Неустойчивое равновесие (джен)

Ранним морозным утром 1880 года я шел домой, на Монтегю-стрит.

Грязный, припорошенный угольной пылью снег под ногами в свете фонарей казался зеленоватым. От этого специфического оттенка в ушах нарастал звон, однако я старался не переступать границу тени: она шевелилась и тянулась к теплу.

Ночь выдалась нелегкой, и я страшно устал. Пациенты прибывали и прибывали: с течением времени имя доктора Уильяма Гарнера, которым я представлялся, обретало какую-никакую известность среди низшего слоя населения. Я предвидел скорую необходимость снова менять личность и род занятий, но пока продолжал ночами врачевать, как мог, инфлюэнцу, вызванную морозом гангрену и последствия приема сомнительных зелий.

Порой попадались «безнадежные». Чаще всего это оказывались пойманные на горячем мелкие воришки и карманники, подвергнутые допросам по последнему слову полицейской методики. С разумом и телом, истерзанными пытками, они были бы готовыми пациентами Бедлама, если бы их уже не выпили досуха, сделав бесполезными для особ королевской крови.

Я каждый раз с содроганием ожидал увидеть среди них знакомое лицо с ястребиными чертами.

Небо постепенно светлело, но багровый свет луны по-прежнему лился сквозь разрывы в плотном одеяле тумана и смога. Луна сопровождала меня, луна уже не один месяц заменяла мне солнце — с тех самых пор, как мы с моим другом вернулись в Лондон и снова переменили образ жизни на ночной.

Прежде чем свернуть на Монтегю-стрит, на которой мы обретались последние несколько дней, я бросил взгляд по сторонам. К счастью, в столь ранний час улицы были благословенно пусты.

* * *

Чтобы подняться на второй этаж дома, требовалось обойти многочисленные ловушки, на изобретение которых мой друг в редкие минуты скуки был поистине неистощим. Но зато единственный взгляд на них дал мне понять, что со вчерашнего вечера сюда никто не заходил.

Успокоенный этим достаточно, чтобы позволить себе столь нужный сон, но недостаточно, чтобы потерять бдительность, я отправился в дальнюю комнату. Ее мы превратили в спальню, кое-как уместив туда две кровати и небольшой столик.

…Шаги на первом этаже разбудили меня, казалось, всего спустя пару минут.

На самом деле по утрам здесь никогда не бывало тихо: за занавешенными окнами оживал Лондон. Однако его далекий шум не нес угрозы, чего нельзя было с той же определенностью утверждать о незваном госте — который, судя по звуку, только что прикрыл перекошенную входную дверь.

Проведя в бегах несколько лет, поневоле научишься осторожности. Вот и сейчас, даже узнавая манеру, с которой визитер перешагивал наиболее скрипучие ступеньки, я поднялся и как можно тише отступил в затененный угол, сжав рукоять верного афганского клинка.

Долго ждать не пришлось: вскоре последовал поворот ключа в замочной скважине, и в комнатушку шагнул субъект с красным испитым лицом попрошайки.

— Все в порядке, доктор. Можете опустить нож, — устало сказал он голосом моего друга Шерри Верне, скупыми движениями запирая дверь за собой. Он двигался скованно, как продрогший до костей, но не раненый человек.

Я спрятал клинок и перенес вес на здоровую ногу, позволяя физическому облегчению смешаться с душевным. Стылый холод в доме не лучшим образом сказывался на кавернах в моем бедре, но мы не рисковали топить камин: от того, сколь необитаемым казалось наше укрытие, зависело, будем ли мы пойманы и подвергнуты страданиям, неизмеримо более страшным, чем физические, или счастливо избежим подобной участи.

Однако сейчас это укрытие у нас хотя бы имелось.

Верне потянулся снять парик, но по первости не сумел даже ухватиться за копну нечесаных волос. Его била дрожь, неизменная спутница бродяг, не имеющих нормальной одежды, или тех, кто под них маскируется, старые и новые химические ожоги ярко выделялись на совершенно побелевших пальцах, а вокруг глаз залегли темные тени.

— Вы вполне могли дать мне поручение или несколько, — попенял я ему, с болезненным вздохом опустившись на свою кровать. — Не ровен час, вы прибавите мне забот не только как другу, но и как врачу.

Он бросил на меня острый взгляд из-под наклеенных кустистых бровей:

— Вы же знаете, что я не имею права рисковать ни вами, ни нашим скромным убежищем.

Возразить было нечего. Проклятущие военные раны даже в более теплые месяцы делали меня не лучшим ходоком, а в этот необычайно снежный июнь я и не думал о том, чтобы, подобно Верне, спасаться от погони по крышам.

Мой друг тем временем одолел парик и теперь дышал на непослушные замерзшие руки и растирал их, чтобы продолжить избавление от маскировки. Его поистине кошачьей чистоплотности претило оставаться в образе бродяги дольше необходимого.

— И каковы же ваши успехи на этот раз? — спросил я несколько времени спустя, дождавшись, пока он закончит со сменой амплуа.

— Ничего существенного. Как я и думал, труды Фредерика Гатри признаны ересью и давным-давно отовсюду изъяты. Я знаю трех людей, у которых они могут храниться, но все трое сейчас на Континенте, а значит, катализаторы для конечной реакции придется подбирать методом проб и ошибок…

Рассказывая, Верне вышагивал по свободному клочку пола взад-вперед, отчасти по давней привычке, отчасти чтобы согреться. Точно так же он мерил наше, с позволения сказать, жилище шагами множество раз за последние дни, после чего обыкновенно уходил, отправляясь то куда-то на задворки Лондона, в убежище, где он обустроил свой химический уголок, то, переменив на полдороге маскировку, в госпиталь Сент-Бартса. Он уже неоднократно промышлял тем, что выдавал себя за лаборанта и синтезировал вещества, которые не мог получить со своим оборудованием.

— …Платины почти не осталось, — сказал он, перечислил вслед за этим еще названия нескольких реагентов и внезапно смолк, замер. Его лицо знакомо преобразилось: брови сошлись к переносице, губы сжались в тонкую нить — он что-то просчитывал в уме, перебирал возможные комбинации и их последствия.

Вдруг скользящим движением хищника он метнулся на пол. Я было снова схватился за нож, однако Верне всего лишь извлек из тайника под половицей свои записи и углубился в них.

Зная, что в такие минуты его не стоило беспокоить, я снова отбыл ко сну, но перед тем еще какое-то время наблюдал, как он своим острым летящим почерком выводил зашифрованные расчеты и созвездия химических схем. Должен признать, это… в известной степени завораживало.

* * *

Несколькими часами позже меня разбудил крик.

Я подскочил. Первым моим порывом было атаковать, чтобы выиграть Верне время для побега через окно, или выскочить вон самому, если он уже это сделал.

Но дверь и окна были закрыты, а с улицы не доносилось никакого подозрительного шума — и едва я осознал это, как, забыв хромать, бросился к своему беспокойно спавшему другу.

Вздумай кто вести подсчет подобным случаям, давно сбился бы. Если в начале нашего знакомства по ночам кричал один я, прошедший горнило Афганистана, то с тех пор, как наши руки впервые замарал зеленый ихор, кошмары стали случаться и у Верне. Людей охватывал панический ужас от одного лишь вида королевских особ; мы же сражались с ними и побеждали. И если платой за это явилась необходимость раз за разом будить друг друга, чтобы не быть выставленными прочь из съемных комнат или не обнаружить своего присутствия, то плата эта была удивительно невелика.

Я едва различил в полумраке бледное искаженное лицо Верне. Скрутившись клубком под одеялами, он то и дело вздрагивал всем телом, мотал головой, но не просыпался, как и не проснулся от собственного крика, слишком глубоко увязнув в кошмаре. Становилось ясно, что дозываться его на сей раз бесполезно, и я решительно протянул руку и с силой тряхнул его за плечо.

Последствия сего действа я представлял весьма отчетливо. Мой друг был rache, охотником, уже больше десяти лет и умело скрывал это. Но в моменты, подобные нынешнему, кошмар срывал с него маски, обнажая готовность сражаться до последнего.

Когда он неуловимо быстрым движением выхватил клинок и ударил, я привычно перехватил его тонкую сильную руку так же, как он неоднократно перехватывал мою.

— Холмс, — твердо сказал я, стискивая пальцы до боли, своей и его, — очнитесь. Очнитесь же!

Мы почти не называли друг друга настоящими именами. В этом круговороте подполий, лжи и смены личин им просто не находилось места.

К чести Верне, он быстро перестал сопротивляться и даже разжал ладонь, позволив кинжалу со стуком упасть на пол. Однако в его взгляде муть сновидения по-прежнему мешалась с чистейшим ужасом.

— Уотсон!.. — судорожно выдохнул мой друг и заметался по мне взглядом словно в поисках ран.

— Со мной все в порядке, — я в успокаивающем жесте сжал его запястье. — В порядке, слышите?

Подобным меня было не удивить. Чем больше раз мы плечом к плечу сражались против омерзительных тварей из Бездны, чем сильнее крепла наша дружба, тем глубже в каждого из нас прорастало волнение за судьбу второго. Но время от времени это чувство становилось причиной пугающих снов, в которых красной крови обыкновенно проливалось куда больше, чем изумрудной.

Не отводя от меня пронзительного и вместе с тем беспомощного взгляда, Верне почти наугад взялся за мое предплечье — с такой осторожностью, будто я мог спутать его прикосновение со смертоносной хваткой щупалец. Пальцы у него подрагивали.

Я позволил ему длить этот момент и приходить в себя, и лишь когда он подался назад, спросил:

— Вы помните, где мы находимся?

Этот вопрос был, в сущности, выстрелом наугад, но иногда именно он помогал расшевелить его — нам весьма часто приходилось менять место проживания.

— Только на Монтегю-стрит может быть так дьявольски холодно, — почти обретшим прежнюю твердость голосом отозвался мой друг, поднимаясь с кровати. Он дрожал, невзирая на то, что спал одетым — на случай, если придется быстро покинуть наше убежище.

— Вы недооцениваете трущобы Сент-Джайлса, — я позволил себе мягкую усмешку. — Помните, прошлой весной…

— О, безусловно, Лондонское королевское общество должно заинтересоваться постройками, в которых круглый год холоднее, чем снаружи, — быстро перебил он меня, набив трубку и теперь чиркая спичкой. После кошмаров его всегда страшно тянуло курить. — К сожалению, оно вот уже множество десятилетий упускает из виду сей феномен.

Он остановился у окна и сказал уже оттуда:

— Тысяча извинений, дорогой доктор, за то, что прервал ваш сон. Обещаю этим днем больше вас не беспокоить.

Полумрак в комнатушке с приближением вечера сгущался в непроницаемую тень. Я зажег недавно доработанную Верне керосиновую лампу и демонстративно выложил на столик, втиснутый между кроватями, свою записную книжку с незаконченной пьесой для «Лицедеев Стрэнда».

— И не побеспокоите, если только не приметесь ставить эксперименты прямо здесь.

* * *

К вечеру разыгралась непогода. За стеной в каминной трубе выл и стонал ветер, а в окно скреблись так жалобно, что я поневоле радовался плотным занавесям. Тем, кто желал сохранить рассудок, не следовало смотреть на посланников Белой Госпожи Антарктической Твердыни.

Мы с моим другом сидели, с разных сторон склонившись над столиком, и занимались каждый своим делом: я — первым и единственным актом пьесы, он — расчетами.

Если бы не шорох перелистываемых страниц, впору было бы подумать, что время застыло в одном бесконечно растянутом мгновении, что снаружи на много миль окрест нет никого и ничего, кроме белой мглы, что это ледяное оцепенение скоро доберется и до нас…

Я вздрогнул, разрывая опасные оковы наваждения, и, лишь бы только оно не коснулось меня снова, торопливо попросил первое, что пришло в голову:

— Не могли бы вы рассказать мне, над чем работаете?

Верне поднял голову. На его лице отразилось некоторое удивление:

— Но ведь я и без того держу вас в курсе дел.

— Вы рассказываете о процессе, об условиях и пропорциях промежуточных реакций. Но ни слова — о том, что же пытаетесь синтезировать.

Мой друг отложил карандаш и провел пальцами по краю листка, как мне показалось, почти с нежностью. Качнул головой:

— Поверьте, вы не захотите этого знать. Могу сказать лишь, что это вещество, согласно исследованиям Сезара Депре, настолько же ужасно, насколько и поразительно. И если последняя серия опытов увенчается успехом, мы опробуем его на следующей охоте. Я уже наметил возможную цель.

— И кто же это?

Верне произнес имя. Оттого ли, что названный монарх носил в себе большую долю королевской крови, чем все наши предыдущие жертвы, оттого ли, что было хорошо известно, в каком именно качестве он предпочитал людей, меня пробрала дрожь.

А еще я вдруг понял, что так повлияло на Верне и стало причиной недавнего кошмара.

— Так это его взгляд сегодня пал на вас, — я почти шептал. Привычные омерзение и ужас перед этими существами стягивали горло невидимой удавкой.

— Блестящее умозаключение, мой дорогой друг, — в голосе Верне была приязнь, и я видел, что он силился улыбнуться мне, но не мог, улыбка словно соскальзывала с его лица.

Многочисленному потомству Древних нравилось сеять безумие в умах тех, кто оказывался к ним слишком близко. Что же до моего друга, то он неизменно ставил важные сведения превыше собственной безопасности.

Охота всегда готовилась заранее, зачастую за недели до начала выслеживания и за месяцы до кровавой развязки. Я не сомневался, что Верне уже соотнес то, что узнал сегодня, с одному ему ведомым графиком экспериментов.

* * *

Написание пьесы о маленькой нищенке, умиравшей от холода и голода и пытавшейся продавать фиалки, не шло, хотя обстановка располагала: температура с приходом метели еще упала, и упала весьма споро.

Мой друг после того, как вырвал из записной книжки исчерканный листок и сжег его, вел себя подозрительно тихо. Я отложил карандаш и поднял на него глаза, намереваясь прояснить вопрос о наших планах на эту ночь…

Верне спал. Упершись в столик локтями и вытянув руки по обе стороны от собственных записей, склонив голову на грудь и неуютно, ознобно ссутулившись — в самом деле спал, а не пребывал в раздумьях. На страницах перед ним раскинулась вязь химических цепочек, по-видимому, доведенная до логического конца.

Он даже не шелохнулся, когда я встал и осторожно накрыл его одеялом, хотя несомненно был настороже — как и всегда.

Во мне теплилась неуверенная надежда, что на этот раз кошмары его не побеспокоят.

Примечания:

Историческая информация к размышлению: Сезар Депре и Фредерик Гатри в разные годы независимо друг от друга смогли синтезировать иприт (боевое отравляющее вещество кожно-нарывного действия).

Впрочем, пути, по которым шла наука в сеттинге «aSiE», могут отличаться от таковых в реальной истории.