О, ты наверняка много думал о репутации семьи, когда шарился под юбкой дочери господина Хаякаши на той милой вечеринке в честь её помолвки с наследником рыболовной компании, — небрежно протянул Кёя с тонкой улыбкой. — Так что насчёт лекарства?

— Ты всегда был мерзким маленьким шантажистом, не так ли? — процедил Акито сквозь сжатые зубы.

— А ты всегда был конченным лицемером, — Кёя ловко поймал пузырёк, что в него швырнули, явно целясь не в ладонь. — Спасибо. Я передам Тамаки твои пожелания. И, — он повременил у самой двери, — я полагаю, ты согласишься, что никто не должен знать об этом, особенно отец и Фуюми.

— Убирайся отсюда, — рявкнул Акито.

* * *

Кёя не думал, что когда-нибудь в своей жизни будет благодарен Тамаки за его настойчивые бесконечные звонки с утра пораньше. Он сощурился и приблизил экран телефона к лицу, оценивая обстановку и пытаясь отдышаться, пока телефон затих. Тамаки звонил ему не первый раз и даже не десятый; кроме того, было несколько пропущенных звонков от других членов Хост-клуба и целая гора сообщений, которые Кёя удалил, не читая. Он и так догадывался, что в них. Время на часах и будильник, который он не помнил, как отключил, говорили сами за себя.

Кёя дождался нового входящего звонка и взял трубку, надеясь, что голос его не выдаст. Его сердце всё ещё колотилось как сумасшедшее, а пальцы ощутимо дрожали. Он вцепился в волосы одной рукой и прикрыл глаза, поднося телефон к голове и предусмотрительно удерживая его на некотором расстоянии от уха. Он слишком хорошо знал, что услышит.

— КЁ-О-О-О-Я-А-А! — раздался дикий вопль из динамика. — Наконец-то!!! Ты проснулся?!

— Очевидно, да, — ответил он, — раз говорю с тобой.

— Все уже собрались! — воскликнул Тамаки, игнорируя его сарказм. — Не хватает только тебя! Я звонил тебе столько раз — как ты мог забыть обо мне в первый день нового года!

— Я поздно лёг, — соврал Кёя. Он откинулся обратно на подушки, с облегчением наслаждаясь тем, как сковывающий ужас пережитого сна постепенно покидает его тело. Если и было что-то хорошее в его нервозном состоянии, то это такие вот моменты пробуждения и понимания, что всё на самом деле в порядке и его лучший друг не мёртв.

— Я знал, что так будет, — авторитетно заявил Тамаки. — Я попросил дьявольских близнецов заехать по пути и разбудить тебя, но они подло саботировали мой приказ… — Кёя услышал ропот на заднем плане, вероятно, производимый недовольными близнецами. Он вознёс хвалы своей прославленной репутации кровожадного монстра по утрам, с которым никто не желал иметь дела. Последнее, что ему было нужно — чтобы Каору, Хикару или ещё кто-то ворвался в его комнату и стал свидетелем того, как он мечется или орёт во сне. Слугам было запрещено беспокоить его до пробуждения, и даже Фуюми не отваживалась совать свой длинный нос в дела брата, пока не убеждалась в том, что он встал и может нормально функционировать. Фактически, единственным, кто с радостной беззаботностью из раза в раз нарушал его права на сон, был Тамаки, и Кёя очень надеялся, что успеет разобраться со своей маленькой проблемой до того, как тот будет способен его разоблачить.

— Я сейчас приеду, — сказал Кёя, прерывая Тамаки, который продолжал болтать какую-то чушь, и положил трубку.

Поднявшись, Кёя схватил с прикроватной тумбочки пузырёк с таблетками Акито и в ярости зашвырнул его в самый дальний угол гардероба, где он провалился между бесконечными рядами его рубашек и затерялся в безвестности. Чёрта с два он ещё раз выпьет это дерьмо. Если он воображал, что его предыдущие ночи были пыткой, то они показались лёгкой прогулкой по сравнению с сегодняшним безвыходным круговоротом агонии, в котором поочерёдно умирали все, кого он знал. Очевидно, снотворное было невероятно хреновой идеей. Он должен найти другой способ — или просто подождать, пока всё устроится само собой. Не может же один и тот же кошмар сниться вечно, верно?

Войдя в сомнительную кофейню, к которой при других обстоятельствах он бы не приблизился и на километр, Кёя застал своих друзей в суматошном состоянии — впрочем, как и обычно. Краткий анализ ситуации показал, что Хикару и Каору пытаются доказать индифферентно настроенной Харухи, что её наряд оскорбляет их чувство прекрасного. Скользнув взглядом по её тусклой бесформенной одежде, Кёя подумал, что мог бы согласиться с близнецами, если бы ему не было настолько откровенно наплевать, какой мусор Харухи натягивает на себя за пределами клуба. Тамаки же, судя по его багровым щекам и практически кипящему от негодования виду, было далеко не всё равно. Кёя легко представлял, как его бедного друга буквально разрывает надвое между потребностью защитить честь Харухи от нападок близнецов и осознанием их правоты. Он ухмыльнулся. Эта картина никогда ему не надоест.

Тамаки первым заметил его присутствие и тут же забыл о своём противостоянии с близнецами, и бросился ему навстречу.

— Кёя! — даже со сломанными руками он не мог удержаться от объятий. Через его плечо Кёя увидел, как Хани изучает его с тошнотворно безмятежной улыбкой на лице. Кёя тут же отвёл взгляд, притворившись, что не заметил внимания. Эта забота была трогательной, но абсолютно неуместной. Кёя не планировал никого посвящать в свои дела и давать друзьям повод для очередного раунда странных бесед. Он не надеялся, что сможет обмануть Хани — он был в разы более наблюдательным, чем демонстрировал, скрываясь за своей личиной наивной непосредственности, — но Хани также был довольно аккуратным и обычно держал свои домыслы при себе. Они были похожи в этом — в скрытности, осторожности и склонности к тонким манипуляциям, и потому Кёя рассчитывал, что Хани как никто другой поймёт его нежелание обсуждать эту тему и не будет настаивать. В отличие от Харухи — та была честной и прямой почти до бесцеремонности, но в её случае, хоть это и было грубым решением проблемы, Кёя знал, что при необходимости сможет легко её осадить и заставить потерять всякий интерес к его персоне. Мори и близнецы представляли гораздо меньшую угрозу вмешаться в его дела, а Тамаки… Ну, стоило смириться, что здесь ни Кёя, ни кто-либо ещё на самом деле не имеет рычагов влияния, и потому нужно быть предельно осторожным.

И начать хотя бы с того, чтобы не позволять Тамаки беспрепятственно нарушать его личное пространство дольше обычного.

Кёя выработанным годами привычным движением отцепил от себя чужие конечности и произнёс, обращаясь одновременно ни к кому и ко всем:

— Счастливого Нового года. Прощу прощения за опоздание, я не хотел портить планы, — он слегка склонил голову в знак извинения, а подняв глаза, обнаружил, что близнецы таращатся на него с разинутыми ртами, а брови Харухи поднялись так высоко, что полностью скрылись за её чёлкой.

— Мы всегда думали, что в твоём лексиконе подобные слова платные или вроде того, семпай, — прокомментировал наконец Каору, нарушив повисшую тишину.

Кёя скрестил руки на груди. Интересное мнение. Какого чёрта они о нём воображают? Он, быть может, действительно не извинялся перед ними, но лишь потому, что не видел причин для этого, а не потому, что он на это не способен. Естественно, для него никогда не было проблемой признать свою вину, и сейчас он действительно искренне сожалел, что потратил их время. Впрочем, при виде такой оскорбительной реакции Кёя чувствовал, как его сожаление испаряется с каждой секундой.

Тамаки, однако, сиял от счастья, словно плазменный шар.

— Всё нормально, Кёя! Если кто и испортил планы, то это я: я так надеялся, ребята, что мы все вместе сходим на каток, но… — он красноречиво развёл свои забинтованные руки в стороны и неловко улыбнулся. — Впрочем, ещё будет гора других возможностей для этого, а сегодня нам предстоит длинный день! Вперёд, Харухи и джентльмены! — он стремительной, насколько ему позволяла ещё сохранившаяся лёгкая хромота, походкой направился к выходу, и остальные последовали за ним.

Подъём к храму не был таким уж длинным, но Кёе лестница показалась бесконечной. Он шёл рядом с Тамаки, который вдохновенно болтал, не глядя себе под ноги. Близнецы, вырвавшиеся вперёд, то ли всерьёз, то ли просто ради развлечения препирались по какой-то причине и пихали друг друга из стороны в сторону, отчего Кёя чувствовал желание их стреножить. Хани и Мори не доставляли проблем, но в какой-то момент Кёе показалось, что Харухи подозрительно наклоняется вперёд, и он резко схватил её за локоть.

— Аккуратнее.

— Эм. Ладно, — сказала Харухи и странно на него посмотрела.

Кёя почувствовал движение воздуха у своего уха.

— Ты можешь её отпустить, всё в порядке, — тихо, так, чтобы не услышали остальные, сказал Тамаки умиротворяющим, почти ласковым тоном, и Кёя тут же поспешно разжал пальцы, вцепившиеся в дешёвую ткань пальто Харухи мёртвой хваткой.

Проклятье. Он собирался вести себя нормально, но успел облажаться в первые же полчаса. Нормальный Кёя Отори не волнуется. Нормальный Кёя Отори не хватает людей за руки. Нормальный Кёя Отори не страдает паранойей — Харухи, очевидно, не собиралась падать, и он просто выставил себя дураком. Тамаки ничего больше не сказал, но Кёя знал, что он не забудет то, что увидел, и если продолжать в том же духе, то наверняка сделает выводы, причём скорее всего верные: беспощадная проницательность всегда была его сильной стороной. Кёе захотелось то ли застонать, то ли побиться головой о стену, то ли эту стену проломить. Он сделал глубокий вдох и поклялся не закапываться глубже, чем он уже себе позволил.

В конце концов, всё прошло хорошо и ему удалось больше не привлекать к себе излишнего внимания, сохраняя свой типичный хладнокровный вид и на простолюдинской ярмарке, и в какой-то очередной паршивой закусочной из гастрономической карты Тамаки и Фуюми, и во всех прочих местах, которые его неугомонный друг включил в свою новогоднюю культурную программу. Однако только вернувшись под крышу поместья Суо, Кёя понял, насколько он на самом деле всё это время был напряжён в постоянно обострённой бдительности и внутренней готовности среагировать на любую неожиданность. Это было… неприятное открытие. До сих пор его главной задачей было избавиться от кошмаров, но если к ним прибавится ещё и раздражающая беспочвенная тревога, то ситуация может стать настоящей катастрофой. Кёя надеялся, что это лишь разовая акция, связанная с тем, что это был первый с момента инцидента раз, когда они выбрались куда-то все вместе.

Кёя был приятно удивлён тем, что Харухи действительно приняла предложение Тамаки о ночёвке в его доме. Обычно она была весьма категорична в отрицании всех подобных приглашений: близнецы, Хани и Ренге регулярно звали её в гости, но она всегда отказывалась. Кажется, в последнее время она стала гораздо терпимее и ближе к Тамаки. Кёя не хотел делать поспешных выводов, но искренне надеялся, что это хороший знак.

Сам он не собирался оставаться до завтра и предусмотрительно отговорился выдуманными делами. Он ненавидел лгать Тамаки, но ещё больше возненавидел бы себя, если бы позволил ему узнать правду. Отори не имеет права на нервный срыв и не имеет права быть поводом для чужой заботы, особенно от того, кто на самом деле пострадал.

В любом случае у него было ещё несколько часов, чтобы составить друзьям компанию, и Кёя не собирался ими пренебрегать. Он, быть может, никогда бы не признался в этом вслух, но он любил их — и дорожил каждым днём, проведённым рядом.

Кёя лениво гладил лежащую рядом с ним Антуанетту и потягивал омерзительно сладкую газировку, на которую его друг подсел после посещения одного из легендарных простолюдинских супермаркетов и теперь заполонил своё жилище целым складом этих банок во всех возможных вариациях. Вкус был настолько химозным, что каждый глоток этой дряни, вероятно, сокращал продолжительность жизни на пару минут, однако это Кёю это не слишком заботило. Он наблюдал, как Хикару, Каору и Тамаки красноречиво объясняют Харухи, что они просто обязаны все вместе испечь новогоднее имбирное печенье (это, очевидно, означало, что всю работу в итоге придётся делать Харухи, а остальные в лучшем случае не будут мешать, и судя скептическому выражению её лица, девушка прекрасно понимала это). Кёя небезосновательно предполагал, что их интересует не столько печенье, сколько возможность полюбоваться на Харухи, хозяйничающую в фартуке. Хани с маниакальным стремлением пытался убедить всех, что печь нужно не печенье, а торт, и желательно в количестве не менее десяти штук. Харухи медленно, но неизбежно начинала сдаваться под их коллективным воодушевлённым напором. Они все вели себя как обычно — как полные придурки, и Кёя ухмылялся, наслаждаясь этим зрелищем. Он надеялся, что ему удастся отвлечься и скрыть головокружение и тошноту при виде мигающей гирлянды на ёлке.

Антуанетта придвинулась ближе и положила голову ему на колени.

* * *

— Выглядишь паршиво, — сообщил Акито, прислонившись к дверному косяку.

— Ты явился, чтобы сказать мне это, или у тебя есть какие-то действительно важные новости? — огрызнулся Кёя, не в силах поддерживать даже видимость дипломатичной беседы с братом.

Вся последняя неделя пронеслась перед ним как в тумане. Кёя практически не спал. Он нагружал себя работой или читал до самого утра, не желая ложиться, потому что просто не мог больше выносить эти мерзкие сны. Он бодрствовал сутками, пока не падал от усталости посреди белого дня, чтобы отдохнуть пару часов до того, пока снова подскочит от очередного кошмара. Он безостановочно пил кофе, чтобы позволить себе не спать подольше. Он мало ел, потому что от кофе и от усталости у него не было аппетита. У него подрагивали руки, от недосыпа мир вокруг казался замедленным, словно воздух вдруг уплотнился и оказывает сопротивление его движениям. Перед его глазами плясали мушки, ему было тяжело сфокусировать взгляд и иногда он замечал какие-то движения на периферии зрения, которых, он понимал, там на самом деле не было. Синяки под его глазами темнели день ото дня, и одну из ночей он провёл за просмотром обучающих видео и тренировками по накладыванию макияжа. Он явно добился успеха в этом искусстве, потому что даже Тамаки, с которым за это время он виделся ещё один или два раза, кажется, не заметил слоёв косметики под его глазами. Кёя также поблагодарил богов, в которых не особенно верил, за то, что он носит очки и они мешают окружающим разглядеть его лицо.

— И ведёшь себя паршиво; очевидно, таблетки не помогли, — с удовольствием кивнул Акито, как будто Кёя оправдал его ожидания. Брат пару секунд молча изучал его, после чего добавил серьёзным тоном: — Кёя, у тебя большие проблемы, и ты с ними не справляешься.

— Это мои проблемы, — ответил Кёя, делая акцент на втором слове. — Я уже говорил тебе…

— Боже, уймись, — Акито с раздражением остановил его жестом. — Я не собираюсь никому ничего рассказывать, но это, знаешь ли, и не понадобится. Ты действительно паршиво выглядишь, и единственная причина, по которой отец до сих пор не обратил внимания — это то, что он был так чертовски занят. Но ты ведь помнишь, что будет завтра?

Точно. Как он мог забыть? Он и правда не в себе. Кёе захотелось застонать.

Акито покачал головой с явным неодобрением.

— Наша мать, возможно, и не помнит, как ты выглядишь, но чтобы обмануть Фуюми, тебе понадобится что-то получше, чем тональный крем. Попробуй маску для лица, — издевательски посоветовал он и вышел.

Кёя перевернул журнальный столик и пнул его через всю комнату.

* * *

— С тобой всё в порядке, Кёя? — спросил Тамаки, испытующе глядя ему в лицо. — Ты не очень хорошо выглядишь. Тебе стоит отдохнуть.

Каникулы закончились, и ему снова пришлось идти в школу. Честно говоря, Кёя даже был горд собою. Он сумел пережить уже целую неделю и ни разу ни в чём не опозориться. Конечно, многие заметили, что у него не самый цветущий вид, но это всё ещё был вид приличного человека, а не того восставшего из могилы зомби, которого он привык встречать в зеркале по утрам. Маски для лица, стоит отдать им должное, действительно работали. Он чувствовал, что соображает медленно, как перегруженный процессор, но он, чёрт возьми, был умён! Потому ему даже не нужно было особенно соображать, чтобы всё ещё оставаться на своём месте на вершине рейтинга успеваемости. Тамаки, который обычно дышал ему в спину со своего второго места, сейчас имел бы неиллюзорный шанс занять его трон, но Тамаки не было, а неудачники с третьего места были всё ещё слишком далеко, чтобы приблизиться к нему. Кёя никогда не снимал с лица свою фальшивую вежливую улыбку, которая была отработана до автоматизма настолько, что, наверное, не дрогнула бы даже если бы ему оторвало голову. Он полностью преуспел в том, чтобы выглядеть типично безучастным к окружающему миру и не выдавать того, что его желудок периодически переворачивается от предчувствия, что вот-вот случится что-то ужасное. Ничего никогда не случалось, конечно. Однажды он подслушал, как Каору и Хикару обсуждали между собой что-то насчёт того, что он переродился в новую эволюцию верховного повелителя демонов. Кёя принял это за подтверждение того, что он, вероятно, справлялся со своей задачей даже слишком хорошо.

Иногда он думал, что мог бы привыкнуть к этому. Сон переоценён.

Каждый день после школы он ехал в поместье Суо, чтобы передать Тамаки конспекты — и стать громоотводом для его накопившейся за день нерастраченной энергии. Это было немного утомительно, но Кёя был готов выдержать свои испытания. Во-первых, потому, что если бы он не приезжал лично, Тамаки бы доставал его по телефону. Во-вторых, потому что ему нравилось проводить время с Тамаки. Кёя думал, что он, должно быть, стал энергетическим вампиром или вроде того. Рядом с Тамаки ему всегда становилось спокойнее и легче, словно одним своим присутствием его друг мог вдохнуть в него часть своей жизнерадостной бодрости.

— Всё нормально. Ты же знаешь, что мне тяжело просыпаться по утрам, я ещё не восстановил свой режим после каникул, — невозмутимо откликнулся Кёя. Идеальное оправдание. Работало с каждым, кто задавал ему этот вопрос. Даже Фуюми купилась на это на том проклятом семейном ужине. Вряд ли, конечно, он ещё долго сможет использовать эту отговорку, пока она перестанет быть убедительной. Ему нужно придумать что-то другое, ну или, может быть, к тому моменту всем уже просто станет плевать и они перестанут спрашивать. — Но с учётом последних событий это я должен задавать тебе такие вопросы, не думаешь? — добавил он. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше всех, — беззаботно сказал Тамаки. — Я же не болен, просто дурацкий перелом. Врач сказал, что пока всё отлично и если так будет и дальше, то я даже смогу вернуться к пианино всего лишь через несколько месяцев! Но мне так надоело сидеть дома, Кёя! Это просто пытка! Спасибо хоть с левой рукой я могу теперь что-то делать самостоятельно, — он демонстративно поднял огромную чашку с небывалой гордостью в глазах, — ты не представляешь, как было ужасно стыдно первые несколько дней есть с ложечки, будто младенец. И мне приходилось звать на помощь, чтобы помыться и сходить в туалет! — он практически заскулил от разочарования.

Тамаки так легко отмахнулся от этого, но Кёя знал, каким на самом деле огромным ударом для него стало бы лишиться способности полноценно управлять руками. Музыка была его страстью, и он отдавался игре со всем пылом, вкладывая в каждую ноту столько своих необузданных чувств, что иногда Кёя думал, что этот сумасшедший поток способен сбить с ног любого, кто слышал его.

Кёю затошнило от мысли, что Тамаки мог бы потерять возможность играть, но его лицо не демонстрировало ничего, кроме лёгкой иронии, когда он сказал:

— Ну, это расплата: только ты мог быть таким придурком, чтобы умудриться одновременно сломать обе руки, — он пожал плечами.

— Технически это было растяжение! — опротестовал Тамаки. — Ты когда-нибудь что-то себе ломал, Кёя?

— Нет. Но однажды у меня был довольно сильный вывих, и я не мог ходить какое-то время. Это было очень давно.

Он заметил, как глаза Тамаки загорелись в предвкушении подробностей. Кёя мало что помнил из раннего детства, но тот случай хорошо отложился в памяти.

— Мне было года четыре или, может быть, пять. Мы были на Карибах, в гостях у кого-то из партнёров отца. У них был частный пляж и всё такое. Акито со своими друзьями собрался посмотреть пещеры и гроты, и я убедил их взять меня с собой, — Кёя зловеще ухмыльнулся. Вообще-то если быть точным, он не убедил, а вынудил брата взять себя в компанию в обмен на молчание о том, что они намереваются ускользнуть с территории без охраны. — Фуюми тоже пришлось пойти, потому что она не хотела оставлять меня с ними наедине, — Тамаки едва не прослезился от умиления при этих словах. — В итоге в пещере я споткнулся и провалился в какую-то расщелину, и всю обратную дорогу они по очереди тащили меня на руках. Они придумали легенду, — продолжал Кёя, — но в конце концов один из друзей Акито проболтался, и их всех наказали за самовольные вылазки. Родители были очень… недовольны, — мягко говоря. Кёя помнил, что его мать устроила ужасную сцену, и в итоге всё переросло в грандиозный скандал между ней, отцом и парочкой жён его коллег. Откровенно говоря, скандалы в его семье не были редкостью в то время. Спустя несколько лет после этого случая его родители развелись, и с тех пор Кёя видел свою мать лишь пару раз в год: на днях рождения или этих ежегодных неловких «семейных ужинах», вроде того, что был на прошлой неделе. Он не собирался вдаваться в такие детали, зная, насколько тема семьи болезненна для Тамаки. — Я несколько недель носил гипс, — подытожил он.

— Это такая замечательная история, — произнёс Тамаки, по его лицу было непонятно, о чём он думает. — Я не знал, что вы с Акито были так близки, — он дразняще ухмыльнулся, имея некоторое представление об их тёплых братских отношениях в настоящее время.

— Мне было пять, — подчеркнул Кёя. — Кстати, я забыл об этом, но Акито просил передать тебе наилучшие пожелания.

Тамаки буквально остолбенел от удивления.

— Не думал, что я ему нравлюсь, — пробормотал он в глубокой задумчивости. — У него всегда было такое лицо, будто рыба сдохла в пруду.

Кёя расхохотался. Он смеялся почти до слёз, не объясняя озадаченному Тамаки, что его так развеселило. Он так давно не делал этого и не ожидал, что ещё способен, потому что в последнее время у него на самом деле не было сил практически ни на что, кроме периодических вспышек гнева в океанах апатии. Очевидно, теория о вампиризме подтверждалась. Он определённо высасывал энергию из своего друга. Но высасывать энергию из неиссякаемого источника — не преступление, потому Кёя совершенно не чувствовал раскаяния. Он не из тех, кто отказывается от любого рода ресурсов, особенно если те сами падают ему в руки.

— Я думаю убедить отца позволить мне вернуться в школу вместо того, чтобы торчать на больничном, — сказал Тамаки. — В этом нет никакого смысла: я всё равно не могу писать, а там мог бы хотя бы просто слушать… И тебе не приходилось бы делать всю эту тяжёлую работу ради меня! — он кивнул на конспекты.

— Это просто ксерокопии, — сухо сказал Кёя, закатив глаза от драматизма. — И я уже записал стоимость бумаги на твой счёт.

Тамаки его проигнорировал.

— Ладно. Не суть. Я просто так скучаю по Орану, по вам, ребята, по клубу и всем нашим принцессам… Даже по Сайто-сенсею!

Кёя скептически поднял бровь.

— Ты ужасный лжец.

Тамаки весело рассмеялся.

— Ладно, ты меня подловил, я может быть и правда немного преувеличил насчёт Сайто-сенсея.

— Я думаю, что знаю как минимум пару человек, которые согласились бы сломать руку, чтобы оказаться на твоём месте и избавиться от него, — заметил Кёя, вызвав у Тамаки ещё один приступ веселья.

— Мне стыдно, что я смеюсь над ним, но Сайто-сенсей действительно не оставляет выбора, иначе пришлось бы плакать, — фыркнул он и замолчал на несколько мгновений. Кёя наблюдал, как задорное выражение на лице его друга быстро сменяется задумчивостью. Тамаки прикрыл глаза, а после снова посмотрел на него с каким-то печальным смирением. — В отличие от меня, ты хороший лжец, Кёя. Но я знаю, что с тобой не всё в порядке, и школа здесь ни при чём.

Кёя замер. Это плохо. Когда Тамаки впадал в такое настроение, отвлечь его было практически невозможно. Он был настойчив и умел докопаться до сути. Кёя почувствовал себя загнанным в ловушку. Он не мог просто продолжать лгать ему в лицо — это всегда было мучительным, а тогда, когда Тамаки уже дал понять, что не верит ему, казалось просто кощунством. Но он не мог просто взять и вывалить на него всё. Он Кёя Отори. Он тот, кто всегда был якорем рациональности в их океане безумия. Он не может позволить себе быть таким жалким.

— Что ты имеешь в виду? — спокойно произнёс Кёя, давая себе время на то, чтобы придумать какой-нибудь способ деликатно ускользнуть.

— Кёя, — начал Тамаки. — Ты правда хорошо держишься. Но я тебя знаю; я знаю, как ты ведёшь себя, когда ты не выспался или много работал, или вроде того. Не так. Это не просто усталость, ты выглядишь измождённым. И зная, насколько ты хорош в том, чтобы скрывать свои чувства, я могу только предположить, насколько тебе тяжело на самом деле. И уже очень давно. Тебя что-то тревожит, и не только я вижу это… Мы не говорили с тобой, потому что ты так очевидно пытаешься всё отрицать, но ты выглядишь хуже с каждой неделей. Мы все… беспокоимся.

Прекрасно. Кёя знал, что Хани и Харухи заметили его ненормальное поведение ещё в прошлом году, но он полагал, что контролирует ситуацию. Очевидно, нет. Пока он ходит и воображает, что всех переиграл, они его обсуждают. Лучше не придумаешь.

— Вам не стоит беспокоиться, — сказал Кёя. Он не мог больше что-то отрицать, не мог врать. Он не мог говорить правду. Он мог защищаться или нападать. Он был Отори, потому выбрал нападение. — Честно говоря, это не ваше дело, Тамаки, и я буду признателен, если оно останется моим.

Тамаки ничего ему не ответил, просто задумчиво посмотрел на него, склонив голову на бок, и они продолжили сидеть за конспектами и разговаривать, словно ничего не произошло и Кёя Отори не был самым бессердечным ублюдком на свете.

* * *

Кёя уныло анализировал в голове все моменты, в которых ему следовало быть более осмотрительным, чтобы избежать разоблачения, но единственным выводом было то, что он бы не смог его избежать в любом случае, потому что, выражаясь словами Акито, «проблемы были написаны у него на лице». А хост-клуб, в конце концов, состоял из экспертов по обнаружению проблем. Он был обречён с самого начала.

Кёя как раз дописывал уравнение, когда Тамаки осторожно поднёс чашку к губам, сделал глоток, а после резко швырнул её об пол.

— Какого хрена ты творишь?! — воскликнул Кёя, поражённый этой дикой выходкой до глубины души.

Тамаки посмотрел на него; глаза — синие океаны безмятежного спокойствия.

— Не ожидал, верно? — спросил он.

— Я не… Что? Кто вообще мог этого ожидать?

Тамаки улыбнулся, терпеливо и мягко, и Кёя вдруг почувствовал необъяснимое волнение и страх, будто он стоит над обрывом, беззащитный перед шквалистым ветром. Он знал этот серьёзный, внимательный взгляд, знал эту улыбку, он уже видел это однажды, давным-давно, в средней школе, когда он впервые был настолько разгневан и подавлен, что потерял самообладание перед посторонним, своим тогда ещё не другом — а кем?.. партнёром? соперником? пешкой?.. Кёя не воспринимал его всерьёз, но именно Тамаки, этот самый большой и нелепый идиот, которого он только видел, произнёс тогда самые важные слова в его жизни, и улыбался при этом точно так же, легко и терпеливо, как какой-то проклятый чёртов мудрец, способный видеть скрытое за дымовой завесой.

— Ты прав, — сказал Тамаки. — Никто не мог этого ожидать. Пойдём, Кёя, я хочу тебе кое-что показать.

Он схватил его за запястье и потащил к окну, такой же уверенный и целеустремлённый, как и всегда. Хватка раненной руки была неловкой и слабой, но Кёя послушно следовал за ним, словно в трансе в своём дежавю.

— Смотри, — сказал Тамаки, выталкивая его на балкон и становясь чуть позади за его плечом.

— На что? Чёрт, здесь холодно. Я заболею, если буду тут торчать.

— Не ворчи, ничего с тобою не случится за минуту, — отмахнулся Тамаки и повторил настойчиво: — Смотри внимательно. Что ты видишь?

— Ничего, — сказал Кёя, но вздохнул, почувстовав тычок в плечо и зная, что Тамаки не отстанет, начал смиренно перечислять: — Небо. Сад. Мне перечислить каждое дерево или так сойдёт?.. — не мог не сказать он, чем заслужил в ответ ещё один тычок. — Служанка куда-то направилась.

— Куда? — спросил Тамаки.

— Откуда я знаю? По делам. Может, какая-то доставка. Там машина за воротами.

— Пусть вернётся, — сказал Тамаки. — Я не заказывал доставку. Отмени её.

— Что? — изумился Кёя, обернувшись и встревоженно уставившись в его лицо. Сначала бой посуды, теперь какой-то бред. — Что ты несёшь? Тебе плохо? Тамаки?

— Со мной всё в порядке, — сказал он. — Не переживай. Но я хочу, чтобы эта машина исчезла. Отмени её — доставку.

— Не смешно. Какое мне дело до этого? Иди и отмени, это твой дом, чёрт возьми!

— М-м-м-м-м-м, — задумчиво протянул Тамаки. — Ты прав. Ладно, — он беззаботно улыбнулся. — Что ещё? Что ты видишь?

— Ничего! — огрызнулся Кёя, не понимая, что он хочет услышать. Он начал раздражаться: он чувствовал себя полным идиотом, говорящим о каких-то идиотских вещах, и поведение Тамаки было непредсказуемым, нелогичным больше, чем обычно, но тем не менее Кёя знал, что у того есть какой-то план. План, которого он не понимает и оттого не может повлиять. Это нервировало. — Солнце светит. Холод собачий.

— А снег?

— Нет снега.

— Почему?

— Что?

— Почему нет снега? — спросил Тамаки серьёзно. — Я хочу, чтобы шёл снег.

— Поздравляю, — сказал Кёя. Тамаки собирался отомстить за то, что он его обидел, и свести с ума, воспользовавшись его нестабильным состоянием? Стоило признать, что попытка неплохая. Он бы поаплодировал такому подлому коварству, если бы не был занят тем, что сжимал пальцами собственную переносицу. — А я хочу, чтобы было вечное лето. Я ухожу.

— Пусть пойдёт снег, — сказал Тамаки, преграждая ему путь. — Придумай что-нибудь. Как ты всегда делаешь.

— Ты издеваешься? — прошипел Кёя, начиная всерьёз злиться. — Или ты ещё и голову повредил? Я, по-твоему, кто, повелитель стихий?!

— Ты не можешь?

Кёя промолчал.

— Почему? — спросил Тамаки.

— С меня хватит, — он выдохнул сквозь зубы и вскинул подбородок. — Отвали, дай мне пройти. Здесь слишком холодно для идиотизма.

Тамаки вновь остановил его, глядя прямо в глаза с предельной серьёзностью.

— Я знаю, что ты не можешь. Но почему? — повторил он, и Кёя поёжился, не от холода, а от того пугающего чувства, будто он стоит на краю, в шаге от падения, в миге от столкновения с чем-то большим и великим. Его злость испарилась; он не заметил, как это произошло. — Скажи мне, Кёя.

Он отвернулся, не в силах выносить этот пронизывающий взгляд. Кёя посмотрел в небо, голубое и яркое. Облачка пара от дыхания поднимались и тут же развеивались в чистом воздухе, прозрачно-звенящем, как звук разбитой чашки, падение которой никто не мог бы ожидать.

Кёя вдруг понял, чего он добивался, его глупый, назойливый, бесценный друг. Ему не стоило удивляться: Тамаки всегда был тем, кто знал и понимал его лучше всех. Лучше, быть может, чем Кёя сам себя понимал. Тамаки владел даром сквозь щиты, доспехи и маски смотреть в самую глубь, видеть чужие страхи, желания и тайны, разрушать клетки чужих сомнений; доставать до чужих сердец. Каждый раз, когда Кёе доводилось испытать это — тогда, впервые в средней школе, или на спортивном фестивале, или сейчас — ему казалось, словно что-то внутри рвётся, выворачивается наизнанку. Он задавался вопросом, бывало ли для остальных это столкновение со своими обнажёнными чувствами таким же мучительно болезненным, как для него.

— Я не могу, — прошептал Кёя, глядя вперёд и в никуда, — потому что это невозможно. Потому что это не зависит от меня.

Ровный голос Тамаки нарушил тишину за его спиной.

— Ты самый надёжный и ответственный человек, какого я только встречал, Кёя. Но даже тебе не под силу контролировать всё. И ты никогда не должен был, ты же знаешь, верно?..

Он, конечно, не был так наивен, чтобы мнить себя всемогущим, но сказать это вслух означало смириться с тем, что он всегда отрицал. Кёя не был фаталистом. Он знал своё место и что мир не подчиняется ему, но привык воспринимать жизнь игрой, правила которой ему хорошо известны. Эта игра не была простой, но и он любил сложный вызов, азарт и высокие ставки. Кёя был умён и осторожен, он просчитывал, строил планы, манипулировал и всегда, всегда выходил победителем. Его жизнь была прямою дорогой, продуманной схемой. Он знал, что будет с ним завтра, через год, через пять лет и пятьдесят. Он окончит школу и университет, обручится с порядочной женщиной своего круга, союз с которой станет взаимовыгодной сделкой и которую он, возможно — если будет достаточно удачлив — сможет полюбить. Он добьётся безоговорочного признания отца и получит вожделенную власть над фамильной империей, которой будет править, преумножая её влияние и капитал, прославляя гордое имя Отори в своих бескрайних амбициях. Он сделает всё возможное, чтобы воспитать детей достойными людьми, и он сделает всё, чтобы уберечь, сохранить и упрочить узы с теми, кто ему важен и дорог: со своею семьёй, с Тамаки, со всеми своими друзьями.

Он чувствовал себя уверенным, спокойным, непоколебимым в этом контроле над жизнью. Кёя видел свои цели кристально чётко и ясно, ему нужно было лишь делать верные ходы тут и там, шагая от точки до точки. На каждый поворотный этап у него был намеченный план, и был запасной план, и ещё один план на случай провала двух предыдущих, и он не сомневался, что сможет придумать сколько угодно ещё. Он сознавал ценность жизни и следил за безопасностью, был осмотрителен, не лез на рожон, никогда не пренебрегал охраной, наблюдал, изучал и своевременно устранял возможные угрозы и помехи — как для себя, так и для тех, о ком он заботился. Он сводил к минимуму все риски, а вероятность вмешательства непреодолимых сил была настолько ничтожна, что можно было не задумываться о ней.

Кёя никогда не предполагал, что тем ударом, что выбьет почву из-под его ног, станет такая пошлая, смехотворная банальность, какая-то нелепая чёртова лестница. Стечение обстоятельств. Несчастный случай. Разбитая чашка, падение которой никто не мог бы предугадать. Кёя не ожидал, что потрясение от столкновения лицом к лицу с безжалостной властью случайности — этой неучтённой переменной в его строгом уравнении, неуловимым джокером в его тщательно продуманной карточной партии — станет таким сокрушительным.

Ему казалось, что весь известный, привычный мир рушится вокруг него, рассыпается, словно песчаный замок. Что путь, который до сих пор был прям и отчётливо видим, изгибается, ломается трещинами и теряется в волнах густого тумана. Ему казалось, что и сам он рассыпается, распадается на куски, едва способный удержать эти ошмётки в жалком подобии единого целого.

Кёя отчаянно вцепился в холодные перила, пытаясь не выдать себя, угомонить дрожь и удержать предательскую, неуместную влагу за закрытыми веками.

— Давай вернёмся, — позвал Тамаки, легко коснувшись его спины. — Тут и правда довольно прохладно.

— Как необычно для января, — проворчал Кёя, сделав глубокий и медленный вдох, чтобы вернуть самообладание.

Он держал спину ровной, а голову — прямо, когда обернулся. Очки всегда были его надёжным способом спрятать выражение глаз от собеседника, и он знал, что в своей ледяной бесстрастности или тихой, сдержанной ярости умеет выглядеть достаточно внушительным для того, чтобы другие люди боялись с ним связываться, расступаясь и не смея задерживать взгляд.

Вся эта подавляющая аура, конечно, не работала с Тамаки, потому что он не был похожим на других, и даже такой, как Кёя Отори, всю суть которого составляло возведённое в ранг искусства притворство, был безоружен перед его сверхъестественной проницательностью. Тамаки всегда смотрел прямо на него сквозь все фасады без страха и колебаний, и едва только Кёя обернулся, как попал в ловушку внимательных глаз — спокойной, тихой синей гавани против его собственного бушующего шторма.

— О, Кёя… — мягко произнёс его друг, не с оскорбительной жалостью или снисхождением, но со всем чутким теплом и участием, которым всегда было переполнено его глупое, доброе сердце. — Ты так устал…

И это стало последнею каплей.

Странно, но Кёя совсем не чувствовал стыда или гнева. В иной ситуации он предпочёл бы умереть, нежели продемонстрировать кому-либо свою слабость, или, скорее, уничтожил бы свидетелей, но Тамаки всегда был исключением из правил, и необходимость удерживать поднятыми свои щиты, которую Кёя испытывал почти всю свою сознательную жизнь, в его присутствии меркла, уступая желанию ослабить оборону, словно его подталкивала к тому какая-то непознанная внешняя сила. Осознание масштабов влияния, что Тамаки имел на людей, приводило Кёю порой в почти религиозный трепет. Он думал, что встреча с этим человеком, возможно, была самым важным, что случалось — случится — в его жизни, и он доверял ему так, как никогда бы не осмелился довериться кому-то другому. Тамаки знал уже так много его тайн, что окончательно сдаться и признать поражение сейчас оказалось до смешного легко, и впервые за все свои семнадцать лет Кёя беспомощно разрыдался в чужое плечо.

* * *

Очнувшись, Кёя обнаружил себя укрытым тонким шерстяным пледом на нерасстеленной кровати Тамаки. Он поморщился, припоминая события. После своей позорной истерики он почувствовал себя таким обессиленным, что почти сразу же отрубился, провалившись в сон. Должно быть, прошло несколько часов, потому что было уже темно. Сам Тамаки сидел перед телевизором — в наушниках, судя по тому, что Кёя не слышал шума. Очевидно, он не включал ни света, ни звука, чтобы не тревожить его покой. Кёя ощутил прилив признательности и почти болезненной неловкости. Нервный срыв не входил в его планы на день; впрочем, отменить было уже ничего нельзя.

По крайней мере рядом с ним был Тамаки — единственный из всех людей, при ком Кёя мог позволить себе подобное унижение. Страшно даже представить, что было бы, если бы это произошло в школе. Одна мысль об этой ужасающей перспективе могла стать поводом для нервного срыва номер два, поэтому Кёя безжалостно вырезал её из своей головы и твёрдо решил делать вид, что не произошло ничего необычного. Он знал, что Тамаки никогда его не осудит и не станет поднимать эту тему.

Однако стоило признать, что Акито был прав. Он не справлялся.

Кёя сел и на мгновение прижал ладони к глазам, собираясь с мыслями. Кожа на его лице была стянутой, глаза опухшими, рубашка — он не привык спать одетым — ощущалась тяжёлой и некомфортной на теле, и он чувствовал себя невероятно усталым физически, хотя на душе был непривычный покой, словно до сих пор туго натянутая пружина немного ослабла, уже не грозясь разорвать его изнутри под жутким давлением. Кёя вдруг понял, что впервые за долгое время не видел кошмаров, и облегчение от осознания этой простой мелочи было почти сокрушительным, будто с плеч его разом упал невыносимый груз. Кёя потянулся к прикроватному столику, где его очки были аккуратно сложены рядом с телефоном и стаканом, наполненным водой.

Посмотрев на время, он чертыхнулся и вскочил. Прошло гораздо больше, чем «несколько часов» — на самом деле был уже поздний вечер. Кёя не помнил, когда вообще в последний раз так долго спал.

— Я должен идти, — пояснил он Тамаки, который поднялся со своего дивана, привлечённый шумом. Тот перевёл взгляд с напряжённого лица Кёи на телефон, сжатый в его руке, и недоумение в его глазах сменилось пониманием.

— Ах. Не волнуйся, я предупредил, что ты останешься на ночь, — произнёс он с ободряющей улыбкой. — Всё в порядке.

Что ж, это объясняло отсутствие пропущенных звонков или сообщений из дома. Кёя выдохнул и опустил телефон в карман. На самом деле он был совсем не против переночевать в поместье Суо. Он чувствовал себя всё ещё слишком эмоционально несобранным, чтобы встречаться с Акито или, тем более, с отцом.

— Спасибо, — искренне сказал Кёя, благодарный не только за это.

— Как ты? — спросил Тамаки. — Хочешь поесть?

Кёя на мгновение задумался, после чего кивнул, игнорируя первый вопрос. Он действительно проголодался.

— Да, было бы неплохо. Я… мне нужно отойти, — он указал в сторону ванной.

— Конечно, — сказал Тамаки. — Я буду на кухне. Спускайся, когда будешь готов. Чувствуй себя как дома.

Он мог бы не говорить этого. Кёя на самом деле чувствовал себя в гостях у Тамаки как дома. Он бывал здесь множество раз, хотя последний, когда он оставался на всю ночь, был довольно давно. Он бы соврал, если бы сказал, что не скучал по этому в глубине души, и он знал, что Тамаки тоже скучает. Второе поместье Суо было красивым, ослепительно элегантным, гостеприимным и одиноким, как его хозяин.

Кёя плеснул в лицо ледяной воды, с отвращением разглядывая человека в зеркале. Он выглядел просто ужасно. Потрёпанный, осунувшийся, с покрасневшими глазами и каким-то тошнотворно скорбным выражением лица. Кёе захотелось ударить это убожество. Он как мог привёл себя в порядок, чтобы вернуть себе остатки достоинства.

Он застал Тамаки расставляющим на столе кучу тарелок: там был был суп, какое-то мясо, ваза с фруктами и прирожными — гораздо больше, чем они могли бы съесть даже вдвоём, а судя по единственному набору приборов, Тамаки не собирался присоединяться.

— Я не уверен, что ты хочешь, поэтому взял всего понемногу… — объяснил он. — Ты пропустил ужин, но я попросил слуг оставить кое-что для тебя. Надеюсь, я достаточно хорошо его разогрел, я…

— Всё в порядке, Тамаки, — Кёя мягко оборвал его суетливую болтовню. Откровенно говоря, он был настолько голоден, что съел бы что угодно насколько угодно холодным. Тамаки улыбнулся и сел напротив, прихватив пару слив.

— Что? — спросил Кёя, заметив, что Тамаки странно наблюдает за ним, пытаясь быть скрытным, но становясь от этого ещё более заметным. — Ты подсыпал сюда яд и теперь ждёшь, пока он подействует?

Он смущённо отвёл глаза.

— Конечно нет, я просто… Ты так похудел. Я думал… думал, может быть, у тебя какие-то проблемы, ну, ты знаешь… — его рот захлопнулся, а на лице застыл какой-то мучительный страх и мольба.

Кёя на секунду замер с вилкой у рта, переваривая услышанное. Что ещё о нём могли подумать?.. Боже, слишком много унижения за один день. Он медленно отложил вилку и произнёс чрезвычайно убедительным тоном, желая полностью внести ясность в этот вопрос раз и навсегда:

— Нет. Нет! У меня нет проблем, Тамаки… не такие. Я просто… пил слишком много кофе в последнее время.

Тамаки не понадобилось многого, чтобы сложить два и два.

— Значит, хорошо, что я не стал тебя будить на ужин… — он помолчал какое-то время, а потом сказал: — Я понимаю, что ты не хочешь рассказывать, Кёя, и я не буду спрашивать. Но я хочу, чтобы ты помнил: если ты захочешь поговорить, не важно, о чём, я всегда готов тебя выслушать. И мой дом открыт для тебя в любое время. Я знаю — ты никогда не сдаёшься, но пожалуйста, пообещай, что твоя гордость не встанет выше… тебя.

Кёя молча кивнул. Ему нечего было сказать.

* * *

— Кёя! Иди сюда, ты должен помочь мне убрать это стекло, — Тамаки расселся на полу и ныл, пока Кёя демонстративно переключал каналы телевизора и делал вид, что не слышит его. Тамаки одолжил ему свою одежду, и Кёя с облегчением сменил помятую школьную форму на простую футболку и мягкие штаны. Он впервые за несколько недель был более-менее отдохнувшим, он был сыт, ему было уютно, и последнее, что, чёрт возьми, ему хотелось сейчас делать — это ползать по полу и собирать мусор, как какой-то простолюдин.

— Кёя! Кё-о-о-о-я!

— Твоя фамилия Суо. В твоём доме три горничных, не считая других слуг — оставь грязную работу тем, кому за неё платят, — равнодушно откликнулся он.

— О чём ты говоришь! — воскликнул Тамаки. — Это просто неуважительно — вынуждать кого-то из них убирать стекло, которое я разбил намеренно! Я прекрасный благородный джентльмен, а не какой-то… тиран-самодур!

— Ну и убирай тогда сам, не понимаю, при чём тут я, — Кёя пожал плечами.

— Я сделал это ради тебя! — он театрально откинул голову и приложил руку ко лбу. — Я верил, что это лишь грязная ложь и клевета, но неужели всё это время слова близнецов были правдой, и у тебя действительно нет души?.. Как ты можешь быть таким жестоким, когда мне как никогда нужна твоя поддержка… У меня сломаны руки!..

— Для такого страдальца ты слишком много болтаешь, — Кёя закатил глаза, но всё же поднялся, потому что знал, что рано или поздно он всё равно сдастся и сделает то, что просит Тамаки. Это всегда была заведомо проигрышная битва для любого, кто имел с ним дело.

— Это была хорошая чашка, — сказал Тамаки, заметив, как Кёя подозрительно разглядывает крупный осколок стекла, слишком толстого и мутного, чтобы иметь место в этом доме. — Я купил её осенью в том простолюдинском магазине… Кёя, ты знал, что у бедняков есть специальные магазины, где все товары стоят по триста йен?! Это просто удивительно, мы должны сходить туда вместе в следующий раз, я уверен, тебе это понравится! Это специальная хитрая уловка, чтобы простолюдины, глядя на действительно дешёвые товары, покупали всякие ненужные вещи по завышенной стоимости просто потому, что они лежат рядом! Харухи объяснила мне это, когда показала этот магазин… Представляешь, что-то может стоить триста йен, и при этом всё равно считаться завышенной стоимостью!

Он был таким очаровательно очевидным даже просто произнося её имя, всегда с бесконечным восторгом и нежностью, и Кёя не мог удержаться от ухмылки.

— Харухи показала, значит?.. И ты пожертвовал что-то настолько ценное? — протянул он, не особенно надеясь, что намёк достигнет цели, но всё равно давая себе волю немного подтолкнуть его в нужном направлении.

Он не ожидал получить в ответ такой оглушающе серьёзный взгляд.

— Конечно. Ты мой лучший друг, — просто сказал Тамаки.

Для него это всегда было просто — быть честным и искренним, легко и открыто говорить о самых сложных вещах. Кёя не мог не думать о том, каким великим и страшным даром он обладает — иметь преданность этого человека, который был всем, чем не был он сам.

— Я боялся, что ты умер, — вдруг признался Кёя, неожиданно даже для себя самого. «Я не знаю, что бы я делал без тебя», хотел он добавить, но промолчал, конечно — потому, что Король теней не был тем, кто способен произнести что-то настолько сентиментальное, а Король драмы не был тем, кому стоит слышать подобные вещи.

— Мне жаль, — мягко сказал Тамаки, умудряясь вложить в два слова смысла не меньше, чем в одну из своих типичных пространных, красноречивых тирад. — Но не стоит беспокоиться о том, что могло бы случиться. Прямо сейчас всё хорошо, верно?

Кёя скептически хмыкнул. Конечно, это была типичная философия Тамаки. «Жить здесь и сейчас и радоваться каждому дню». Ни для кого это не было новостью.

— В жизни могут произойти… разные события, — продолжал он. — Плохие, хорошие. Я не имею в виду, что нужно быть покорным и беспечным — и ты не сможешь, даже если постараешься, ты ведь Кёя Отори, самый хитрый и дальновидный человек, которого видел мир, — он подтвердил свои слова торжественным кивком. — Но я думаю, что сожалея о том, что уже ушло в прошлое, можно упустить новые, по-настоящему важные вещи в будущем. И это было бы так обидно, правда?

Кёя знал, что в отличие от него, Тамаки действительно сталкивался с потерями. Кёя помнил приветливую, ослепительную улыбку, сияющий взгляд Тамаки в тот день, когда он впервые его встретил. Тогда он не знал — и не мог представить, что это был взгляд человека, который только что пережил большую утрату. Что это была улыбка того, кто принял тяжёлое решение и кто делает первый шаг на чужой, неизведанной, недоброй земле. Что уверенная рука, которую он пожал, была рукой человека, чья жизнь была перевёрнута, разрушена и собрана заново. Кёя, с высоты своей слепой спеси, презирал его, не подозревая, что презирает самого стойкого, самого светлого человека, того, кто не только не поддался ударам, но осмелился быть счастливым, и много более того — был способен на прощение и помощь другим.

Тамаки умел находить гармонию в хаосе, быть может, потому, что с самого детства привык мириться с тяжестью неопределённости: со сложными обстоятельствами его семьи, с нестабильным здоровьем матери. Он и сам был воплощением хаоса: порывистым, импульсивным, эмоциональным вихрем чистой сияющей энергии. Кёя не думал, что когда-либо сможет понять его оптимистичный образ мыслей. В нём не было ни такого жизнелюбия, ни такой гибкости. Кёя всегда считал себя сильным, но сейчас чувствовал, что он ничтожно мал и жалок перед развезрнувшейся перед ним огромной, пугающей, неуправляемой неизвестностью.

— Вы помогли мне, ребята. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить вас за это, — сказал Тамаки.

— Харухи и Мори помогли. Тебе не за что быть мне благодарным. Я ничего не сделал, — монотонно поправил Кёя, не позволяя ни капли горечи просочиться в голос.

— Это не так, — Тамаки нахмурился и замотал головой. — Ты был рядом. Этого достаточно.

Кёя смотрел, как медленно выступает кровь из тонкого пореза на его пальце там, где он неловко схватился за очередной кусочек стекла. Когда капля собралась достаточно большой, она потекла вниз, расплываясь тонкими узорами по линиям на сгибах суставов. Понаблюдав за этим несколько секунд, он смазал след большим пальцем и сжал ладонь в кулак.

— Тамаки, — заявил он внезапно, потому что эта мысль только что пришла в его голову, словно какое-то обрушившееся на него откровение, и у него не было достаточно времени, чтобы успеть удержать её за зубами. — Я не буду изучать медицину. Мне всё равно, что скажет отец. Я… не хочу.

Тамаки даже не был удивлён такой резкой сменой темы. Его лицо озарила яркая улыбка.

— Я на самом деле никогда не думал, что тебе это подходит, — сказал он. — Я имею в виду… ты всегда выглядишь таким счастливым, когда считаешь деньги в своей зловещей чёрной книжечке.

— Знаешь, Кёя, вообще-то это почти оскорбительно, предполагать такое; конечно, я бы не мог позволить себе умереть так никчёмно… — произнёс Тамаки с драматическим укором чуть позже, когда они убрали, наконец, всё проклятое стекло (Кёя не упустил возможности обратить внимание на то, что Тамаки всё равно придётся стать тираном и эксплуатировать горничную, потому что хоть они и собрали куски, повсюду всё равно осталась мелкая стеклянная крошка; в ответ на это Тамаки надулся). — Такие выдающиеся люди, как я, погибают в блеске славы, совершая благороднейший подвиг, или достойно уходят, прожив долгую жизнь, полную великих свершений и праведных дел… Заставляя чужие сердца трепетать в благоговейном восторге, — мечтательно рассуждал он, приложив руку к груди и погрузившись в свои нелепые фантазии. Это было бессмысленно, катастрофически глупо и полностью в духе Тамаки, и Кёя на секунду вытаращился на него в недоумении, прежде чем осознать, что этот до боли знакомый самовлюблённый бред — именно то, чего ему сейчас не хватало, чтобы разрядить обстановку после ужасно длинного, напряжённого дня.

— Ты такой идиот, — пробормотал Кёя, прикрыв глаза и чувствуя, как его губы сами собой растягиваются в слабую улыбку. Боже, он так его любил.

* * *

Тамаки настаивал, что раз уж «Кёя наконец-то почтил своим присутствием его скромный ночлег», то они просто обязаны провести время продуктивно и смотреть фильмы всю ночь. Кёя сильно сомневался, что Тамаки сможет выполнить свои амбициозные планы — он был жаворонком в самом худшем смысле этого слова, тем, что пробуждается с первыми лучами солнца и распевает свои проклятые песни, пока все нормальные живые организмы заслуженно отдыхают. То, что сейчас была полночь, а он всё ещё не спал, было само по себе чудом. Но так как спорить с Тамаки было бесполезно, Кёя просто согласился, при условии, что они будут сидеть в кровати и смотреть кино с ноутбука — потому что Кёя якобы устал и у него болит спина. Что было, конечно, абсолютным враньём от первого до последнего звука.

Их вкусы почти не совпадали. Тамаки не любил триллеры, а Кёя терпеть не мог мюзиклы, романтические комедии и исторические сериалы, от которых Тамаки был без ума. Драмы были неплохим компромиссом, но просмотр драмы вместе с Тамаки неизбежно превращался в олимпийский заплыв в океане его слёз, и хотя обычно Кёя был не против столкнуться с проявлениями чрезмерной сентиментальности своего друга ради хорошего фильма, сегодня он был категорически не готов снова иметь дело со слезами — чьими бы то ни было. В конце концов они выбрали иностранный фильм про мальчишку, по степени злокозненности претендующего на место третьего брата для Хикару и Каору, и двух грабителей, которым не посчастливилось столкнуться с этим исчадием ада.

Тамаки, как бы отважно он ни боролся с усталостью, как и ожидалось, не дотянул до окончания фильма и уснул, свесив светловолосую голову на грудь. Кёя ухмыльнулся своей предусмотрительности и переложил бессознательное тело в горизонтальное положение. Накрыв Тамаки тем же пледом, под которым недавно спал сам, он закрыл ноутбук и направился в приготовленную для него комнату, настолько знакомую, что он уже мог бы считать её своей.

Кёя не спал до утра — не только потому, что не хотел снова иметь дела с кошмарами (он не был наивен, чтобы воображать, что они так легко испарятся раз и навсегда), но и потому, что уже выспался днём. Он читал книгу (очевидно, что-то из коллекции Тамаки, потому что это был просто невероятно тошнотворный сентиментальный роман и некоторые страницы были волнистыми; Кёя мог легко представить, как над ними безутешно рыдали), но мысли его витали вдалеке от сюжета.

Он думал о том, что воспользуется советом Акито. Ему, вероятно, стоило сделать это уже давно.

* * *

— Прекрасная принцесса, пожалуйста, примите этот скромный дар в знак моей вечной преданности, — Тамаки Суо преклонил колено и протянул в дрожащую ладонь задыхающейся от восторга девушки маленькую деревянную коробочку с выгравированном на ней её именем и драгоценной стеклянной новогодней снежинкой внутри — настоящее произведение искусства.

Большая часть этих коробочек, что с прошлого года дожидались своих владелиц, уже была роздана. Оставалось ещё несколько для тех, кто не смог посетить клуб в последние два дня.

Кёя Отори был чрезвычайно доволен. Популярность Тамаки после его отсутствия и последующего возвращения взлетела до просто небывалых высот. Конечно, по нему все скучали, но лангета на его правой руке сыграла не последнюю роль в стремительном увеличении доходов хост-клуба. С ней он был не просто великолепным королём — он был великолепным поверженным, страдающим королём, и девушки просто взбесились от восторга.

Ренге сказала: «Я же говорила!»

Хикару предложил потянуть соломинку, чтобы определиться, кого следующего нужно будет скинуть с ёлки, чтобы удовлетворить ненасытную сущность верховного повелителя демонов, почуявшего запах кровавых денег.

Кёя сказал, что слишком частое повторение одной и той же темы — это отвратительная бизнес-катастрофа, поэтому он отложит эту идею до следующего года и позаботится о том, чтобы нужная соломинка досталась именно тому, кто её заслуживает.

Тамаки сказал, что это отвратительная бизнес-катастрофа, потому что только он должен быть уникальным, единственным и неповторимым, ведь он король клуба и самый красивый человек в этой комнате (после Харухи).

Хани сказал, что он тоже не против быть уникальным и предложил скинуть с ёлки всех, кроме него.

Каору сказал, что он уходит из клуба и из Орана и переводится в академию Святой Лобелии.

Харухи сказала, что богачи совсем обезумели и она больше и пальцем не пошевелит, даже если их всех скинут с токийской телебашни.

Мори ничего не сказал.

Кёя Отори спокойно смотрел на мигающую цветными огнями ёлку, не испытывая прежнего ужаса. В конце концов, в клиниках Отори работали исключительно профессионалы. Ёлку до сих пор не убрали: Тамаки заявил, что то, что они пропустили Рождество в клубе в прошлом году, ничего не значит, кроме того, что оно переносится на январь. Никто ему не возразил, потому что слово президента клуба закон и потому, что с его возвращением они действительно чувствовали своего рода Рождество — когда вся их семья наконец-то собралась вместе, в родном доме музыкальной комнаты номер три.