Где ее встретить и в ком угадать (гет)

По институту одно время ходила карикатура — Надя Клюева склонилась над чем-то вроде стиральной машинки со множеством кнопок и заталкивает в нее большое красное сердце. Подпись гласила: “НАДЕЖДА ПОБЕЖДАЕТ ЛЮБОВЬ”. Анонимный художник изобразил Надю так похоже, что она даже не обиделась. Когда листочек с карикатурой наконец добрался до Нади, та посмотрела на него задумчиво и сказала с вызовом:

— А что, может быть, и побеждает.

Больше карикатур про Надю не рисовали. Она (с этими ее серыми кофточками, грузноватой фигурой, упрямо-детским взглядом на жизнь, с чудо-машиной этой дурацкой) вообще была настолько легкой мишенью для насмешек, что смеяться было неспортивно, неправильно как-то. Ее демонстративная безоружность обезоруживала.

Уважением к Наде проникались против воли. “Обаяние замедленного действия” — так определил это Витя Ковров, и все с ним согласились. Неяркая Надя каждый день ослепляла НУИНУ постоянством восходящего солнца — когда, потупившись и спрятав руки в карманы пальто, быстро шагала к институту, когда раньше всех брала ключи от кабинета и позже всех их сдавала, когда придирчиво и подолгу глядела на электросхемы, когда ровно в тринадцать ноль-ноль бегом спускалась по лестнице в подвальчик, помахивая теннисной ракеткой.

— Клюева, по вам часы можно сверять, — отметил как-то Киврин, столкнувшись с ней на лестнице.

— Сверяйте, — разрешила Надя. — Я за это денег не беру.

Пока мечта не звала ее назад в лабораторию, она раскатывала в пух и прах Коврова с Аленой (эти обычно играли на пару), а потом все так же бегом поднималась обратно.

Еще Надя была всеинститутский ангел-хранитель влюбленных, потому что долгая работа со случайностями и закономерностями развила в ней интуицию на уровне ясновидения. Подкрепленная формулами Надиного же авторства, эта интуиция приобретала неумолимость научного знания. К ней шли на поклон трепетные аспирантки, которые жаждали знать свою совместимость с тем или иным лицом, и, если Надя была не очень занята, она могла по дате рождения и цвету глаз просительницы набросать график (когда утешительный, а когда и не очень).

Признавать границы своих возможностей она тоже не стеснялась.

— Не знаю, и точка, — говорила она, нахмурившись. — Данные неинформативные. Что это значит — “видела в трамвае один раз”? Так никакую кривую не построишь.

— Ну Наденька, ну хотя бы полграфика, хотя бы вчерне!..

— Ничего не могу поделать, хорошая моя. Это наука, а не самодеятельность, — разводила руками Надя.

Просители тоже бывали, хоть и реже, и им тоже приходила на помощь Надя Клюева (если, конечно, могла). Весь НУИНУ как-то целую неделю пересказывал друг другу такую притчу: Витя Ковров (то ли в шутку, то ли всерьез, то ли все сразу) позвал Надю в кино и вроде как даже надеялся на положительный ответ, но она отчего-то заспешила к прототипу своей чудо-машины, защелкала рычажками и застучала кнопками, а потом повернулась к Коврову и, не глядя ему в глаза, сказала, чтоб он придержал это предложение до вторника и повторил, если не передумает. А во вторник у Коврова произошла какая-то судьбоносная встреча — как ни странно, тоже в трамвае — и к Наде он явился только затем, чтобы попросить прощения. Покровительница влюбленных великодушно его простила. У нее было много времени, чтобы подготовиться к этому жесту.

— Так она действительно работает? Машина? — жадно допытывался Сатанеев, впившись глазами в змеящуюся по Надиному столу перфоленту. Надя торопливо накрыла ее каким-то чертежом.

— Не машина, а прототип, — насупившись, сказала она. — А о степени его успешности пусть Иван Степанович судит по моим отчетам. Вам что, про Виктора насплетничали? Это просто совпадение. Не хотела я с ним идти, вот и придумала, как отнекаться.

— Наденька, — заискивающе улыбался Сатанеев, будто хотел обманом выманить у нее конфетку. — Отчего вы так скрытны? Это просто не по-товарищески, это вредит, так сказать, науке, это индивидуализм.

Наденька была неприступна. Щедрая на помощь, она была совершенно не находка для шпиона. Сатанеев, у которого в чудо-машине был свой интерес, быстро в этом убедился. Он всегда уступал Наде дорогу в коридоре, едва завидев, потому что по институту она ходила тоже потупившись, но быстро и неостановимо, словно поезд.

Волей-неволей и Сатанеев поддался этому неуклюжему очарованию. Если Надя поднимала взгляд, то в этом взгляде отражалась ее далекая мечта. Глаза у нее были ничего, кстати, синие, как зимний рассвет — это он со временем тоже признал.

Когда заколдованная Алена возжелала расформировать Надину лабораторию, Сатанеев вдруг заробел перед этим требованием сильнее, чем перед необходимостью прыгать в котел. Температуру можно было перехитрить, Надю — нельзя.

— Только учтите, что я буду бороться, — сказала Надя, сверкнув глазами исподлобья. — Хотите расформировывать — пожалуйста, это по вашей части. Но проект закрыть не дам. И на вас управа найдется.

Она была как камень, который не обойдешь и не объедешь. Она требовала говорить на одном с ней языке, а этого-то языка полиглот Сатанеев не знал.

— Надежда, — строго сказал он. — Зачем это вы все утрируете? Перейдете под начало Алены Игоревны, зато сможете полностью сконцентрироваться на своем… проекте.

— Она его прикрыть хочет, а вы и рады стараться.

Но Сатанеев вовсе не был рад стараться. Надя нервировала его, как студента-должника нервирует вид зачетной книжки.

— Поймите, — понижал он голос, — Алена, м-м, Игоревна скоро уйдет на другую должность, это дело практически решенное, и тогда ее лаборатория достанется вам. Там и сотрудников побольше, и финансирование совсем другое. Разве не заманчиво?

— Я со своими расчетами пока справляюсь без чужой помощи, благодарю покорно.

— Но это пока!..

— А я далеко и не загадываю.

— А у меня другие сведения на этот счет, — хищно сказал Сатанеев. — Послушайте, может быть, вам тесно в нашем институте? Не хватает размаху?

— Намекайте сколько угодно. У меня, в отличие от некоторых, диплом инженера-конструктора, а не ведьмы. Проживу.

— Это, позвольте, был камень в огород Алены Игоревны?..

— Да не любит она вас, Аполлон Митрофанович, — устало бросила Надя. — Уж мне-то поверьте.

На новогоднем вечере, уже после проклятого провала с проклятой палочкой, Надя единственная догадалась, что он намерзся чуть ли не насмерть и натерпелся страху тоже чуть ли не насмерть. Сатанеев сперва залпом выпил стакан горячего чая, который ему протянули чьи-то мягкие всепрощающие руки, а потом понял, что это Надежда Клюева, победительница любви, снизошла до него.

— Зря вы это все, — тихо сказала она. Во всеобщем галдеже он ее почему-то услышал. Она приняла стакан из его дрожащих ладоней, посмотрела своим наполненным рентгеновским взглядом, покусала губу. Сатанеев знал, как он сейчас выглядит в этих глазах. Потом Надя на что-то решилась и сказала:

— Пойдемте-ка со мной, Аполлон Митрофанович, — и сунула руки в карманы неизменного белого халата, который накинула даже поверх новогоднего платья. — Я вам хочу что-то показать.

И Сатанеев, оглушенный, вымокший в снегу и глубоко несчастный, пошел за ней. Полутемная лаборатория встретила их мерным гудением работающего прототипа чудо-машины. Надя щелкнула выключателем.

— Иван Степанович советовал назвать ее “Надеждой”, но, мне кажется, он шутил, — сказала она. — Да и глупо это как-то. Я во всех отчетах называла ее ИРИСом, а про себя — “ириской”.

Машину, которую Надя всегда так ревниво прятала от посторонних глаз, она теперь показывала ему, и не было этому никакого объяснения. Внешне прибор выглядел самым обычным образом: клавиатура, монитор, кнопочки какие-то. Сатанеев поводил своим острым носом, словно хотел что-то учуять, но так ничего и не понял.

— Измеритель расстояния до известного соулмейта, — растолковала Надя.

— Кого, простите?..

— Термин пришлось позаимствовать, — извиняющимся тоном сказала она. — В русском языке короткого слова для этого явления пока нет. Это такой… Ну, как бы вам объяснить? Родная душа, но на самом деле намного, намного больше. Это человек, который на данном этапе вам подходит на все сто процентов и, если все хорошо сложится, будет подходить и дальше.

— Предназначенная любовь, что ли? — осипшим голосом спросил Сатанеев.

— Ну, я такими словами не разбрасываюсь, — отвела взгляд Надя, но смешинку в ее глазах он успел увидеть. — В такого человека можно и не влюбиться, но нуждаться в друг друге эти двое будут очень сильно. Это, понимаете, больше, чем влюбленность. Это совместимость плюс необходимость, помноженная на невероятные возможности совместного роста…

И она говорила об этом так просто, как будто второпях!.. Сатанеева обожгла острая, как кипяток за шиворот, зависть, и вдруг он увидел ее и себя со стороны, и понял, почему видение белого Надиного халатика в коридорах НУИНУ всегда так мучило его. При всей своей приземленности она была недосягаема и неуязвима. Ее простота была простотой шпаги, направленной в грудь. Вся Надя Клюева, от ее серой макушки до пяток в стоптанных туфельках, была вызовом — смотри, как можно жить, не хитря.

— А почему “известного”?

— Поиск работает только в том случае, если объект уже знаком со своей родной душой, — сказала Надя. — Иначе получается слишком много вариантов, слишком много переменных… Вот поэтому я и не кричу на всех углах про Ириску. По мне, так никакое это не открытие. Люди и безо всякого прибора поймут, что встретили свою судьбу, надо только смотреть повнимательнее. Я думала, что сделаю ее компактнее, тогда можно было бы использовать для поисковых работ — ну, знаете, в лесу или при завалах в горах…

— Зачем вы мне это сейчас рассказываете? — не выдержал Сатанеев. — Отчет репетируете?

Надя посмотрела строго.

— Алена была не для вас, — наконец сказала она. — Просто не для вас, и все. Так бывает. Это больно, обидно и не скоро забудется, но так бывает. Вы знаете, я когда увидела, что у Вити все по нулям, то чуть не заплакала… Я-то думала, что Ириска покажет три метра между нами, а получалось, что он вообще свою судьбу еще не встретил. Значит, точно не я.

Они помолчали еще немного. Надя нервно перебирала пальцами выбившуюся прядь волос. Ириска гудела.

— А на себя вы не можете погадать? — спросил Сатанеев (просто чтобы что-то спросить).

— Это не гадание, это наука, к тому же точная, — нахмурилась Надя. — Нет, не могу. Оператор не может быть объектом.

— А на меня?

— Могу. Я, собственно, для того вас и позвала. Не обижайтесь, но в случае с Аленой вам еще очень повезло, только вы это не сразу поймете.

И она начала быстро-быстро вбивать в Ириску данные: имя, рост, дата рождения, фаза луны. Данных было много, и не все из них как будто были по делу, но Надя хранила на лице крайне серьезное выражение. Потом повернула какой-то рычажок.

— Вот, глядите, — сказала она. — “Аполлон Митрофанович Сатанеев”, год рождения…

— Опустим.

— А здесь должно быть расстояние, если… Если вы, ну, уже знакомы.

Надя запнулась. Оба они уставились на монитор.

— Ноль пять? Ноль пять чего?! Километра?!

— Она выдает расстояние в метрах, — сказала Надя, обернулась на Сатанеева, потом зачем-то посмотрела себе под ноги и отпрыгнула от стола. Ириска немедленно отразила это движение в цифрах.

Надя схватилась за голову, потом бросилась обратно к Ириске, склонилась к клавиатуре и снова начала что-то печатать.

— Простите, пожалуйста, Аполлон Митрофанович, ради Бога, я не знаю, что на нее нашло, честное слово, не знаю! Она никогда не барахлила, может, магнитная буря… У меня тут аспирантка вчера возилась, наверное, переключила что-то… Я сейчас же ее перезапущу, тут ошибка какая-то, должно быть…

Сатанеев не слушал Надю. Он смотрел на ее пунцовую щеку, на золотую от лампы прядь волос, спадающую на лоб, на ее мягкие и всепрощающие руки — смотрел так, как смотрят на восход солнца.