Другое дело (гет)

Ты снова готовишь выпад -

Давай, начинай, ну же,

Свой монолог типа

«Кому ты такой нужен!»

Лупи наугад, благо

В меня теперь хрен смажешь,

Цвета моего флага

Чернее твоей сажи.

(с) Олег Медведев

Если бы Рона попросили описать в двух словах свое впечатление от победы, он бы сказал: меня обокрали.

Победа над Вольдемортом представлялась Рону каким-то рубежом, за которым начнется другая, намного лучшая жизнь, но, когда рубеж был пересечен, эту новую жизнь словно умыкнули у него из-под носа. Жизнь после победы больше всего была похожа на похмелье после праздника: радость еще не выветрилась, но глаза уже видят царящий вокруг кавардак, а разум подсказывает, что ликвидировать этот кавардак придется тебе, потому что хозяева тем и отличаются от гостей, что всегда убирают дом после бурных торжеств.

Хогвартс и территория вокруг него и действительно выглядели как место грандиозной попойки: крупных разрушений было не так много, но везде царил разгром, валялись какие-то осколки и обломки, и работа по приведению замка в порядок предстояла долгая и кропотливая. Рон к подобной работе не был склонен, но занимался ей все равно: приходилось, да и отвлекало. Лучше уж было убирать с пола битое стекло и при помощи магии вставлять в окна новое, чем смотреть на потухшее лицо Джорджа, потерявшего близнеца, или видеть скупые и горькие слезы матери.

Ни в радости, ни в скорби после победы не было ничего героического, и даже возвышенные мысли не шли в голову, а лезла всякая ерунда: например, сделав перерыв в работе, Рон пожалел, что в Хогвартсе сейчас нет Флер — вот взглянуть бы на нее теперь, как два года назад, и обалдеть на несколько минут. Билл, впрочем, все еще был здесь, отправив жену домой, и Рон в первый раз в жизни выпил со старшим братом.

— Ну что, полегче стало? — спросил Билл, когда Рон опрокинул уже третью чарку под скудную военную закуску. — Надо мне было тебе это пораньше сказать, но как-то к слову не приходилось: это девчонкам можно гордиться тем, кто у них муж. Мы — другое дело, нам негоже измерять свою ценность крутизной тех, кто с нами рядом. Нам нужно искать свою дорогу.

Билл, конечно, был прав, и его совет действительно пришелся к слову, вот только Рон предпочел бы о причинах уместности этого совета забыть. Последний поединок Гарри и Вольдеморта был славным и страшным, от столкнувшейся между ними магии волосы вставали дыбом даже у тех, кто стоял далеко и почти ничего не видел, а когда это напряжение разрешилось взрывом и высоким леденящим криком и Гарри остался один, то минуту или больше никто не решался двинуться вперед и к нему подойти, только Гермиона побежала к нему почти сразу же, стоило Гарри повернуться и на нее посмотреть.

И тогда, когда Гермиона наконец до него добежала и остальные тоже начали шевелиться, произошло еще одно невозможное событие: Гарри обнял Гермиону за талию правой рукой, а левой взмахнул только что прилетевшей к нему Старшей палочкой — и аппарировал вместе с Гермионой прочь.

Нельзя сказать, что исчезновение Гарри было неожиданным — Рон предполагал, что Гарри может выкинуть что-то подобное и постараться убежать и от славы, и от людской благодарности, и от первой послепобедной суеты. Первые полчаса — после того, разумеется, как его самого перестали тискать, тормошить и расспрашивать — Рон и действительно почитал произошедшее забавным и представлял себе, как Гермиона сейчас песочит Гарри за его побег, за то, что он и ее в это впутал, и как она вскоре его притащит обратно, чтобы он не манкировал своими обязанностями героя.

Но ни Гарри, ни Гермиона не возвращались, и Рон начал вспоминать события только что прошедшей ночи, глядя на них словно со стороны. Как Гермиона не могла выпустить Гарри из объятий, когда он объявил, что уходит к Вольдеморту, чтобы дать себя убить; как она отчаянно прошептала: «Я пойду с тобой», — словно без Гарри ее жизнь не имела никакого смысла и ей оставалось только умереть вместе с ним; какое горе было в ее тихом возгласе, когда Хагрид нес погибшего Гарри на руках — и как она вскоре после этого, ничего уже не боясь и ни о чем не думая, бежала к воскресшему Гарри, выигравшему свою самую важную дуэль. Было ясно, что и смерть, и победа, и вся жизнь были у них одни на двоих, что Гарри прекрасно знал, пусть и про себя, для кого его подвиги и кто единственный ему нужен после победы — и было понятно теперь, что они уже не вернутся, ни сегодня, ни завтра, у них есть, о чем поговорить и чем заняться.

И поэтому-то Рон и считал, что его обокрали.

Министерство находилось совсем не в том состоянии, в котором можно было организовывать массовые торжественные похороны, и тела погибших забирали родственники, чтобы похоронить в тесном семейном кругу: погибших было так много, что в каждой пятой, если не каждой третьей семье кто-то погиб, и добрых знакомых и дальних родственников можно было не ожидать на похороны — они в тот же день хоронили своих погибших. Так что не было ничего удивительного в том, что Гарри не пришел на похороны Фреда: он помогал Андромеде похоронить Люпина и Тонкс, потом успел на похороны Колина Криви, и на то, чтобы задуматься о том, кто в Норе хочет его видеть, а кто нет, нужно ли приходить или не стоит, у него не осталось времени.

Гарри, конечно, написал Рону: и в день перед похоронами, и в день самих похорон, но Рон оба письма сжег, даже не открывая, и вечером после похорон Фреда наблюдал из своего окна, как его отец слушает на дворе большого светящегося оленя. На отца Рон сердиться не мог: у Артура было семеро детей, которые, бывало, дрались, ссорились, обижались друг на друга, и это ничуть не мешало Артуру любить их всех. В их детских ссорах Артур никогда не занимал чью-то сторону, только лишь в самых серьезных случаях весьма строго призывал к миру и взаимным извинениям, и за все эти годы Артур привык относиться к Гарри почти как к родному сыну, так что Рон вполне мог бы предсказать, чем кончилась бы его попытка предъявить отцу претензии за то, что тот добродушно выслушал призрачного оленя и отправил своего Патронуса-ласку с ответом. Стоило бы Рону заикнуться, что Гарри его предал и увел у него девушку прямо из-под носа, как Артур притащил бы его к Гарри или Гарри к нему, поставил бы их перед собой и устроил бы обоим разнос, чтобы впредь было неповадно ссориться.

Небольшой разнос Рон получил и так: утром следующего дня, пока он еще валялся в постели и жаловался самому себе на то, как его обокрали, Артур уже успел побывать у Андромеды Тонкс с соболезнованиями и принес оттуда письмо.

— Открой при мне и прочитай, — строго велел Артур, увидев, как сын помрачнел при виде почерка Гарри. — Человека всегда нужно выслушать, прежде чем его судить. Вы оба совершеннолетние и сами решите, мириться вам или нет, когда и на каких условиях — но между вами должна быть ясность, а не надутое молчание. Ни меня, ни мать, ни твоих старших братьев Гарри ничем не обидел, и мы все будем вам признательны, если вы дадите нам общаться с вами как прежде, даже если это будет происходить поврозь.

На счастье Рона, отец не заставил его тут же писать Гарри ответ: что можно ответить на благородное письмо, в котором Гарри брал всю вину на себя, говорил, что всегда будет считать Рона своим другом, и просил только возможности видеться с Молли, Артуром и Биллом, словно Рон был вправе ему в этом отказать. В глазах Рона единственным, что извинило бы выходку Гарри, было бы сообщение о том, что Гермиона его бросила и, скажем, уехала в Австралию, возвращать память своим родителям — но «Гермиона бросила Гарри» звучало само по себе абсурдно, как «море высохло и сгорело», Рон-то был другое дело, от него можно было и сбежать не попрощавшись! Да и видно было по письму, что Гарри в текущем своем положении обосновывался надолго, на скорое примирение с Роном не рассчитывал и признавал без слов, что поводов обижаться и ревновать у Рона будет еще много.

Отвечать на письмо Рон ничего не стал, просто съехал от родителей к Джорджу: пусть Гарри таскается в Нору сколько ему влезет. Да и Джорджу нужна была помощь семьи — теперь-то, с высоты прожитых восемнадцати лет, Рон понимал, что для человека важнее всего семья, а друзья эти — знает он им теперь цену: как дойдет до романов и свадеб — так и нет никаких друзей.

Перед отъездом Рон столкнулся с Джинни, которая выглядела еще и посердитей него.

— Это все из-за тебя, — зло сказала Джинни. — Дернул тебя черт удирать и бросать их вдвоем. Вот они теперь вдвоем и остались. И сам все прохлопал, и меня без вины наказал.

— А, может, это из-за тебя все, а? — вскинулся Рон. — Если Гарри был тебе так нужен, так и шла бы за ним — рискнула бы головой в Министерстве под обороткой, поголодала бы с ним в палатке, вытащила бы его раненого из Годриковой Лощины. Там бы и увидели, на кого бы он тогда посмотрел.

— Можно подумать, кто-то меня бы взял. Сам бы первый меня погнал!

— Так и нас Гарри от себя гнал: и меня, и ее. Только ее не остановишь и не уговоришь — в отличие от тебя.

Джордж раньше жил в комнате над своим магазином вместе с Фредом, и им делить одну комнату на двоих было легко, а с Роном после гибели брата он ее делить не собирался — но, конечно, нашел Рону спальное место и показал короткую дорогу до умывальника. А потом Джордж к обществу своего младшего брата привык настолько, что это стало им обоим даже немного вредить: вечерами оба завивали горе веревочкой и выпивали по меньшей мере бутылку джина под разговоры о жизни-индейке и судьбе-злодейке. Именно в таком измененном состоянии сознания Рон написал Гарри ответ на его письмо — сова улетела и пропала на несколько дней, и на второй день Рон, вспоминая, что он там по пьяни накатал, надеялся, что сова сгинет по дороге в Австралию.

Горьких мыслей, выточенных одинокими размышлениями, у Рона было немало, но ни одну из них не стоило доверять бумаге: ни ту, что Гарри врал ему возле озера, а хоркрукс говорил правду о том, что Гарри Гермиону уже тогда соблазнил, ни ту, что Рон, конечно, может предложить невесте только вселиться в его детскую комнату в доме его родителей или в мансардную комнатушку над магазином Джорджа, а у Гарри к услугам девушки целый дворец с прислугой, понятно, кого в такой ситуации любая выберет. Да и хуже мысли были… но письма было уже не вернуть, и не избежать того, что потом Гарри Рона великодушно за всю эту гиль простит — от последнего на душе было особенно мерзко, и Рон чувствовал себя маленьким и подленьким.

Сова прилетела обратно через четыре дня и ответа с собой не принесла. Вряд ли письмо было потеряно, а являлось ли отсутствие ответа хорошим или плохим знаком, Рон так и не смог решить.

Так, в торговых хлопотах, прошло послевоенное лето, и осенью Рон услышал краем уха, что Гарри и Гермиона вернулись из Австралии и пошли работать в Министерство: Гарри в Аврорат, а Гермиона — в Отдел по защите магических существ. У них наверняка все было уже распланировано, и жизнь их катилась как по рельсам, это Рон работал на брата за зарплату, потому что в семье считалось как-то само собой разумеющимся, что доля Фреда в бизнесе перешла Джорджу, — и Рон со злой усмешкой брал деньги на вечернюю выпивку прямо из кассы. Джордж никогда ему ничего про это не говорил, может, даже и не замечал, потому что на вид полностью охладел к деньгам и подсчетам, оживая только во время выдумывания новых штучек на продажу, так что Рону даже пару раз приходилось в конце месяца самому подводить итоги и самому как-то списывать недостачу. Бизнесу это, конечно, не вредило, дела у Джорджа шли по-прежнему отлично, и Рон старался не думать о том, что вместе с бизнесом брата растет в цене и доля Гарри в этом бизнесе, а Рон, получается, треть своего времени работает на Гарри — да и треть денег на выпивку крадет у него.

Уходить из магазина Джорджа Рону было некуда и незачем — в Министерство он бы и век не ходил, чтобы не встречаться со своими друзьями, которые так его кинули, и даже на всякие торжественные мероприятия, куда его приглашали как героя войны, Рон носа не казал, чтобы не столкнуться с Гарри и Гермионой, ведь их-то туда наверняка позвали прежде него. Наконец к Рону пришел Билл и лично вручил ему приглашение на большой рождественский прием.

— Из вас троих ты будешь там один, — сказал Билл так, словно он с трудом сдерживался от того, чтобы закатить глаза. — Гарри сам сказал мне, что в этот раз не придет.

— Ну разумеется, — саркастически ответил Рон. — Знаешь, кто на нашем курсе никогда не бегал в лазарет за освобождением от уроков, ни без повода, ни даже с поводом? Догадался, да? Ну вот она и Гарри прогуливать теперь не даст: он откажется, а она его притащит.

— Я не думаю, что Гермиона будет заставлять Гарри что-то делать, — уверенно сказал Билл. — Даже если не прийти послезавтра — не их совместное решение, она все же его послушается и останется дома.