Конец забвения (джен)

На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором ещё никто не был положен.

Евангелие от Иоанна, Глава 19, Стих 41

Небеса не разразились громом и молниями, когда ладони и ступни его прибили к наспех сколоченному кресту. Земля не разверзлась, не дрогнула, когда последний вздох сорвался с его пересохших губ, покрытых корками запёкшейся крови. Дрожала только Мария — дрожала, стонала, выла, вырывалась из утешающих объятий Симона и билась почти в агонии, невольно вытирая льющиеся нескончаемым потоком слёзы об одежду мятежного апостола. Чего ещё ждать от продажной женщины, привыкшей являть своему зрителю ровно те чувства, каких он от неё ждёт? Чего ещё ждать от искренне любящей женщины? «Я не знаю, как мне быть, как его любить...» Не знаешь, Магдалина, но лелеешь нежность к нему в своём сердце, хоть любишь не как Учителя, а как мужчину, лучшего и добрейшего из всех, что были в твоей жизни.

Что ты, когда есть ученики. Пётр, Иоанн, Иаков! Оплакивают они Иисуса из Назарета, своего учителя, и снимают с креста его бездыханное тело. Каждый норовит прикоснуться к нему ещё раз, в самый последний, как они думают, раз. Но на сколько хватит их горя? Слёзы их чисты, но в умах всех одиннадцати одна и та же мысль: описать бы, увековечить, передать этот день и этот час потомкам на бумаге. Написать Евангелие. Рассказать об Иисусе ту правду, что им известна. И о себе не забыть, конечно. «Пишем мемуары — впечатлений вдосталь, чтоб потом не забыли о тебе», так ведь, Иаков? Иоанн? Пётр?

Трижды отрёкшийся Пётр вернулся и горько вздыхает теперь. Куда же делись трижды сказанные им слова «я его не знаю»? Развеялись по ветру, смылись слезами, но не исчезли, не забылись. Каждый апостол напишет их, в каждом Евангелии, и слова отречения будут прожигать рукописи правдой.

Разбредутся апостолы по миру, чтобы слово нести учителя своего — проверка, как хорошо усвоили они его уроки. Славно быть избранником небес, но исполнят ли они то, что им уготовано? Скорее, посеют ещё больший раздор среди людей. Симон, желающий восстания, Фома, сомневающийся во всём, — что смогут они передать из его заветов ныне живущим и их потомкам?

Мария всё плачет, гладит щёки Иисуса, убирает грязные пряди волос с его светлого лика. Болезненный стон вырывается из её рта. Так в объятиях женщины и остаётся его тело, а над ними, склонив голову, нависает проклятая тень.

Выброшенное на улицах Иерусалима серебро жжёт ладони. Что три слова отречения против трёх десятков монет? Петру, отступившему, струсившему, откроются врата Царства Божьего. А сребролюбцу уготована преисподняя.

Кровавые деньги, я не хотел их брать. Видит Бог, не хотел. Не хотел, чтобы всё закончилось так. Слышишь, Господь? Ты знаешь это, знаешь!

Назарета гордый сын лежит пред Иудой, недвижимый. Грудь его не вздымается больше, кожа посерела — смерть настигла Иисуса, забрала в свои объятия, но тенью он так и не стал. Ведь не может стать тенью тот, кто всегда был светел и одним касанием изгонял из людей мрак. Не может и не должен.

Моя вина, что он умер. И твоя, Господь, тоже. Кровь его на моих руках, руки и ноги мои жгло нестерпимо, когда гвозди вгоняли в его ладони и ступни. Но ты, ты и только ты хотел для него такого исхода. Ты пожелал, чтобы сын твой умер в мучениях — и он умер. В одиночестве и позоре, ради тех, кто отправил его на казнь, и тех, кто оставил его, не вступился, и тех, кто покорно следовал каждому его совету, даже самому самоубийственному.

«Уберите мечи...»

Для меня ты уготовил роль предателя, и я испил эту чашу до дна. Никогда не мечтал я о славе, но венец её навсегда останется на моей голове, ибо кто забудет продажного Иуду, Иуду-сребролюбца, Иуду, предавшего поцелуем? Все будут говорить: «Он предал Сына Божьего, послал его на смерть ради горстки монет! Он не заслуживает прощения!»

Не заслуживает. Но только мы с тобой знаем, да, Боже? Только мы с тобой знаем, почему.

Я предал, послал на смерть лучшего из людей. Ради него самого, ради апостолов, чьи головы полны небом, а о земной жизни уже и не думается. Убей я его лишь потому, что такова твоя воля... Но я убил его потому, что хотел спасти. Убил из любви, не из корысти или зависти.

Вот он, лежит передо мною. Он может воскреснуть, почему бы и нет? Если на то будет твоя воля. Да и Мария уже не плачет так громко, смотрит на небо и улыбается — знает то же, что знаем мы с тобой. Но человеком Иисусу уже не быть, разве нет? Никогда не излечить ему стигматы, не скитаться ему по земле без нимба святости над головой, зато с друзьями и надеждой на следующий день, и во всём этом повинны лишь мы с тобой. Точнее, я один. Ты покинул меня, умыл руки. А мои уже не отмыть.

Ждёт ли фарисеев твоё царство? Едва ли. Но и моя участь их не постигнет. Им нет дела до него. «Что ты рыдаешь, наш бедный Иуда? Долг так блестяще ты выполнил свой». Они захотели его смерти, они натравили на него толпу и склонили Пилата в свою сторону. Но спустя столетия вспомнят ли простые, грешные люди их имена? Хоть одно?

А моё имя, Боже, моё имя сотрётся ли из памяти людской?.. Ответь. Ответь же!

Нет. Меня будут помнить, как будут помнить его. Спаситель и предатель. Слишком большая плата за один поцелуй.

Если б Ты пришёл не вчера, а сегодня...

Настал конец забвения.